Обычно мы
говорим о смерти как о простом исчезновении. Но не может возникнуть где-то минус
без того, чтобы не появился где-то плюс, так как в противном случае это было бы
нарушением закона сохранения энергии. Так что если здесь появился минус, то
где-то, соответственно, возник плюс. С другой стороны, если есть какая-то форма
единства духа и материи, и возникает их распад, так что на одной стороне
остаётся мертвая материя, на другой - дух, то дух не может исчезнуть. Во всяком
случае, если даже исчезает его данная индивидуальная форма, то должна возникнуть
другая его форма или же он должен преобразоваться в какую-то иную форму
антиматерии. Что-то в этом роде должно иметь место.
По
разному бывает. Бывает так, что человек там понадобился, и хлоп - его уже здесь
нет. Бывает так, что человеку говорят, что он там нужен, но человек возражает и
говорит, что у него здесь еще остались дела, и не уходит. Бывает так, что
человек хочет уйти, а там от него открещиваются. Наконец, случается так, что о
человеке забывают и здесь, и там, и тогда мы получаем существо, которому и здесь
делать нечего, и там его не то что не пускают, а просто забыли о его
существовании.
Максим долго и безнадежно болеет, причем,
болеет он как-то так, что всё у него как бы наполовину, ни к какому краю он не
приходит, и при этом упрямо и настойчиво придерживается своей линии: он
одинаково противится как здоровью, так и смерти, и так и существует где - то
между ними, как бы наполовину здесь, наполовину там, и кажется, что такая
форма существования его вполне устраивает. Мы пытаемся сделать его здоровым.
Возим по врачам. Его лечащий врач Елена Павловна Конторович говорит: "Его нужно
положить в стационар. Там его проколят и прокапают." Максима кладут в стационар
с его сопротивляющегося согласия. После стационара мы получаем развалину, и
в течение следующего полугода с трудом приводим его хотя бы в какое-то
относительное равновесие. После второго подобного опыта со стационаром
приходим к выводу, что в стационарах работают коновалы, и отказываемся класть
Максима в больницу. Лицо Елены Павловны принимает скучающее безразличное
выражение. Я говорю: "Прокапать и проколоть мы и дома можем, пропишите". Но
Елена Павловна уже заскучала, и пробудить её от скуки невозможно. Вызываем
участкового врача Мануш Варгесовну Ярмолоян. Дружба и любовь с ней у меня
поломались после того, как в ответ на её нескончаемые просьбы: "Сделайте это
лично для меня. Вы меня вызовите на дом, а я не приду",- я не стал этого делать.
В ответ, разумеется, истерика и ненависть, и я последняя сволочь у неё. Впрочем,
это меня не трогает, потому что толку он неё ноль. Она является, и её тонкая
интеллигентная душа не выносит моего вида, и поэтому говорить она может
только на истерических нотах. "Мы в кардиологии ничего не понимаем,- говорит
она,- подождите, когда будет следующий сердечный приступ, вызовите скорую
кардиологию, пусть они снимут кардиограмму, и с кардиограммой пойдите к
кардиологу". Мы не стали дожидаться очередного приступа, а повезли Максима к
кардиологу. И т.д. Так и живём.
И вот я смотрю на Максима, безразлично
сидящего на кухне и равнодушно смотрящего в телевизор, и у меня возникает
ощущение, что это - мертвец, но мертвец своеобразный. Это как бы человек,
который уже совершил все возможные подвиги в жизни, которые должен был
совершить, и вот теперь находится здесь на заслуженном отдыхе. И это состояние
отдыха и есть то райское состояние, к которому человек стремился всю жизнь.
Однажды утром Максим спит. Мы его окликаем - Максим спит. Мы его тормошим -
Максим спит. Умер, что ли? "Ты поднеси зеркало к губам, если живой, зеркало
запотеет". Зеркало не запотевает. "Подними веки, зрачки должны на свет
отреагировать" Зрачки не реагируют. "Умер".-"Выходит, умер". Отправляюсь в
поликлинику к Ярмолоян. "Вам нужно будет взять такси. Я должна его
посмотреть"- испытывающе глядя на меня, говорит Мануш Варгесовна, у
которой собственная машина стоит под окнами поликлиники. "Я киваю" - "А так,
если по правилам, его нужна вскрывать"- говорит Мануш Варгесовна- Вскрытие вам в
копеечку обойдется" - я киваю. Она выписывает справку о смерти и я вижу ожидание
в её глазах. "Я должен вас отблагодарить?"- говорю я. "Ну, что вы, с вас я
деньги не возьму" - говорит она, скоромно отворачиваясь. Я кладу на стол двести
рублей. Её лицо не может сдержать разочарования. Деньги молниеносно скрываются
среди листов тетради. Несмотря на разочарование, её душа не в силах скрыть
радости. "Если что, вы давайте врачам деньги, и тогда всё будет"- говорит она.
Еду в бюро похоронных услуг, оформляю документы. Теперь осталось съездить на
Северное кладбище, обговорить место захоронения. Раньше заезжаю домой. Максим,
как обычно, сидит на кухне и безразлично смотрит телевизор. "Поедем на
кладбище"- говорю я. Садимся в машину, едем на кладбище. Здесь девочка за
компьютером, глядя на Максима, говорит: "Кириенко Максим Петрович?"- Максим
кивает. Она называет квартал и номер могилы. "Там вам будет хорошо. Недалеко от
дороги. Внизу речка." Кажется, она сейчас скажет: "Есть лодки на прокат,
сможете, когда захотите, порыбачить или так покататься"
Я, кажется,
начал осознавать несообразность ситуации, в которой оказался, и мне кажется, что
я понимаю, почему я оказался в ней: ведь я отношусь к Максиму как к мертвецу, и
в душе считаю, что не имеет значения, сейчас или потом его закопают. Он
проснулся сегодня. Но он на грани, он не проснется завтра и, может быть, уснёт
навсегда в настоящее мгновение. Он где-то на грани перехода. Но я понимаю,
что это неправда, что в таком виде, в каком Максим сейчас находится, он может
прожить долго. Но мои мысли связаны с тем, что машина уже запущена, и по
документам Максим - официальный покойник. Я чувствую, как во мне работает
бессознательное: как выбраться из ситуации, в которой я оказался. Конечно, всё
равно то оно всё равно, но я представил себе живого человека - а Максим такой,
что позволит себя уложить и в гроб - оказавшегося в гробу. И услышал стук от
ударов молотков по головкам гвоздей заколачиваемой крышки гроба. Осознание того,
что ты оказался заживо в гробу - невыносимо. Процесс должен быть
остановлен до этой завершающей точки. И, однако, что делать? Идти в бюро
похоронных услуг и сказать, что, мол, отдайте паспорт Максима, ошибочка вышла? А
как же со справкой? Это такая буча поднимется... Выход, нужно искать выход...
Жить Максиму на нелегальном положении? - когда ни врача к нему не вызовешь,
ничего? Или сделать заявление в милицию, что у Максима паспорт пропал? Во всяком
случае, это зацепка. Мы едем домой, и Максим, как
обычно, усаживается перед телевизором.
Мне невольно припомнился закон
мухи Олега Бондаренко newlit.ru/~bondarenko_oleg/3344.html Суть закона состоит в
том, что низший уровень развития не может понять высший, тогда как высший -
может. Бондаренко не обратил внимания на один момент в своём законе - на
отношение высшего уровня к низшему. А это отношение есть отношение
свысока. Всякий уровень оценивает себя, сравнивая себя с другими
уровнями. Если он сталкивается с высшим уровнем, то он отрицает его. Но он
отрицает его в той мере, в какой ощущает его опасность для себя, хотя бы своей
неизвестностью. Тогда как столкнувшись с низшим уровнем, он, в свою очередь,
относится к нему как к не имеющему цены, опять-таки в той мере, в какой не видит
его пользы для себя и поэтому имеет возможность с ним не считаться. Для человека
жизнь мухи не имеет цены. Но для мухи цена её жизни не меньше, чем таковая для
человека. И для неё, в свою очередь, жизнь человека точно также не имеет цены. И
в этом последнем отношении они равны. Как и важность мухи для себя совсем не
меньше, чем важность для себя человека. Они равны также и в смысле важности
существования для себя. Они равны друг другу во всех отношениях.
Для
меня Максим мертвец. Но не для себя. А в скольких глазах я представляюсь
мертвецом?!
13.07.09 г.