на главную страницу
0268.216
Антиматериалист, или ниточка любви
Наряду с другими экскурсиями по осмотру
достопримечательностей у тургруппы стоял пункт "посещение Освенцима".
Что-то его удерживало от этой экскурсии, словно экскурсия была совершавшимся
насилием над ним, словно в ней таилась какая-то для него опасность, и он
инстинктивно боялся экскурсии, боялся, что не выдержит её. Когда он сказал Оле,
что не хочет ехать, Оля дико посмотрела на него как на отщепенца, как на
отступника, и он, с его со всем примиряющейся натурой, смирился.
Когда автобусы подъехали к лагерю и их двери открылись, на лицах участников
экскурсии появилось соответствующее земле, на которую они ступили, серьёзное,
задумчивое, скорбное выражение. И вдруг он, неожиданно для окружающих, и меньше
всего для Оли, и, главное меньше всего для себя, подхватил её на руки, словно
ребенка, и понес. Он нёс Олю, и не чувствовал её веса. Она сейчас была для него
маленьким ребенком (следует заметить, что Оля - довольно курпулентная особа). Он
нёс её, и в груди его рождалось как будто умиление, как будто слёзы
представления о том, что он снова переступает, но уже назад, черту, которую
переступил однажды.
Они с Олей знакомы с третьего класса,
и всю свою школьную жизнь проучились в одном классе. И к тому же они были еще и
соседями. И с третьего же класса началась у него любовь к ней, которая не
осталась без внимания с её стороны. Он мог бесконечно смотреть на неё. Он не мог
сказать, что это. Здесь не было рассуждения. Он просто смотрел на неё, потому
что не мог не смотреть.
Дети взрослели, но, как видно,
чувства их оставались неизменными, так что их родители так на них и смотрели,
как на будущих жениха и невесту. Но где-то в десятом классе произошел
"несчастный случай": во время игры они на полном разбеге нечаянно столкнулись,
и он, как ему показалось, "как пушинка", отлетел в сторону. Он почувствовал
массу, на которую налетел, себя же он ощущал невесомым. Ему всегда казалось, что
он не имеет веса. Физически он, может быть, и знал, что он, как и всякое
материальное тело, обладает весом, но внутренне своего веса он не чувствовал. И,
наверное, он инстинктивно полагал, что и Оля не имеет веса. И тут он
почувствовал её массу, увеличенную скоростью её движения. Столкнулись два
движущихся на большой скорости тела, и он отлетел в сторону. Может быть, в том,
что он отлетел в сторону, он ощутил нечто-то недостойное для мужчины, может
быть, он полагал, что именно мужчина должен обладать большей массой. Но факт был
налицо: большей массой обладала женщина. Наверное, в этот момент он испытал
плохо осознаваемое чувство унижения, связанное с несоответствием его мысли о
том, какими должны быть массы мужчины и женщины, с разочаровывающей его
реальностью.
С этого момента, с обнаружением собственной
неудовлетворительности, его любовь кончилась. Теперь он мог сколько угодно
смотреть на Олю, но уже ничего не испытывал. Может быть, это происходило потому,
что когда прежде он смотрел на Олю, он не только в ней видел чудо, но и самого
себя ощущал как необыкновенного, как "принца на золотом коне". Но пушинка
не может быть принцем. Наверное, ему казалось, что Оля после этого случая не
может смотреть на него так, как смотрела прежде. И она не может принимать его
любовь к себе как любовь равного. А его самолюбие не могло вынести неравенства.
И принц по отношению к Оле в нём умер.
Впрочем,
внешне ничего не изменилось, и даже настолько, что скоро после школы они с Олей
поженились, чему способствовало также и мнение их родителей, что эти дети нашли
друг друга.
И вот теперь, когда он нёс Олю на своих
руках, и чувствовал её не как весьма увесистую особу, но как маленького ребенка,
он испытывал ощущение, что переступает назад ту черту, которую переступил тогда,
во время столкновения.
Его поступок очевидно вызвал
недовольство, если не плохо скрываемое возмущение, у окружающих: нашли место,
где заниматься любовью. Какой-то возмущенный гражданин нарочито прошел рядом,
задев голову Оли. Он подумал, что Оле неудобно, и, кажется, в это время
умиления, когда Оля еще не сообразила, что же произошло, это цепляние её
головы вызвало в ней раздражение, которое передалось и ему, и Оля вдруг резко
сказала: "Ну, хватит",- и оказалась на земле. И окружающая, раздражающая
его реальность возвратилась к нему. Оля сказала: "Пойдем". "Я не пойду"- сказал
он, и по тому, как он это сказал, она поняла, что говорить с ним бесполезно.
"Ну, как хочешь"- махнула она рукой и ушла с группой.
Он
остался наедине с собой, и "покой опустился на его душу".
Он стал размышлять, и вдруг отчётливо понял, чего именно он боялся, почему он не
хотел осматривать Освенцим. Он боялся его реальности, его правды. Он боялся
того, что, увидев печи, сам захочет, чтобы его в них сожгли, как захотел, того
не желая, Христос, чтобы его распяли. Он не хотел входить в эту чувственную
реальность. Он хотел оградить себя от неё. И он не захотел захотеть быть на
месте тех, кто сжигал людей, не хотел испытать наслаждение от этого. Потому что
все эти люди, все эти люди, которые охраняли, которые загоняли людей в печи, все
эти люди, которые сжигали людей в печах, и все эти люди, которые выгребали из
печей пепел сожженных, и даже те люди, которые приобретали этот пепел и удобряли
им свои поля - все эти люди испытывали при этом наслаждение. Для всех этих людей
их наслаждение заключалось в том, что они получили возможность людей превращать
в "недочеловеков" для того, чтобы почувствовать себя "сверхчеловеками". И
это чувство себя сверхлюдьми по отношению к другим людям и доставляло им высшее,
божественное наслаждение.
И когда сегодня немецкая нация
"кается", когда она откупается деньгами от "своей исторической вины", то кается
она совсем не потому, что совершила грех перед человечеством, хотя это и
выглядит как "чистосердечное раскаяние". Такого понятия в животной природе
человека не существует. Она кается потому, что получила по морде. И только
испытанное ею неприятное ощущение от того, что ей дали по морде, привело её
животную природу в чувство. И явило в ней раскаяние. Но это раскаяние имеет в
своём основании совершенно не то, что дурно то, что она совершила, а
представляет собой реакцию на неприятные ощущения, испытанные ею от ответного
удара. Всё её раскаяние перед совершенными преступлениями - это раскаяние
относительно собственных действий, которые в конечном счете привели к
отрицательным результатам. И она будет раскаиваться до тех пор, пока у неё будет
сохраняться память об ответном ударе.
Человек
остаётся в своём человеческом уме до тех пор, пока существуют силы,
ограничивающие его животную природу как с одной, так и с другой стороны, как со
стороны охотника, так и со стороны жертвы. Возникли силы, обусловившие у
советских людей создание психологии жертвы - и была разрушена великая
империя, Советский Союз.
После экскурсии люди
возвращались примолкнувшими. В их глазах стояло недоумение: как это могло быть?
Это их недоумение связано с тем, что они убеждены, что они - только люди. Что их
реальность - это только человеческая реальность. И это точно также, как те,
которые коричневой чумой расползались по Европе, чувствовали себя людьми. Но
когда человек чувствует себя только человеком, это означает, что он управляется
своими животными инстинктами, представляя собой их равнодействующую. Пока
человек не видит в себе животного и не пытается формировать его реакции в
качестве средств своей, человеческой самореализации, он остаётся всего лишь
животным.
07.06.10 г.