Пришла Галка. Вся такая удивительная и расположительная. Я непременно
должен быть у неё. Она наготовила блинов и так по мелочам. Посидим,
поговорим "за жизнь".
Вы знаете, кто я и чего хочу от жизни? Я - нет. Я вижу только то, что
меня просят о чем-то. В общем, мне всё равно, идти или не идти. Я вообще как
тот мужик, который каждый раз спотыкается на том же самом месте. И каждый
раз удивляется: смотри ты, опять на эфтом же месте. У меня каждый день
начинается жизнь заново, с чистого листа. Человек без прошлого.
Человек просит, значит, это ему нужно, и я не могу отказать.
Являюсь в назначенное время. На столе блины, сметана, варенье, за столом
Сашка с Гришкой. Я захожу, и тут же на меня наваливается ощущение силы,
которая как будто выталкивает меня из этой квартиры. И в то же самое время у
меня ощущение неразрывного единства, слитости этих троих - Галки, Сашки и
Гришки. И я рядом с ними как пристебай, как чужой, чуждый этой компании
компонент. Я чувствую себя неловко и зажимаюсь. Смотрю, как они едят блины,
наконец, думаю, что неловко так сидеть и протягиваю руку к тарелке с
блинами. Как обычно в подобных состояниях, я делаю это не во время, потому
что в это время Галка берет блин себе, и я наталкиваюсь на её руку, и
чувствую, как её рука вздрогнула и непроизвольно оттолкнула мою руку.
Всё же я удивительный человек. В том смысле, что ни о чем не рассуждаю. То
есть не проникаю в суть вещей, в суть человеческих отношений. Что у меня,
запрет на это? Наверное, всё-таки запрет. Наверное, всё-таки запрет,
настоянный на страхе. Я боюсь узнать о себе правду, боюсь узнать истинное
отношение людей ко мне. Я закрываю на всё глаза. Если бы я стал рассуждать,
я в этом движении руки Галки увидел бы выражение её неосознаваемой ненависти
ко мне и еще то, что я её раздражаю уже одним своим присутствием.
Я
не рассуждаю, но это её раздраженное движение руки унизило меня, ощущение
собственной лишности в этой компании сделалось невыносимым, я не мог здесь
более находиться. Нужно было, тихохонько, незаметно уйти. Здесь
опять можно было бы себе задать вопрос о том, почему я не рассуждаю по
поводу этого "тихохонько". Если бы я был способен рассуждать, я бы
сказал себе, что это моё "тихохонько - проявление работы генерализованного
страха, который боится всяческого моего собственного проявления в жизни. Я
не смею "быть", я не смею "мое суждение иметь", вернее, своё-то
суждение я имею, но я не смею его высказать. То же, что я все-таки не
подчиняюсь воле Галки, а решаюсь уйти, это связано с достижением границы
страха, за которой его уже нет, за которой всё равно, что будет и как ко мне
будут относиться.
Пока компания увлечена своим любимым занятием -
бесконечным и бессмысленным трёпом "за жизнь", я осторожно, стараясь, чтобы
моих движений не заметили увлеченные разговором, неприметно выбираюсь из-за
стола, на цыпочках выхожу в прихожую, тихонько открываю дверь, и вот я на
лестнице. Теперь - бежать, бежать и бежать, чтобы меня не догнали, не
застигли за моим убеганием. Я кубарем скатываюсь с лестницы, и через минуту
я под стенами моего дома. Я - дома, слава богу.
Не проходит десяти
минут, как в истерике залетает Галка, и начинается её извечное - как я смел
"позорить её перед её друзьями", "как она сможет после этого смотреть им в
глаза" и пр. Но я нахожусь у себя дома, и к её истерикам отношусь спокойно.
В том смысле, что я молчу и, в общем, её не слышу. Наконец, выговорившись,
Галка вылетает. Слышу, как за окном она нервно говорит ребятам: "Куда
запропастился телефон? Если вы мне его найдете, я вас такими блинами угощу,
каких вы еще не ели". Всё это говорится нервно, и я представляю, как эти
двое сочувственно смотрят на неё.
На её телефон я наткнулся на
следующее утро у себя дома. Он лежал на полу. Это, значит, пока Галка вчера
здесь изливала на меня свои нервы, телефон выпал у неё из кармана, и она его
падения не услышала потому, что была целиком занята своими чувствами. а я
потому, что вообще старался ничего не слышать и не воспринимать.
Днём являются Сашка с Гришкой. Всё таки это удивительно - контекст, в
котором воспринимается человек. Так, когда я рассматриваю Сашку с Гришкой
самих по себе, то вполне можно сказать, что мы даже приятели, между нами
есть то единство, о котором я выше упоминал. Но в контексте с Галкой они
воспринимаются уже как чуждые мне элементы. "Да это же Галкин телефон -
восклицает радостно Сашка и протягивает руку к телефону- вот это я сегодня
поем блинов" И тут происходит вещь, не поддающаяся логике. "Да, как же, он
сам собой на столе оказался, чтобы ты его нашел. - говорю я. - Не ты, а я
буду есть блины". Это значит, что Сашка перешел в контекст его отношений с
Галкой, и это непроизвольно, независимо от меня заставляет высказать
сказанные слова. И сам же наталкиваюсь на собственные слова как что-то
внешнее мне. Я чувствую, что должен был предоставить лавры нашедшего телефон
Сашке. Это соответствовало бы моей действительной цели в моих
отношениях с Галкой. Но я не делаю этого, потому что что-то сидит во
мне и управляет мной, и заставляет делать то, чего я вовсе не собирался и не
хотел делать.
28.02.09 г.