-Думаешь, это правда?
-Это из области баек, за
которыми стоит правда. То есть был подобный случай, только помельче, и в
реальности всё это выглядело не так, а сознание переработало в необычные
формы. Знаешь, это когда мы были маленькие, не так, конечно, чтобы совсем
малышня, а постарше, у нас на улице на каникулы приезжал Юра, и когда
наступала ночь, мы все собирались на склоне погреба, знаешь, у нас тогда
были погреба такие, что они были построены не под землей, а на земле. Но на
это строение был насыпан толстый слой земли, и сверху обложен камнями, а
сама крыша была зацементирована. Да эти подвалы и сейчас стоят, если ты
приедешь в Ставрополь и тут же, рядом с вокзалом, завернёшь на улицу
Вокзальную. Правда, сейчас там всё это испортилось: на домах надстроили
вторые этажи, и улица стала серой, заброшенной и неуютной. А в те времена
она была вся зеленая. Так вот, по вечерам мы собирались на склоне подвала, и
Юра рассказывал нам разные байки. Одна байка была такая, что жила баба, и
она выращивала у себя на огороде члены. И когда ей приспичит, она шла на
огород, выбирала себе члены, которые созрели и ей понравились, рвала их с
грядок и употребляла по назначению. В урожайные годы она выращивала их и на
продажу. Выйдет на привокзальный базарчик, бабы с поездов к ней: этот
почем, а такой за сколько? Что ни говори, а сама по себе фантазия прелестная
и отражающая, очевидно, известную потребность, если сейчас стали делать
механические эти штуки. Но выращивать их на огороде - это хорошо, это живое.
А у Николая Николаевича, конечно, много было разных случаев, и когда он
уволился из Органов, то, конечно, его прошлое осталось с ним, а ведь просто
рассказывать как оно всё происходило, в виде хроники событий, это, пожалуй,
может представлять умственный интерес, но душу не задевает, не захватывает.
Но когда у человека есть фантазия, вот как у Николая Николаевича, то уже не
обращаешь внимания на всякие там "не может быть", потому что рассказано
прелестно. Из вторых рук, конечно, так не перескажешь, это нужно его
слушать. Да и подробности рассказа вылетели из головы. Но присутствует
всегда в его рассказах какая-то основная мысль. Потому что подобных историй
можно нарассказать тысячи, и они не затронут, а вот мысль делает историю
живой.
Одну такую его историю можно назвать "Летучий голландец",
потому что каким-то одиночеством веет от неё. История такая, что один наш
корабль был в каком-то там иностранном порту, и на него пробрались те,
кого не должно быть. Корабль этот был не простой, а что-то там вёз нашим
друзьям. А враги, значит, там, американцы, да мало ли еще кто может быть,
они решили этот корабль взорвать, и с этой целью пробрались на корабль. И,
конечно, они всё это готовили, но умирать, само собой, не хотели. Так что
они должны были потихонечку, чтобы никто до самого последнего момента ни о
чем не догадывался, взорвать корабль, а сами на заранее подготовленном
плавсредстве спастись. А Николай Николаевич и еще одна сотрудница были на
корабле от Органов в качестве ответственных за безопасность, и они получили
шифровку и возможной диверсии. И они вычислили это дело, что враг на
корабле. И они составили такой план, что будут делать вид, что ничего такого
не замечают, и предоставлять врагам делать, что они хотят, а самим
обезвредить весь их заряд, так что когда враги подожгут бикфордов шнур и
уедут на плавсредстве, ничего не произойдет, и они так и уедут ни с чем. Но
враги почему-то начали уничтожать членов команды, может быть, у них
был еще один план - захват корабля, а уничтожение его предусматривалось,
если захватить корабль не получится. И тогда на корабле разгорелась война:
Николай Николаевич и сотрудница охотились за врагами, а враги - за ними и за
командой. И враги, конечно, видят такое дело, стали закладывать заряд,
а наши, конечно, этот заряд обезвредили. И вот получилось так, что на
корабле из команды никого не осталось, кроме Органов, и от врагов остался
один человек. И вот этот человек зажег бикфордов шнур и бросился за
борт. Но, конечно, никакого взрыва не произошло. И вот представь себе,
огромный корабль, высоченные борта над водой, а внизу, в волнах, виднеется
маленькая головка врага, то и дело скрывающаяся под водой. -И вы его,
конечно, застрелили? - спросил я. "Нет",-ответил Николай Николаевич. Я
удивился. "Потому что он был наш" Я удивился еще больше. "Потому что он
занимался тем же, чем и мы. Мы люди одной профессии. Мы занимаемся одним
делом. И мы уважаем друг друга. Существуют правила, когда мы уничтожаем друг
друга. Но это не значит, что мы не уважаем друг друга или испытываем друг к
другу враждебность. Этот человек сделал своё дело. Он в этой борьбе вёл себя
достойно. Да и убийство ради убийства не имеет смысла: на его место придёт
другой".
И Николай Николаевич продолжил: "И вот представьте себе,
что на огромном корабле два человека, которые в нём в самом лучшем случае
очень мало чего понимают. И т.о. остался корабль "без руля и без ветрил",
так что нас поносило "по морям и океанам" прежде, чем помощь наших
подоспела."
Вторую часть рассказа Николая Николаевича можно
назвать "Она уходит"
-И, конечно,- продолжил Николай Николаевич,-
от всех этих передряг, от всей этой борьбы и войны, и от этого
неуправляемого корабля между нами, мной и сотрудницей, завязалась любовь.
Передо мной и раньше вставал вопрос: что, если женщина, член Органов,
полюбит, что она должна сделать? Она не имеет права в своей работе на
любовь. Тут, конечно, в нашем случае дело совсем другое, потому что не врага
же женщина полюбила. А, между тем мысль не отпускает меня, сомнение не
отпускает меня: всё равно человек нашей профессии не имеет права на любовь.
И не отпускает меня мысль настолько, что я как будто и не сомневаюсь в
исходе, как будет, чем всё закончится. И т.о. наши отношения продолжаются
как бы сами по себе, и всё идёт к тому, что мы поженимся, а, между тем, этот
второй мысленный план, как всё произойдет на самом деле,
существует, он есть. И еще одно, что чем дальше, тем больше укрепляло меня в
мысли реальности этого второго плана: уж очень всё хорошо шло, очень всё
было красиво, сказочно. Видишь ли, мы всё время были вместе, практически не
расставались. Но всё это было до, до определенной черты, после которой назад
хода нет без того, чтобы всё предыдущее не было перечеркнуто, испоганено.
И я это понимал. И мы подошли к этой черте, за которой назад уже хода не
будет. Я её должен был познакомить с моей матерью. И мы уже направлялись к
матери, и тут я подумал, что нужно дать ей шанс. Нужно это сделать. Я под
каким-то предлогом сказал, что отлучусь на несколько минут. Когда я
вернулся, её не было. Она поступила очень мудро. В этих делах были
невозможны слова, невозможны объяснения без того, чтобы не было разрушено
всё предыдущее. Она ушла, как будто её никогда и не было. Но ведь то, что
было, было. И оно осталось. Оно осталось в нас незатронутым и не
запятнанным.
21.02.09 г.