на главную страницу

   

0268.200  Иван-да-Васька  

    Душа человека написана на его лице. Не нужно предварительно ничего знать о человеке, чтобы знать о нём всё. А знать о нём всё - это значит знать, что он собой представляет, то есть  как он будет реагировать в тех или иных предлагаемых ему обстоятельствах.
   Встречаясь с человеком, мы воспринимаем его на двух уровнях. Один уровень - чувственный, определяемый уже не лицом другого человека, а нашим собственным лицом, нашими собственными реакциями на смысл тех или иных чувственных восприятий. И это чувственное отражение другого человека представляет собой наши субъективные реакции на него, блокирующие возможность объективных реакций на него  и провоцирующий непосредственные, реактивные действия относительно него. В этом случае мы видим не человека таким, каков он есть, с его сильными и слабыми сторонами, а накладываем на него наш собственный прошлый субъективный опыт, актуализированный впечатлениями от его восприятия. И в этом случае нам нет дела до человека самого по себе, нам есть дело только до нас самих, до наших собственных состояний, импульсов и наших стремлений эти состояния привести к удовлетворительному состоянию и наши импульсы удовлетворить.
   Поэтому, сталкиваясь лицом к лицу с другим человеком, лица его мы не видим, поскольку мы замкнуты на наше собственное лицо и мучаемся с ним.
   Не всякий может прямо взглянуть в лицо другого человека, и не только потому, что у нас идет блокировка объективного взгляда из-за субъективного отношения к нему, но также и потому, что  встречает сопротивление со стороны людей чтению их лиц, ибо лицо человека - это его тайна, которую он стремится скрыть от чужих глаз. Не случайно в качестве одной из неприятнейших особенностей Лермонтова отмечали его привычку изучать лица. Вы ему что-то говорите, а он в это время бесстрастно рассматривает ваши движения души. Этому никому не нравится. И когда вы видите, что вас начинают разглядывать, вы делаете то же самое с тем, чтобы подавить беспардонное разглядывание себя.
   Поэтому разглядывание лиц делается воровски, делаются мгновенные снимки движений выражений лиц, и этого оказывается вполне достаточно для того, чтобы иметь возможность описать душевные движения. Этих мгновенных снимков достаточно потому, что основная работа идет дальше, поскольку вам нужно определиться, что означают те или иные выражения лица. В этом определении лиц незримо присутствует еще одна опасность -  заражения, поскольку в процессе определения  легко может возникнуть пробой на чувства, так как лицо может вызвать ощущения отвращения, или любви, или унижения - и вот вы уже оказались субъективированы, вошли в себя, переживаете собственные состояния вместо того, чтобы переводить чувственные впечатления от чужого лица в понятия.

   Чтение лиц - неважно, сознательное или бессознательное, произвольное или непроизвольное - осуществляется всегда, и по результатам чтения вы сразу определяетесь, как будете вести себя с тем или иным человеком. Ведь другой человек - это своего рода минное поле: наступил на мину - и подорвался, а подобного рода подрыв или даже самоподрыв далеко не всегда является вашей целью. Как правило, вы прежде всего стремитесь определить, что представляет собой поле человека, где именно, в каких частях его души заложены мины с тем, чтобы их благополучно обойти.

   Душевное поле Ивана никогда не вызывало ощущения, что это - область, на которой можно подорваться. И одновременно с этим не возникало и желания входить в его поле: в нём не было ничего, что могло бы вас возбудить, вызвать какие-то сильные чувства. Было ощущение отсутствия входа в поле Ивана, как будто он существовал сам по себе, и ему ни до чего нет дела. Чувствовалось, что он добр, и на практике он не раз доказывал это. Чувствовалось, что он совестлив, и это он тоже доказывал неоднократно. Чувствовалось, что он справедлив... Словом, это был вполне положительный человек, но это был человек, который как бы случайно оказался в этом мире, и его с ним ничего особенно не связывает. Он существует в этом мире, но этот мир он не впускает в себя. И своей добротой, справедливостью и всеми иными положительными качествами он как бы отводит воздействия мира от себя, потому что ему ничего в этом мире не нужно, и он живет в нём просто потому, что заброшен сюда. А так - ему делать в нём нечего. Ему скучно в этом мире.

   Жизнь в этих многоэтажных скворечниках такова, что даже соседи на одной лестничной клетке живут годами и не знакомы друг с другом - просто потому, что в этом нет потребности ни у одной из сторон, а что уж тут говорить о соседних подъездах.
   И с Иваном, проживавшим в соседнем подъезде,  я познакомился, хотя, конечно, в лицо знал его давно, только после того, как оказалось, что мы работаем на одном заводе. Но и тут знакомство было шапочное: нас не объединяли никакие интересы, и единственная связь между нами состояла в том, что мы прочитали (лица) друг друга и определились. У меня возникло вполне положительное отношение к Ивану, и, насколько я могу судить, у него тоже. Это моё положительное отношение к Ивану было связано именно с его как бы отстраненностью от окружающего его мира. А что такое окружающий мир? - это - злоба и ненависть. Причем, не злоба и ненависть по какой-то причине, по каким-то обстоятельствам, а злоба и ненависть ради злобы и ненависти, ради собственного удовольствия. Злоба и ненависть проявляются всюду, где только можно их проявить, причем, настолько, что если кому-то и удаётся сделать доброе дело, то только потому, что питается оно тоже злобой и ненавистью, и именно в последних находит своё удовлетворение. И получается так, что активная жизнь в нашей реальности в основе своей предполагает агрессию (в самом широком смысле этого слова), которая утихомиривается только встречной агрессией, и наш мир есть не что иное, как динамическое равновесие агрессий, встретившихся друг с другом и борющихся друг с другом во всех возможных формах. Но  зато сколько лобызаний, сколько лицемерных улыбок и объятий на поверхности черной воды ненависти.

   Вскоре после нашего знакомства Иван уволился, и больше уже нигде, насколько я знаю,  постоянно не работал, а, может быть, и никак не работал. С раннего утра его можно было видеть у нас в скверике в окружении таких же, как он, жаждущих,  пребывающих  в поисках средств для удовлетворения владевшей ими жажды. Так или иначе, эти средства находились, и к середине дня Иван уже был хорош, а к вечеру готов.
   Иван, увидев меня, как правило, бросался с разговорами, и я поддакивал ему в его разговорах, в которых он, как видно, находил какую-то  отдушину для души, но в целом я старался, увидев его "не в своём виде", а, лучше сказать, именно в своём виде, потому что этот его вид превратился в образ жизни, обойти стороной. Просил он  и денег, разумеется, на выпивку. Я отказал с первого раза, памятуя прошлые мои опыты подобного рода, и скоро у него выработался рефлекс, что от меня он ничего не получит. Впрочем, отношения своего ко мне он не изменил. Значит, что-то такое было, что нас связывало и делало близкими друг другу людьми, "несмотря на всю разницу наших подходов в решении  жизненных проблем". И я испытывал к нему чувство  любви как к близкому  человеку, словно он и для меня был той точкой, с которой могла отождествить себя моя душа.
   Так всё это тянулось годами, когда, наконец,  судьба Ивана не вошла резко в пике: его в пьяном виде сбила машина, и он на месяцы исчез из скверика. Появился же снова он уже на костылях, с трудом передвигаясь.
   Он неподвижно и отрешенно днями сидел на камне. В разговоры он больше не бросался, и общение ограничивалось приветствиями.
   Часто его окружали друзья. Они помогали ему идти от дома к камню и от камня домой.
   Окружение друзей, видимо, начало отогревать его, и скоро я снова видел его, ковыляющим ранним утром к своему камню, к обеду он был уже хорош, а к вечеру - никакой. Он как будто снова пришел в себя, снова начались разговоры, а в редкие минуты полной трезвости он вызывал впечатление вполне нормального в душевном отношении человека.
   Как-то вечером иду с работы, и вижу разбросанные по тротуару цветы. Подхожу к Екатерине: "Кто умер?" - "Иван".
   Нет, значит, больше Ивана. И стало скучно.

     С Васькой я столкнулся, когда купил за копейки старого "Запорожца". Машина чихала и кашляла, если иногда и заводилась, то единственно по своей прихоти. Покупка для меня имела единственный смысл - возможность поковыряться в железках. Впрочем, не совсем единственным, потому что  машина была также  аргументом для того, чтобы иметь возможность скрыться в гараже от назойливых требований второй половины убирать квартиру, вытирать пыль во всевозможных потаённых уголках и мести и мыть полы. В этом отношении покупка машины оказалась аргументом, и я в конце концов почти перешел жить в гараж, испытывая удовольствие в том числе и от того,  что могу забыть хотя бы на время о том, что у меня есть жена.  Вторая половина, разумеется, возмущалась и заявляла, что для меня машина - жена, однако её возмущение несколько утихомиривалось тем, что время от времени машина всё-таки возила её по разным её потребностям.
   Вот тут-то и объявился Васька. "О, да у тебя машина!- сказал он - Так, без разговоров, едем на море. Бензином я тебя обеспечиваю. Еще возьмём с собой Петьку и Сашку. Оторвёмся по полной". Я смотрел на Ваську несколько оторопело: до этого момента если мы и знали друг друга, то только в лицо. Я знал о нём только то, что он женат, жена его Татьяна, и она болеет слоновой болезнью.
   Так что я смотрел на Ваську с удивлением: а ты спросил у меня, нужны ли мне и море, и Сашка с Петькой, да и сам Васька.
   Васька, между тем, деловито оглядывал машину, а на следующий день притащил крышку от аккумулятора грузовика. "У тебя крышки на аккумуляторе нет"- заявил он и стал прилаживать крышку к аккумулятору. Крышка прилаживаться не хотела, и дело кончилось тем, что Васька выворотил клемму аккумулятора. Я выругался и оттеснил Ваську. "У меня есть машина - продолжил Васька.- На даче стоит. У меня и дача есть". Разумеется, ничего этого у Васьки нет и не может быть по определению по причине его пристрастия к алкоголю. Впрочем, на момент, о котором я рассказываю, это еще не проявлялось там отчётливо.
   Я в первый раз посмотрел на него внимательно. В нём чувствовалась хорошая, крепкая порода.

 Миниатюры ×
151 О свободе воли 151
152 Бессознательное 152
153 Патрифрх Кирилл в Ростове 153
154 Ленин в мавзолее 154
155 Кто что говорит,тот то и делает 155
156 Проотивно 156
157 Прерывность сознания 157
158 Невидимая сторона сознания 158
159 Молчание музыки 159
160 Из дома в дом 160
161 Государство и общество 161
162 Ржачка напала 162
163 Счастье 163
164 Смычка любви к себе и воровства 164
165 Кусок мяса 165
166 Вытеснение 166
167 Два дня из жизни предателя 167
168 Агрессия 168
169 Не сошлись левыми полушариями 169
170 Нравственный закон и свобода 170
171 Приколист 171
172 Деньги 172
173 Всё дозволено 173
174 С другой планеты 174
175 Тянет 175
176 Чёрная дыра 176
177 Множественность причин 177
178 Инстинкт и сознание 178
179 Миражи и реальность 179
180 Надрывы 180
181 Торможение 181
182 Правила 182
183 Кто закрывает скобки? 183
184 О восприятии физических излучений 184
185 О дыхании 185
186 Человек и его натура 186
187 Грязненький 187
188 Цивилизация, мысль, государство 188
189 Бестолковщина 189
190 Ирод не нашего бога 190
191 Уходят люди 191
192 Следуя за мужчиной и женщиной 192
193 Давид Оганесович 193
194 Социальная база бандитизма... 194
195 Рынок и демократия 195
196 Сфера бессознательного 196
197 Тузик 197
198 День рождения 198
199 Страсть 199
200 Иван-да-Васька 200
×