У Шурыгина проблемы. Он исстрадался. Он исстрадался от
того, что его жена забеременела, и по всем его расчётам выходило, что не от
него, потому что на момент зачатия он повышал свою преподавательскую
квалификацию в Москве. Шурыгин подходил к каждому и выкладывал свои
расчёты. И лицо его выражало страдание. И в голосе прорывались истерические
нотки. И тогда, чтобы скрыть их, он повышал голос. Это помогало, но через
некоторое время истерические нотки снова врывались в его голос, и ему
приходилось еще больше повышать его, пока он не переходил на крик, в котором уже
ничего нельзя было разобрать, кроме предельной работы связок. Это его
характерная черта - несообразность громкости его голоса обстоятельствам.
Видимо, у него дома происходило то же самое, и, кажется, дело шло к разводу.
По этой причине мама жены и жена пришли в партком и рассказали о подлом, не
этичном поведении Шурыгина. В ответ было собрано открытое общефакультетское
партийное собрание, на котором дали слово Шурыгину, и он в тысячу и первый
раз своим кричащим голосом доложил всем и каждому, что не может быть ребенок,
который носит его жена, его ребенком, потому что зачатие на расстоянии
невозможно, а он на момент зачатия пребывал в Москве, где повышал квалификацию.
По завершении выступления Шурыгина взял слово профессор Карпов, зав. кафедрой
марксизма- ленинизма, и пригвоздил к позорному столбу Шурыгина. При этом сама по
себе справедливость или несправедливость высказываний Шурыгина не
рассматривалась, как будто это не имело значения, и страдание, которая
подвигнуло Шурыгина на его скандальное поведение, также не рассматривалось, как
будто бы его и не было. Речь шла о том, что он, Шурыгин, разбивает семью в то
время, когда его жена носит в себе ребенка, что недостойно не только коммуниста,
но даже и вообще порядочного человека.
Вслед за Карповым стали
брать слово другие партийные товарищи, и все единодушно клеймили Шурыгина. И он,
красный, сидел и слушал все эти слова, все эти плевки в своё лицо. И он всё это
выслушал. И он не поднялся и не сказал: "А не пойти ли вам всем, ребята, в одно
место, поскольку вы не имеете права лезть в мою личную жизнь",- напротив, он
воспринял
справедливую критику "товарищей" с красным лицом, утёрся и успокоился.
Видимо, подобно Васисуалию Лоханкину, он подумал, что, может быть, в том, что
его секут, и заключается сермяжная истина.
После собрания ко мне подошел
Валера Альперович, и, посмеиваясь, сказал: "Все выступают, и говорят страшные
слова. Это звучит настолько убедительно, что индо страх пробирает. А ведь на
деле за словами ничего не стоит. Всё это болтовня и больше ничего". И эти слова
Валеры я запомнил. И еще я подумал, что Шурыгин боится, что его, не приведи
господи, исключат из партии, и он автоматически лишится работы и его
карьера, которая так удачно развивается, будет загублена. А вероятность того,
что события могли развиваться по такому сценарию, существовала, потому что
никому ничего не нужно, не нужен никому Шурыгин с его проблемами. Существует
машина и её колёсики, и эти её колёсики, сами по себе, может быть, добрейшие и
прекраснейшие люди, исправно срабатывают в соответствии с законами машины. И все
эти прекрасные люди чувствуют себя достойными людьми именно потому, что они -
исправные колёсики машины.
Подобное состояние шока испытывают
современные Васисуалии Лоханкины, воспринимающие "страшные слова" "западного
старшего брата". Они пугаются и начинают вторить вслед за американцами: не
нужно было переходить на территорию Грузии. Им нет дела ни до грузин, ни до
осетин, ни до кого бы
то ни было еще. Им есть дело только до самих себя. и они в корне не согласны с
Путиным, который сказал, что между колбасой и жизнью мы выбираем жизнь. Для них
самым важным делом в жизни является колбаса.
30.08.08 г.