Что такое философ. Парадокс Сократа
Сократ исходит из совершенно справедливого опыта,
указывающего на противоположность души и тела, на противоположность между
способностью к размышлениям и требованиями чувств, и тенденции в связи
с этим к устранению "мешающего": жизни мышления мешают чувства, искажая мышление
- следовательно, чувства должны быть устранены. И, соответственно, обратное
отношение: если проявлениям чувств мешает мышление, то оно должно быть
устранено. Но мышление и чувства - это две стороны одного и того, и вы
находитесь либо на стороне чувств, либо на стороне мышления, и если вы при этом
не замечаете присутствия мышления (или, соответственно, чувств), то это означает
лишь, что мышление (чувуства) соответствует чувствам (мышлению). Мышление
возникает на фоне чувств тогда, когда чувства перестают соответствовать мышлению
(и, соответственно, обратное отношение). А это означает, что в основании
положенного чувства (мышления) лежит снятое мышление (чувства). Не существует
чистого исключения или чистого тождества, но всегда одно в другом: всегда
противоречие существует в тождественном, а тождественное реализует себя в
противоположностях. Всё то, что обладает той или иной формой движения (а не
существует ничего, что не обладало бы движением), есть указанная форма живого
противоречия, и снятие одной стороны противоположности уничтожает целое.
Оно перестает существовать.
При этом возникает вопрос
о смене противоположных сторон.
Всякое противоречие
разрешает себя в движении. Всякое противоречие устремляется к своему разрешению,
а это разрешение есть достижение тождества противоположностей. Но так как всё
движется, то тождество противоположностей существует всего лишь мгновение, так
как в этот момент происходит качественный скачок и, соответственно, переход в
иную форму бытия.
Что такое целое? - это нечто постоянное,
это форма единства противоположностей, и это некоторый постоянный циклический
процесс, в котором разрешает себя противоречие. Значит, оно представляет собой
круг, в котором на каждом очередном этапе имеет место разрешение противоречия и
достижение истины. Но момент достижения истины соответствует качественному
скачку. Так как во всяком противоречии, какими бы сложными механизмами оно ни
реализовывалось, присутствуют две противоположные стороны и, соответственно, два
противоположных процесса, обусловливающих друг друга, и противоположность между
сторонами состоит в том, что когда материализуется одна сторона, а
материализуется она для другой, то в тот же момент возникает идея, которая
материализуется в качестве средства для другой стороны. Следовательно, отношение
между сторонами есть отношение средства и цели. Можно считать, что каждая из
сторон в качестве своей цели имеет самое себя, и лишь опосредованным образом -
другую сторону. Она выступает в качестве средства для другой ровно в той мере, в
какой рассчитывает, что другая сторона выступит в качестве средства для неё. И
т.о. каждая из сторон в своём движении приходит к себе. Целое же в этом случае
представляет собой своеобразные часы, в которых в каждой из половин цикла цель и
средство меняются местами. В самом общем смысле каждая из сторон (а в любом
круге, а круг образуется противоположностями) в качестве начала можно брать
любую из сторон противоположности уже потому, что в себе стороны
противоположности есть одно и то же) может рассматриваться т.о., что она в
качестве цели имеет самое себя. Но для того, чтобы реализовать себя, она должна
использовать в качестве средства другую сторону противоположности, а для этого
она должна отнестись к другой стороне противоположности как к своей цели. Т.о.,
она опосредуется своей противоположностью и достигает себя в своей цели через
посредство деятельности другой стороны противоположности. Но для того, чтобы это
могло произойти, необходимо соответствие сторон противоположности друг
другу, и, значит, превращение каждой из сторон
противоположности в соответствующую другой, что выражается в соответствии
целей и средства каждой из сторон противоположности. Одна сторона
противоположности должна согласиться на выполнение своей роли относительно
другой стороны противоположности, и при этом неважно, что лежит в основании
этого согласия - добрая воля или принуждение.
Фон, на котором всё происходит:
всего уместнее для
человека, которому предстоит переселиться в иные края, - размышлять о своем
переселении и пересказывать предания о том, что ждет его в конце путешествия.
Человек входит в ситуацию, и ситуация начинает
диктовать человеку его мысли. Категория души является во многих отношениях
полезной при анализе поведения человека. Обычно душу понимают как нечто
нематериальное. А почему, собственно? Когда человек входит в ситуацию,
руководить им начинает душа. И в связи с этим - что такое душа? Объект может
быть описан со стороны восприятия, то есть как нечто воспринимаемое - как цвет,
тяжесть и т.п. Кажется, что душу никто не видел и не взвешивал. Но говорят:
"Душа светилась в его глазах" и: "Глаза - зеркало души человека" Душа, т.о.,
отражается в глазах как соответствующая реальность, то есть в глазах мы
наблюдаем способ проявления души для восприятия. С другой стороны, предмет может
исследоваться со стороны его функций, со стороны его проявлений. В этом смысле
что можно сказать о душе? Что она радуется или печалится, но она неспособна
испытывать удовольствие и неудовольствие, которые являются проявлением работы
чувств. От испытываемого удовольствия душа может отвращаться или огорчаться или
радоваться ему. Как это может быть? Душа есть отношение к содержанию чувств как
к субъективным проявлениям инстинктивных состояний тела Она испытывает отношение
соответствия или несоответствия относительно наблюдаемых ею содержаний чувств,
где нечто по душе (соответствует душе), либо от чего душа отвращается. Душа
характеризуется директивностью. Она требует от человека одних действий и
отвращает его от других. Человек может противостоять душе, делать что-то иное,
но в результате этого в нём возникает разрыв, противоречие человека с собой,
душа его страждет и т.п., приводя в острых случаях человека в неуправляемые им
состояния. Но если взглянуть на все эти функции души с материалистических
позиций, то мы увидим работу систем рефлексов, и больше ничего. Категория души
полезна в том отношении, что она является синтетической, содержит в себе
множество принципов, объединяющих разнородное в целостность. И, наконец, две
позиции: мы материалисты ровно до тех пор, пока смотрим на мир, то есть во вне,
изнутри нас, и воспринимаем его со стороны, как внешний нам. Но мы становимся
субъективными, то есть тождественными нашей душе, когда наш взгляд направлен
не изнутри во вне, в силу чего мы видим объективность, но из вне во внутрь, и
тогда мы наблюдаем реальность нашей субъективности.
Сократ:
Так все и объясни Евену, Кебет, а еще скажи ему от меня "прощай" и
прибавь, чтобы как можно скорее следовал за мною, если он человек
здравомыслящий. Я-то видимо, сегодня отхожу - так велят афиняне.
Тут вмешался Симмий:
- Да как же убедить в этом Евена, Сократ? Мне много раз
приходилось с ним встречаться, и, насколько я знаю этого человека, ни за что он
не послушается твоего совета по доброй воле.
- Почему же? Разве Евен не философ?
- По-моему, философ, - отвечал Симмий.
- Тогда он согласится со мною - и он, и всякий другой,
кто относится к философии так, как она того требует и заслуживает. Правда, руки
на себя он, вероятно, не наложит: это считается недозволенным.
Сократ: Бесспорно, есть люди, которым лучше умереть, чем
жить, и, размышляя о них - о тех, кому лучше умереть, - ты будешь озадачен,
почему считается нечестивым, если такие люди сами окажут себе благодеяние,
почему они обязаны ждать, пока их облагодетельствует кто-то другой.
о нас пекутся и заботятся боги, и потому мы, люди, - часть божественного
достояния.
Но если бы кто-нибудь из тебе
принадлежащих убил себя, не справившись предварительно, угодна ли тебе его
смерть, ты бы, верно, разгневался и наказал бы его, будь это в твоей власти?
- А тогда, пожалуй, совсем не бессмысленно, чтобы человек не лишал себя жизни,
пока бог каким-нибудь образом его к этому не принудит, вроде как, например,
сегодня - меня.
- Да, это, пожалуй, верно, - сказал Кебет. - Но то, о
чем ты сейчас говорил, будто философы с легкостью и с охотою согласились бы
умереть, - это как-то странно, Сократ, раз мы только что правильно рассудили,
признав, что бог печется о нас и что мы - его достояние. Бессмысленно
предполагать, чтобы самые разумные из людей не испытывали недовольства, выходя
из-под присмотра и покровительства самых лучших покровителей - богов. Едва ли
они верят, что, очутившись на свободе, смогут лучше позаботиться о себе сами.
Иное дело - человек безрассудный: тот, пожалуй, решит как раз так, что надо
бежать от своего владыки. Ему и в голову не придет, что подле доброго надо
оставаться до последней крайности, о побеге же и думать нечего. Побег был бы
безумием, и, мне кажется, всякий, кто в здравом уме, всегда стремится быть подле
того, кто лучше его самого. Но это очевиднейшим образом противоречит твоим
словам, Сократ, потому что разумные должны умирать с недовольством, а неразумные
- с весельем.
Сократ: человек, который действительно посвятил жизнь философии, перед
смертью полон бодрости и надежды обрести за могилой величайшие блага. Как это
возможно, Симмий и Кебет, сейчас попытаюсь показать. Те, кто подлинно предан
философии, заняты на самом деле только одним - умиранием и смертью.
(людям) не понятно и не ясно, в каком смысле желают умереть и заслуживают
смерти истинные философы и какой именно смерти.
-
(смерть есть ) Не что иное, как отделение души от тела, верно? А "быть мертвым"
- это значит, что тело, отделенное от души, существует
само по себе и что душа,
отделенная от тела, - тоже сама по себе?
Как, по-твоему, свойственно философу пристрастие к так называемым довольствиям,
например к питью или к еде?
- Ни в коем случае, о Сократ, - отвечал Симмий.
- А к любовным наслаждениям?
- И того меньше!
- А к остальным удовольствиям из числа тех, что относятся
к уходу за телом? Как тебе кажется, много они значат для такого человека?
Например, щегольские сандалии, или плащ, или другие наряды, украшающие тело, -
ценит он подобные вещи или не ставит ни во что, разумеется, кроме самых
необходимых? Как тебе кажется?
- Мне кажется, ни во что не ставит. По крайней мере, если
он настоящий философ.
- Значит, вообще, по-твоему, его заботы обращены не на
тело, но почти целиком - насколько возможно отвлечься от собственного тела - на
душу?
- По-моему, так.
- Стало быть, именно в том прежде всего обнаруживает себя
философ, что освобождает душу от общения с телом в несравненно большей мере, чем
любой другой из людей?
- Да, пожалуй.
- И наверное, Симмий, по мнению большинства людей, тому,
кто не находит в удовольствиях ничего приятного и не получает своей доли, и
жить-то не стоит? Ведь он уже на полдороге к смерти, раз нисколько не думает о
телесных радостях!
- Да, ты совершенно прав.
- А теперь взглянем, как приобретается способность
мышления. Препятствует ли этому тело или нет, если взять его в соучастники
философских разысканий? Я имею в виду вот что. Могут ли люди сколько-нибудь
доверять своему слуху и зрению? Ведь даже поэты без конца твердят, что мы ничего
не слышим и не видим точно. Но если эти два телесных чувства ни точностью, ни
ясностью не отличаются, тем менее надежны остальные, ибо все они, по-моему,
слабее и ниже этих двух. Или ты иного мнения?
- Нет, что ты!
- Когда же в таком случае, - продолжал Сократ, - душа
приходит в соприкосновение с истиной? Ведь, принимаясь исследовать что бы то ни
было совместно с телом, она - как это ясно - всякий раз обманывается по вине
тела.
- Ты прав. Так не в размышлении ли - и только в нем одном
- раскрывается перед нею что-то от [подлинного] бытия?
- Верно.
- И лучше всего мыслит она, конечно, когда ее не тревожит
ничто из того, о чем мы только что говорили, - ни слух, ни зрение, ни боль, ни
удовольствие, когда, распростившись с телом, она останется одна или почти одна и
устремится к [подлинному] бытию, прекратив и пресекши, насколько это возможно,
общение с телом.
- Так оно и есть.
- Значит, и тут душа философа решительно презирает тело и
бежит от него, стараясь остаться наедине с собою?
- Очевидно, так.
- Теперь такой вопрос, Симмий. Признаём мы, что
существует справедливое само по себе, или не признаем?
- Ну разумеется, признаём, клянусь Зевсом.
- А прекрасное и доброе?
- Как же не признать?
- А тебе случалось хоть раз видеть что-нибудь подобное
воочию?
- Конечно, нет, - сказал Симмий.
- Значит, ты постиг это с помощью какого-то иного
телесного чувства? Я говорю сейчас о вещах того же рода - о величине, здоровье,
силе и так далее - одним словом, о том, что каждая из этих вещей представляет
собою по своей сущности. Так как же, самое истинное в них мы обнаруживаем с
помощью тела? Или же, напротив, кто из нас всего тщательнее и настойчивее
приучит себя размышлять о каждой вещи, которую он исследует, тот всего ближе
подойдет к ее истинному познанию?
- Именно так.
- Но в таком случае самым безукоризненным образом
разрешит эту задачу тот, кто подходит к каждой вещи средствами одной лишь мысли
(насколько это возможно), не привлекая в ходе размышления ни зрения, ни иного
какого чувства и ни единого из них не беря в спутники рассудку, кто пытается
уловить любую из сторон бытия самое по себе, во всей ее чистоте, вооруженный
лишь мыслью самой по себе, тоже вполне чистой, и отрешившись как можно полнее от
собственных глаз, ушей и, вообще говоря, от всего своего тела, ибо оно смущает
душу всякий раз, как они действуют совместно, и не дает ей обрести истину и
разумение. Разве не такой человек, Симмий, больше всех преуспеет в исследовании
бытия?
- Все, что ты говоришь, Сократ, - отвечал Симмий, -
совершенно верно.
- Да, - продолжал Сократ, - примерно такое убеждение и
должно составиться из всего этого у подлинных философов, и вот что
приблизительно могли бы они сказать друг другу: "Словно какая-то тропа приводит
нас к мысли, что, пока мы обладаем телом и душа наша неотделима от этого зла,
нам не овладеть полностью предметом наших желаний. Предмет же этот, как мы
утверждаем, - истина. В самом деле, тело не только доставляет нам тысячи хлопот
- ведь ему необходимо пропитание! - но вдобавок подвержено недугам, любой из
которых мешает нам улавливать бытие. Тело наполняет нас желаниями, страстями,
страхами и такой массою всевозможных вздорных призраков, что, верьте слову,
из-за него нам и в самом деле совсем невозможно о чем бы то ни было
поразмыслить! А кто виновник войн, мятежей и битв, как не тело и его страсти?
Ведь все войны происходят ради стяжания богатств, а стяжать их нас заставляет
тело, которому мы по-рабски служим. Вот по всем этим причинам - по вине тела - у
нас и нет досуга для философии.
Но что всего хуже: если даже мы на какой-то срок
освобождаемся от заботы о теле, чтобы обратиться к исследованию и размышлению,
тело и тут всюду нас путает, сбивает с толку, приводит в замешательство, в
смятение, так что из-за него мы оказываемся не в си-лах разглядеть истину. И
напротив, у нас есть неоспоримые доказательства, что достигнуть чистого знания
чего бы то ни было мы не можем иначе как отрешившись от тела и созерцая вещи
сами по себе самою по себе душой. Тогда, конечно, у нас будет то, к чему мы
стремимся с пылом влюбленных, а именно разум, но только после смерти, как
обнаруживает наше рассуждение, при жизни же - никоим образом. Ибо если, не
рас-ставшись с телом, невозможно достичь чистого знания, то одно из двух: или
знание вообще недостижимо, или же достижимо только после смерти. Ну, конечно,
ведь только тогда, и никак не раньше, душа остается сама по себе, без тела. А
пока мы живы, мы, по-видимому, тогда будем ближе всего к знанию, когда как можно
больше ограничим свою связь с телом и не будем заражены его природою, но
сохраним себя в чистоте до той поры, пока сам бог нас не освободит. Очистившись
таким образом и избавившись от безрассудства тела, мы, по всей вероятности,
объединимся с другими такими же, как и мы, [чистыми сущностями] и собственными
силами познаем все чистое, а это, скорее всего, и есть истина. А нечистому
касаться чистого не дозволено". Вот что, Симмий, мне кажется, непременно должны
говорить друг другу все подлинно стремящиеся к знанию и такого должны держаться
взгляда. Ты согласен со мною?
- Совершенно согласен, Сократ.
- Если же это верно, друг, - продолжал Сократ, - можно
твердо надеяться, что там, куда я нынче отправляюсь, именно там, скорее, чем
где-нибудь еще, мы в полной мере достигнем цели, ради которой столько трудились
всю жизнь, так что назначенное мне путешествие я начинаю с доброю надеждою, как
и всякий другой, кто верит, что очистил свой ум и этим привел его в должную
готовность.
- Да, это так, - сказал Симмий.
- А очищение - не в том ли оно состоит (как говорилось
прежде), чтобы как можно тщательнее отрешать душу от тела, приучать ее
собираться из всех его частей, сосредоточиваться самой по себе и жить, насколько
возможно, - и сейчас и в будущем - наедине с собою, освободившись от тела, как
от оков?
- Совершенно верно, - сказал Симмий.
- Но это как раз и называется смертью - освобождение и
отделение души от тела?
- Да, бесспорно.
- Освободить же ее, - утверждаем мы, - постоянно и с
величайшею настойчивостью желают лишь истинные философы, в этом как раз и
состоят философские занятия - в освобождении и отделении души от тела.
Так или не так?
- Очевидно, так.
- Тогда мне остается повторить уже сказанное вначале:
человек всю жизнь приучал себя жить так, чтобы быть как можно ближе к смерти, а
потом, когда смерть наконец приходит к нему, он негодует. Разве это не смешно?
- Конечно, еще бы не смешно.
- Да и в самом деле, Симмий, - продолжал
Сократ, - истинные философы много думают о смерти, и
никто на свете не боится ее меньше, чем эти люди. Суди сам. Если они непрестанно
враждуют со своим телом и хотят обособить от него душу, а когда это происходит,
трусят и досадуют, - ведь это же чистейшая бессмыслица! Как не испытывать
радости, отходя туда, где надеешься найти то, что любил всю жизнь, - любил же ты
разумение, - и избавиться от общества давнего своего врага! Немало людей жаждали
сойти в Аид после смерти любимого, супруги или же сына: их вела надежда
встретиться там со своими желанными и больше с ними не разлучаться. А человек,
который на самом деле любит разумение и проникся уверенностью, что нигде не
приобщится к нему полностью, кроме как в Аиде, - этот человек будет досадовать,
когда наступит смерть, и отойдет, полный печали?!
Вот как нам надо рассуждать, друг Симмий, если мы говорим
о настоящем философе, ибо он будет совершенно уверен, что нигде в ином месте не
приобщится к разумению во всей его чистоте. Но когда так, повторяю, разве это не
чистейшая бессмыслица, чтобы такой человек боялся смерти?
Прибавление
В моих текстах я говорил о том, что объектами мышления является отражение,
которое формируется на основе чувственно-практических отношений с реальностью.
Наше мышление обусловлено своим материалом, который даётся чувствами. Нет
отражения - нет и мышления, потому что мыслить не о чем, не существует для него
материала.
А также следует различать внутреннее и
внешнее, то есть отражение внутреннего и внешнего: внешнее - это то, что мы
наблюдаем вне нас. Внутреннее - это то, что мы наблюдаем в себе. Это наша
субъективность и это также наша душа и, следовательно, мы сами. Мы наблюдаем
самих себя, когда объективируемся по отношению к себе. Но внутреннее - это наше
тело в целом. Нет тела - нет и внутреннего. Следовательно, нет и души. Нет
ничего. Ибо ничто не существует вне своего материального носителя. То, что
называют душой, духовностью и т.п. - это определенным образом организованная
материя, порождающая соответствующие свойства, или, иначе, это свойства,
порождаемые определенным образом организованной материию. .
30.08.10 г.