Мать возмущалась: "Пять лет учился в Москве и не был в мавзолее". Наши,
как я понимаю, напротив, оказавшись в Москве, первым делом шли в мавзолей. Для
них в этом посещении что-то торжественное, словно они, с одной стороны, тем
самым отдавали приятный гражданский долг, и, с другой стороны, соприкасались с
чем-то высоким, сделавших их такими, какими они стали.
Между тем меня во всё это время что-то удерживало от посещения
мавзолея, какой-то инстинкт, который говорил мне, что нельзя этого делать, что,
посетив музей, я тем самым переступлю невидимую нравственную черту.
Но искреннее возмущение матери мной, наконец, подвигло меня на уступчивость, и
как-то мы с Калитой были в командировке, летели в Омск через Москву, и решили
посетить мавзолей. Отстояли длинную очередь, ко мне еще тогда подошел
милиционер, которому бросился в глаза оттопыренный карман моей рубашки. Но в
кармане находились документы.
Мы спустились под землю, медленно в толпе
людей прошли мимо тела Вождя, и снова поднялись на поверхность. У меня было
неприятное необъяснимое чувство, и я понял, что не следовало мне этого делать, и
мой инстинкт, не позволявший мне посещение мавзолея, был прав.
Я
перечитываю написанное, и обнаруживаю, что несколько раз вместо "мавзолей"
написал "музей". И подумал, что как-то уж очень настойчиво проявляет себя эта
ошибка. И подумал, что действительно люди ходят в мавзолей как в музей, в
котором в заспиртованном виде наколоты на иголки всякие таракашки - букашки,
насекомые, и рядом бумажка, иногда на латинском языке. А ведь здесь то же самое.
Мало того, что человек служил людям при жизни, им этого показалось мало, им
захотелось, чтобы он служил им еще и после смерти. И вот они заспиртовали его
тело и приходят посмотреть на него, полюбоваться, доставить себе очередное
удовольствие.
Присутствует во всём этом нехорошее, стыдное, недопустимое,
словно ты не удовлетворился тем, что человек сделал при жизни, тебе этого мало и
после его смерти ты в замочную скважину стремишься подсмотреть уже совсем его
личное. Из тела великого человека сделали куклу, на которую приходят посмотреть.
Как это можно понять иначе, как не потерю стыда? А ведь человек появился тогда,
"когда они посмотрели друг на друга, и увидели, что наги", то есть когда
человек, бывший до этого животным и живший в раю, испытал стыд. И потеря
человеком рая есть плата за то, что он стал человеком. И невольно возник образ
человеческих гадов, длинной, бесконечной толпой ищущих чуда, рая для себя.
Долгое время ты страдаешь страданиями другого человека и не находишь исхода.
И ищешь виноватых в его страданиях, но это ничего не меняет в твоих собственных
страданиях. И вдруг однажды понимаешь, что ты, в силу неведения и в силу любви и
заботы об этом человеке оказался его палачом.
И ты поражён этим своим
открытием, ты кричишь: я же хотел как лучше! И от дикости положения, в котором
ты оказался, тебе хочется пойти в церковь, стать на колени, и молиться, молиться
и молиться, вымаливая отпущение невольного греха своего, ставшего причиной
страшных страданий другого человека. Своей молитвой ты хочешь очиститься, и
испытать катарсис, и подняться с колен очищенным и обновленным, возродившимся к
жизни. Ты хочешь этого, потому что хочешь обновления, хочешь избавиться от
чувства вины, чувства собственной неправды. Ты хочешь прощения.
И
останавливаешься. Что-то удерживает тебя. Импульс пойти в церковь вызван образом
церкви, её икон, её чистоты. Но этот импульс в твоём воображении. Но стоит от
воображаемой церкви перейти к реальной, как чистота церкви оказывается залита
грязью. И ты понимаешь, что церковь - это дело рук человеческих и дело
человеческого эгоизма, являющегося ответом на спрос человеческого же эгоизма на
противоположной стороне; церковь удовлетворяет стремление человеческих
гадов к мнимому очищению. Покаялся - и вроде бы родился заново. И считаешь себя
человеком. Согрешил - и покаялся, покаялся - и получил очищение от греха. И
чувствуешь себя "скверным и хорошим", и продолжаешь жить в своей скверности,
ощущая себя хорошим.
Но грех твой остался с тобой. Он
никуда не делся. И останется он с тобой во веки вечные. И твоя вина, винная или
невинная, останется с тобой до конца дней твоих. Так что какое уж тут очищение,
какой катарсис. Что сделано, то сделано, и имей мужество нести это в себе.
Далеко за пределами собора стоит длинная извивающаяся змея и вливается в
ворота собора. "Что за очередь?" - в ответ на тебя смотрят дико и злобно от
того, что я даже не знаю, ради какой святыни стоят все эти человеческие гады.
"Приложиться к мощам святого.." - называется имя святого. И здесь то же самое. К
костям приложиться и спастись от самих себя, закрыть глаза на самих себя, не
видеть самих себя. Почувствовать себя не скверными, но хорошими, не виноватыми,
"но невинными, аки младенцы".
09.04.09 г.