Всё-таки опыт - это большое дело. И даже не так, а так, что всякому
действию должно соответствовать равное ему противодействие. А еще лучше -
гораздо более сильное противодействие, чтобы, значит, неповадно было. А то ведь
как получается у всех этих людей, вроде меня, живущих идеальным. Они всё думают,
что идеи правят миром, что человеку нужно объяснить, и он всё поймёт. А вот хрен
он что-нибудь поймет, напротив, примет твои слова за твою слабость и будет
делать еще хуже. А как-то делать человеку больно рука не поднимается и натура
сопротивляется. Ну, конечно, все же до некоторой границы, до некоторого
предела, когда рука уже сама не выдерживает и начинает действовать независимо от
идеализирующей головы.
Ну, это, конечно, если человек очень уж наивный. Начитался всяких там книг, и думает, что все по жизни так и следуют тому, что в книжках написано, что это общий закон бытия, и не приведи господи тебе нарушить эти всеобщие законы -
потому что ты тут же чувствуешь себя преступником. Вот и стараешься как-то "соблюдать и походить". Но оказывается, что всё это хорошо только до определенного предела, и именно, того, пока не столкнёшься с жизнью. И тут оказывается, что в жизни правят законы, которые хотя и выражаются в тех же благородных и моральных словах, которых ты начитался, но действуют они почему-то с точностью до наоборот.
И это притом, что - все - очень прекрасные и даже порядочные люди. И я подумал: а почему так? Почему все пользуются общими, одинаковыми моральными законами - я говорю, конечно, о моральных людях, а не о каких-нибудь там аморальных. Аморальных-то, может быть, по большому счету,
и вовсе нет, разве что так, какой-нибудь десяток, как пальцев на руке,
наберется. А получается из этого общего одного почему-то всеобщее смятение и смущение духа. И тут я подумал, а ведь и правда, ведь общее положение - оно общее положение и есть. А ведь оно должно быть преобразовано в практику, и тут, конечно, вопрос, а как, на каких принципах осуществляется это преобразование?
То есть, в том смысле, что я намекаю на то, что общее у разных людей
превращается в совершенно разное общее. Так что все говорят об общем, но это
общее, переведенное в реальность, превращается в индивидуальное, в
индивидуальный интерес, которых видит и рассматривает себя, однако, как
единственный и всеобщий интерес.
И есть во всём этом и еще одна вещь. Я имею ввиду то, что человек видит. Ведь разное человек видит, разную реальность. Один человек видит еще кого-то кроме себя. Да вот возьмите Скляра из нашего семинара. Что ни говорите, а он молодец. Такой ум! Как-то так и чувствуется, что рядом с тобой ум, а не какие-то там чувства. Уважаю. Нет, у меня так не получается. Недаром, наверное, Николай Михайлович так мне прямо в глаза и говорит: ты, мол, псих ненормальный. Но я не обижаюсь, потому что обижаться не на что, псих и есть. Сознаю и не каюсь, потому что - объективная реальность.
Нда. А другой то ведь кроме себя ничего и никого больше не видит. Так как же он
может увидеть что-то еще , если ему сие не дано? Да ведь есть люди, которые и
себя-то не видят. У них и голос из тела вырывается как из подземелья. Душа их
находится где там, в глубине тела и, как говорится, света божьего не видит,
потому - не может вырваться из темницы тела.
Так что, конечно, что тут сделаешь. Ну, а я - злюсь, потому что для меня - все люди - одинаковые, все одинаково гении. Я их и воспринимаю такими. И я даже скажу, что против них себя червяком чувствую, в смысле, мошкой. Потому - такая подлая натура, подличаю унижением.
От доброты душевной и от умиления перед человечеством, поскольку кажется оно мне чудом. Вообще мне радостно воспринимать человека прекрасным. Пусть ты хоть и свинья, а я всё равно буду видеть тебя Иваном Царевичем, потому что мне так приятнее.
А что касается женщин, то тут и усилий никаких особенных не нужно, потому что женщина сразу же заявляет, что она, мол, королева и лучше её на свете никого нет, она самая-самая. И мне, конечно, приятно, что с королевой имею дело, а не с какой-нибудь там чумичкой,
хотя я не встречал таких женщин, которые так бы и заявили, что я, мол, чумичка.
Совсем наоборот. Смотришь - чумичка, начинаешь общаться - и узнаёшь, что имеешь
дело с совершенно необыкновенным существом. Конечно, веришь, а как же. Без этого
нельзя, невозможно, это уже в инстинкте, в натуре, что слово женщины- закон и
истина в высшей инстанции. И женщина и сама инстинктом своим знает, что её
слово - закон, и ничем иным, как только законом, быть не может, и с этого и
начинает. А это также и в собственных моих глазах меня возвышает. Потому что тоже ведь - если тебя отличила королева, так и ты вроде бы король. И, конечно, перья распускаешь, фуфыришься. И возникает, конечно, чувство самоутверждения и самоуважения. Но как-то так у меня всё получается
вечно одно и то же: с этого начинается, а кончается одним и тем же
неосознаваемым чувством то бесконечного унижения, то что тебя запрягли и
погоняют, и ты как вол тянешь за собой эту повозку, черти бы её взяли.
Я говорю о несознаваемом чувстве унижения, потому что ты не понимаешь, что ты
унижен, просто чувствуешь, как тебя бесконечно давит и гнетет вся обстановка, и
физиономия твоей любимой в особенности, но ты как бы спеленут и связан на веки
вечные и нет тебе исхода. Нет, недаром Таисия говорила, что я - не мужчина. Не
мужчина и есть, потому - какой же настоящий мужчина поставит себя в такое
положение.
И вот в один какой-то такой момент я решил бежать. Я переступил границу, и стало мне всё всё равно. И предал я мои моральные книжные принципы и догмы, и сказал себе: делайте со мной, что хотите, ешьте меня, мухи с комарами, мне всё
безразлично.
И отправился в Москву.
Приехал в Москву, и открывает мне дверь Иосиф. С этим Иосифом случилась история в том смысле, что он был приблудным. Я имею ввиду, что мать отца его нагуляла на стороне. У неё было много детей, человек пять или шесть, и все были законные, а этот как бы незаконный. И все дети так и относились к нему, как к незаконному, черному и низшему. Ну, а Иосиф это обстоятельство, конечно, переживал и испытывал чувство ненависти ко всем этим законным, опираясь на свою незаконность как
на рычаг своей ненависти. А когда вся эта публика выросла, то поддерживать отношения никакая из сторон
особенно не стремилась, поскольку Иосиф страдал от высокомерия своих сводных братьев и сестер, а высокомерие последних брезговало общением с ним. Так что попытки сближения наталкивались на эту ахиллесову пяту высокомерия и заканчивались очередным расплевыванием. И вот как раз после периода оттепели, когда Иосиф гостил у нас и остался доволен приёмом, при следующей встрече уже на
его территории Иосифа отца понесло с его высокомерием к сводному брату, потому
что отец вообще считал, что существует всего два мнения - чужое, ложное, и его,
истинное. И хотя в то время ничего сказано не было, и отец ни о чем не догадывался, Иосиф в очередной раз затаил обиду. И тут-то я и явился.
Я-то, конечно, ехал отнюдь не к нему, а к тёте Марусе, а тут попал в такую ситуацию совершенно неожиданную,
что тёти Маруси не было. а на её месте оказался Иосиф.
И вот я несколько дней провел у Иосифа. Уже на второй день Иосиф стал говорить
об отце. Я смотрел на него и думал: как же ты можешь мне, сыну своего отца,
говорить о моём отце гадости. Словом, выслушивать я его не захотел и спасался в
свободное время у Симы. Она тогда с мужем ютилась в соседней комнатушке.
Такое моё поведение, связанное с невозможностью для Иосифа изливать на мне душу "за все пережитые обиды" сделало моё присутствие
у него для него не только ненужным, но и оскорбительным, и когда я однажды возвратился вечером, Иосиф сказал: "Ты все вечера пропадаешь у Симы. И хотя она моя дочь, я это воспринимаю как оскорбление, потому что если ты спишь у меня, то ты должен меня удовлетворять, со мной разговаривать и меня выслушивать. Поскольку же ты ничего этого не делаешь, то не будешь ли ты так любезен пойти вон". На эти
добрые слова дядюшки я со всей возможной любезностью поблагодарил его за
предоставленный им мне приют и с мыслью "чтоб тебя кондрашка хватила" оставил любезный кров.
Какой-то, кажется, совершенно неважный, ничтожный случай вдруг вызовет эмоцию как удар, и за ней следует мысль, и на эту мысль нанизываются всё новые и новые мысли, и совершенно незаметно, медленно, всё выше и выше поднимается волна как наводнение, заполоняя собой всё вокруг и представляя всё в одном и том же невозможном свете. Маленькое событие создаёт громадный целостный образ, от которого ты уже не можешь избавиться, который от тебя не зависит.
А этому событию предшествует инстинкт, который ты отодвигаешь, над которым не хочешь задумываться. Да, конечно, это совершенно два разных вида отношений. Одно дело - когда отношения нигде не пересекаются на личном интересе. И тогда отношения прекрасны. Но столкнулись интересы - и ситуация изменилась.
Случилось так, что я стал собственником квартиры, и как-то вдруг всем это стало очень интересно, в том смысле, что делать с этой квартирой, как ею распорядиться. Откуда только взялись какие-то родственники, какие-то
двоюродные сестры, какие-то племянники и племянницы, которые до этого меня знать не хотели, как не хотят знать и сейчас, но которые почему-то глубоко убеждены, что квартира - это их глубоко личное дело
и они "в своём праве". И вот оказывается, что племяннице непременно нужно жить у меня. И однажды она говорит, что переезжает ко мне. А я и рад помочь человеку. Внутри меня всё этому сопротивляется, мне это ни с какой стороны не нужно, но - родственники! родственные связи превыше всего.
"Можно я кошку привезу?" Меня передёргивает, потому что кошек я не терплю, и я
довольно убедительно возражаю в том смысле, что это обстоятельство вызовет во
мне отрицательные эмоции. В ответ племянница ничего не говорит и приезжает... с
кошкой. Меня внутренне всего передергивает, и словно черная волна накатывает на
меня, но я ничего не говорю. С кошкой, так с кошкой. А между тем черная мысль "как тать в ночи" неотвязно преследует меня. Я думаю: "Как же так? Ты переезжаешь к чужому человеку, и ты изначально игнорируешь его запрет. Еще ничего не было, ничего не произошло, а ты уже это делаешь. Потому что это тебе удобно. Ты сделала так, как хотела, чтобы тебе было хорошо. То же, какие чувства при этом испытывает другой человек, это тебя не интересует." Я хочу отогнать эти мысли, а между тем они неотвязно и неслышно. независимо от меня, плетут свою паутину.
А между тем кошка гадит на
полу, квартира пропахивает кошачьей мочой, у кошки течка, но хозяйка её никуда не выпускает, и кошка орёт днем и ночью, и всё это приводит меня в состояние, когда я понимаю, что с этим нужно что-то делать, что так продолжаться не может. Но я еще сдерживаюсь, и говорю, что в квартире воняет мочой, и получаю в ответ: "Мне не воняет".
Тут я чувствую, что человек чувствует себя в этой квартире хозяином, а я
выступаю как бы в качестве некоторой помехи, которая мешает человеку жить. Т.ск.,
"а кто ты, собственно, здесь такой?" Ну, я вам скажу, мне это не понравилось. Нет, разумеется, я всё понимаю. То есть понимаю и положение и психологию племянницы. Я и сам жил в
примаках, и тоже чувствовал себя свободным и хозяином и в этом отношении ничем не отличался от племянницы. Но очень скоро мне давали понять, кто в доме хозяин, и дело заканчивалось тем, что я уходил,
потому что вся обстановка в доме становилась гнетущей и возникало ощущение, что
тебя буквально выталкивает из этого дома. А тут я оказался на другом полюсе, и всё то, что мне было отвратительно в других, всё это я теперь почувствовал в самом себе. Ведь что такое хозяин? Это человек, который хочет, чтобы ему в собственном доме было удобно, хорошо. Он может это себе позволить, и именно потому, что он - хозяин. А когда ему что-то в этом препятствует, то тут на него находит.
Но есть во всяком деле важная вещь: во всяком деле важно единоначалие. Как говорил Наполеон, два хороших генерала в качестве командующих хуже одного плохого. А кто может выступать в качестве начальника? -тот, кто знает цену тому, с чем имеет дело. Для человека, пользующегося благами, которые он не заработал, эти блага не имеют цены, а потому он их и не будет сохранять.