Любопытная это штука - серийные сны. И представляют собой они
сравнительно постоянную реакцию человеческой души на реальность её
существования.
В детстве это был ускоряющийся, беспрепятственный, страшный полет в
пропасть, от ужаса которого спасало только пробуждение.
Позже
в течение всей жизни почти до последнего времени это были полеты, сначала
непроизвольные, независимые от меня, словно какая-то независимая от меня
сила поднимала меня в воздух. Позже эти полёты всё более теряли от своей
непроизвольности, я наблюдал, что я делаю, чтобы лететь, я учился управлять
полетом и мне казалось, что я, наконец, научился летать. Но когда
просыпался, оказывалось, что ничего не изменилось. И я этому неподдельно
изумлялся, потому что между сном и пробуждением у меня не было грани.
Нечто подобное произошло со смертью бабушки: долгие годы она мне снилась
и я видел, что она живая. И я радовался, что проснусь, и она окажется рядом.
Но я просыпался - но её не было.
В армии мне постоянно снилась
Бокалиха: её тонкая, осиная талия, её лёгкая походка, словно она не идет, а
летит по воздуху, ощущение её воздушности и, главное, её лицо с
необыкновенным, чудесным излучением от него.
После армии мне время
от времени снился один и тот же страшный сон: меня снова забрали в
армию. И я думаю, что я отслужил, но сказать это и пожаловаться на это
некому. Впрочем, у меня и наяву и посейчас сохранилось ощущение неизмеримого
счастья, связанного с моментом дембеля. Ощущение службы в армии как времени,
вычеркнутого из жизни.
Во всё время работы на заводе мне снился один
и тот же сон: я оказался в тюрьме. Я всё ожидаю, что меня из тюрьмы
выпустят, что я оказался в ней случайно, по неведомой мне причине. Иногда
как будто приходило сообщение, что меня выпускают, и я собирался, в
предвкушении, как я выйду на свободу, но в следующем сне я снова
оказывался в тюрьме, меня только что в неё посадили. И всё это - в темных
тонах, при тёмном свете. Иногда тюремная камера заменялась лагерем, и
тогда возникало ощущение полусвободы.
Этот тюремный сон был всего
лишь одним из цветков букета серийных снов.
Я хочу
учиться. Я приезжаю в Москву, и тут оказывается, что я или забыл документы,
или не подготовился, или мне негде жить в Москве, или я заблудился в ней.
Словом, всегда находилось какое-то препятствие. Позже этому стремлению
учиться начало противостоять ощущение того, что объективно это не имеет
смысла, что я прошёл уже этот этап, оставил его позади. И в то же самое
время доходило до того, что я снова поступал в среднюю школу, снова сидел за
партой, и в то же самое время всё это сопровождалось ощущением, что всё это
- не то, что мне не удаётся поймать мою птицу за хвост.
Следующий
цветок из букета - темнота, фонарь, вырывающий своим светом из темноты
ограниченное пространство. Слева насыпь и длинный бесконечный
тянущийся вдаль забор на ней с тенями строений за ним. Я не задаю себе
вопроса, что это за забор. Я смотрю вперед, вдоль этого бесконечного
забора, в темноту. Я думаю, что нужно идти. Нужно во что бы то ни
стало идти в этой непроглядной тьме вперед. Я вглядываюсь перед собой.
Где-то далеко-далеко виднеется светлая точка. Там свет.
Снова из этой же серии. Я стремлюсь к морю, я иду к морю. Иду через горы. И
вот передо мной далеко внизу - море, но под моими ногами - пропасть.
Потом, от сна ко сну, я ищу дорогу к морю, спускаюсь к нему, подхожу всё
ближе, наконец, я у моря. Но от моря меня отделяют морские лагуны. Здесь
довольные отдыхающие. Но меня не устраивает это. Я хочу плавать в море, а не
в этом лягушатнике. Я плыву в этих лагунах, но все они ограничены, и мне не
удается из низ выплыть в море. То я вижу себя уже на берегу и передо мной
разъяренное, с мутной водой бушующее море. Позже я, наконец, оказываюсь у
спокойной морской воды и плыву в ней, и вода иссиня чистая, и, однако,
меня не покидает ощущение, что всё это - не то, я и плыву в море, и вроде бы
это то, чего я хотел, но чего-то мне не хватает.
И вдруг однажды я
обращаю внимание на то, что я подошел к морю, вошёл в него как во что-то
само собой разумеющееся, окунулся и тут же вышел и пошёл своей дорогой,
словно у меня есть какие-то другие дела, которые зовут.
И, наконец,
заключительный сон. Внутри меня какая-то усмешка. Антонина Ивановна, моя
бывшая учительница по русскому языку, но тут она выступает в другой роли.
Еще кто-то, разговор еще с кем-то, все это в качестве фона сна. Тут я
вспоминаю, что от нечего делать однажды написал то, что положено писать для
защиты. Мне смешна пустота написанного, и в то же самое время я уверен в
положительной реакции на то, что я написал. Я думаю, а не попросить ли
Антонину Ивановну прочитать диссертацию. Мне хочется убедиться в том, что
именно эта-то пустота в диссертации и нужна. И я думаю, что наконец-то я
научился автоматически, без напряжения делать пустые вещи. Что я разработал
у себя технику этого. Но я думаю, что моя просьба к Антонине Ивановне
будет некорректностью с моей стороны по отношению к Алексею
Васильевичу, моему руководителю. Нужно раньше дать почитать ему. И я
отказываюсь от мысли высказать просьбу.
07.01.09 г.