главная страница
темы

л76. Стихийность и сознательность

   Сначала что-то было замечено. Нет, это было еще раньше, когда я сказал, что наша мысль, наше рассуждение, наши выводы ничего не стоят, если они не переходят, может быть, сначала в план чувств, которые следует пережить, а затем в их актуализацию, в их практическую реализацию, в превращение их в материальный результат, в котором они исчезают. Чувства возникают в результате наших отношений с реальностью, и чувства же исчезают в ней, изменив её.
   Чувства реализованные изменяют нашу чувственную материальную реальность. Чувства же, которые затормаживаются, бесконечно обращают на себя наше внимание, превращаясь в вечный  объект наших мыслей, который закрывает нам путь в реальность и который  тем более лишает нас возможности что-либо изменить в ней, просто потому, что мы ничего не умеет делать, потому что только чувства есть способ, посредством которого мы соединяемся с реальностью и изменяем её, а если мы их отрицаем как несущественное и, более того - глупое, то тем самым мы отчуждаем себя от реальности. И тогда что остаётся делать чувствам, как не превратиться в рефлекс, который действует на нас независимо от нас, который мучает нас и от которого мы не можем избавиться. Потому что чувства - это способ нашей жизни. А когда мы отвергаем чувства, мы отвергаем от себя жизнь. И потом сами же обижаемся на то, что не живём. 
    Эта мысль явилась мне тогда  просто как непроизвольное высказывание, а ведь содержание непроизвольных высказываний воспринимается нами  как откровение, как чудо, как то, что соответствует реальности. И в качестве откровения непроизвольные высказывания не требуют для себя доказательств: они представляются нам в виде истины уже в силу своего существования.
   Ощущение этой их роли формирует рефлекс погони за непроизвольными высказываниями. Позже, когда приходит пора размышления над непроизвольными высказываниями и соотнесения их с реальностью, оказывается, что они легко укладываются в реальность, и ты удивляешься, как это ты не замечал этого раньше и как ты мог подобные вещи ощущать как почти божественное откровение, настолько простым всё  это оказывается.
   Эта извечная погоня за чудом... Все наши замечательные мысли о мире ничего не стоят, если они не переходят в соответствующие им чувства и их реализацию. Так я подумал. Я, который по жизни всегда отрицал чувства и превозносил мысли и знания, который всегда возмущался чувствами и кричал, истошно, до истерики, что чувства - это животность, это непроизвольность, это рабство и скотство. И, наверное, для этого были основания. Все мы преодолеваем в себе что-то, и, наверное, речь шла о том, что чувства мои мстили мне за то, что я их отрицал. Я слишком возносился ввысь, слишком был высокомерен, чтобы опуститься до чувств. И чувства мстили мне за моё высокомерное отношение к ним тем, что превращали меня в их раба, были для меня действующей на меня независимой от меня силой, превращая меня в марионетку, которую за ниточки внешние раздражители.

   Отсюда, наверное, возникло моё "да-нет", о котором говорила Зинаида Николаевна и в связи с которым Николай Михайлович называл меня "психом ненормальным".
   Но я не понимал, о чём они говорят.
    Я  никогда не любил шуточек с собой, то есть не обладал чувством юмора. И люди с чувством юмора, пытавшиеся испытать его силу на мне, делали это не более одного раза. Впрочем, я и не припоминаю подобного рода попыток, за исключением двух случаев. Один случай был с Лёшей Яковлевым. Что-то там было, какая-то ситуация, взбудоражившая меня, и Лёша, человек самолюбивый и уязвительный, захотел оторваться на мне и что-то такое сказал. В ответ он узнал о себе много нового и по полной программе: что он... и он... и он... Я высказал всё это залпом в течение полусекунды, и, разумеется,  на чистом русском языке, известном краткостью и силой выражений, и тут же забыл об этом случае. Наступило время перерыва. Я говорю: "Лёша, пошли в столовую". В ответ Лёша ничего не ответил, заковавшись в панцирь обиды. И долго дулся "и идею копил". Может быть, в душе и посейчас дуется. Но это уже не моя, а его проблема. Второй случай был с Сашей Волковым. Женя Бурковский в ужасе: "Как же вы будете вместе работать?!" Но Саша Волков был человеком трезвым, и реагировать на мои слова никак не стал, но и шуток со мной больше себе не позволял.

   Словом, я вытеснил из сферы своих отношений с людьми чувства, и научился вполне самодостаточно  реагировать на возможные чувственные воздействия на себя, и, кажется, вполне был доволен созданным мной положением вещей и ощущал себя самодостаточным.
   Но вот что, может быть, любопытно: Я всегда считал, что не следует на человека давить. Что человек свободен и может делать то, что считает нужным. Но это всё теоретически. Практически же я заставлял человека делать то, что считал нужным, не останавливаясь ни перед чем, и это в конечном счете переросло в своего рода спорт - победить во что бы то ни стало, додавить любой ценой. И т.о. требования объективной необходимости незаметно переросли в субъективную страсть идти до конца, уже не сообразуясь с объективностью, так что это стало мешать, ограничивать. Возникла своего рода непререкаемая логика "да-нет", в западне которой я оказался, основанная на абсолютизации чувства противоречия: если нечто сказано, значит, оно должно быть выполнено. Если ты что-то сказал, то должен выполнить сказанное несмотря ни на что. Возникла абсолютизация слов: слова начали восприниматься буквально: если что-то мне сказали, то на этом я фиксировался, я рассматривал это как то, что есть, и соответствующим образом реагировал. Если я что-то сказал, то хотя бы я и думал и чувствовал иначе, я должен был следовать сказанному. Я оказался в плену слов. Я оказался отчужден от самого себя.
   Я оказался в плену слов и не знал, что с этим делать. Это отношение выступало в качестве непререкаемого закона моего поведения, и любые отклонения по жизни от этого закона вызывали во мне неприятие тех явлений, которые в этот закон не вписывались, и это вовсе не потому, что я считал, что так должно быть, а потому, что возникла сила, которой я не мог противостоять и которая заставляла меня следовать формуле "да-нет"

   И вот как-то в  очередной раз, когда рефлекторная схема реагирования  требовала осуществления определенных действий,  явилась непроизвольная мысль: "А почему бы не отнестись к этому с юмором?" Так я в то мгновение подумал,  и я не знал, как я поступлю на самом деле, но это избавило меня от излишней напряженности.
   Сама мысль об отношении к чему-то с юмором была непроизвольной, была некоей установкой, но в чем заключался её смысл? В чем вообще значение юмора? Значение юмора - в расфиксации относительно объекта. Что такое фиксация на объекте - это установление рефлекторной - читайте - необходимой реактивной связи с объектом. Юмор же говорит: можно не обращать на это внимания, можно не реагировать на это. И тем самым юмор позволяет объективироваться по отношению к объекту, рассматривать его объективные свойства и вырабатывать произвольно способы ответных воздействий, основанных на  свойствах объкта, а не на нашем субъективном его восприятии.
   А потом, вечером 31, я делал оливье, и переключил телевизор, и случайно попал на "Иронию судьбы", на её последнюю треть, и обратил внимание на то, что делают её герои, что они говорят, И вдруг обнаружил поразительную вещь, которую можно назвать временем жизни истины слов подобно тому, как в Buildere C++ есть время жизни переменных в блоках, в которых они определяются. И как в Buildere С++ есть множество разных блоков, входящих друг в друга, таких, что приоритет выполнения переменной, если только это специально не оговорено, принадлежит блоку, в котором она определена, так что она формируется в данном блоке, и разрушается при выходе из блока, точно то же самое делают герои фильма. Еще пару дней назад я сказал бы, что это - "низкая чувственность, которая не знает логики", и всё это вызвало бы во мне высокомерное чувство. Но, может быть, в том числе и мысль о том, что фильм, которому уже бесконечное множество лет, из года в года смотрится миллионами зрителей как своеобразный новогодний талисман, и то, что я, думая, что уже видел этот фильм и сейчас переключусь на другой канал, не сделал этого, показал, что, значит, есть же в этом фильме какая-то глубочайшая истина искусства, если он настолько завораживающе действует, и это притом, что он определяется как новогодняя сказка.
   И тут я понял, в чем дело. В этом фильме налицо единство духовности и чувства, налицо это отношение между двумя противоположными сторонами, в которых одна сторона определяет себя как познающая и регулирующая и управляющая процессом, и это сторона духовности, и другая сторона реализующая себя в поведении героев, и это сторона чувственности. Духовность и чувство оказались гармонически соединены, и эта их соединенность определена тем временем истины чувства в блоке, в котором оно образовано и при выходе из которого разрушается, поскольку истина текущей формы чувства преодолела свою собственную реальность тем, что изменила реальность и истощилась в этом её изменении. Мы имеем дело с дискретно-непрерывным жизненным процессом, в котором чувство непосредственно, неотрывно замкнуто на реальность, и в этом выражается его непрерывность. Действия чувства преобразуют текущие реальности во всё новые ситуации, чем определяется дискретно-непрерывный характер процесса. Характер процесса характеризуется доминированием чувства в том смысле, в каком доминируют бесконечно малые в высшей математике: Ведь чем грубее истина чувства, тем более она превращается в заранее заданную установку, в то, что можно и чего нельзя, что должно быть и чего быть не должно, и тем сильнее  отрыв от реальности и ожидания от неё определенных результатов, которые рассматриваются как единственно истинные,  тем в большей степени процесс превращается в целесообразный, то есть в процесс, результат которого заранее предсказан, и осуществляется отбор событий и схем поведения, ведущих к результату. Поведение становится произвольным, не допускающим ничего случайного. И, напротив, при стремлении жизни истины чувств к бесконечно малым, ситуация начинает развиваться в соответствии с реальностью участвующих в ней сторон и ситуаций, а не с отражением с заранее приготовленными схемами поведения в реальности.
   Важность и противоположность, которую заключает в себе этот процесс, состоит  в двух полярных отношениях к реальности: актуальным отношением, когда реакции определяются непосредственно актуальной чувственной реальностью (правое полушарие), при котором доминируют данные чувства и реакции определяются не рассудком, не мыслью, а чувством, тем, что называют реакциями сердца. И реакциями рассудочной целесообразности, когда от внешности требуется её соответствие рассудку (левое полушарие) и во внешности реализуется рассудочный интерес человека. Эти две противоположные стороны проявляют себя  в мысли как единстве рассудочного и сердечного чувств (ведь содержание рассудка - это также некоторое отчужденное чувство). Весь вопрос в том, что в чувстве доминирует - настоящее или прошлое, чем определяются реакции - текущей актуальной ситуацией или рассудком, представляющем фиксации, обусловленные прошлым опытом.

   Так вот в чем причина моего ощущения, почему  мне вечно  чего-то не хватает и меня не покидает чувства, что  чего-то я не понимаю и не умею,  что во мне нет того, что есть в других "естественных" людях и что делает их более приспособленными к реальности. Одно дело - отталкивать реальность, воздействующую на тебя, и другое дело - чувствовать реальность и быть в реальности.
   Меня всегда сопровождало ощущение, что я существую вне реальности, что реальность существует сама по себе, а я - сам по себе. Я общался с реальностью при посредстве понятий, переводил чувства, которые вызывала во мне реальность, в понятия и отвечал на уровне понятий, а не чувств. И всегда ощущал голод по тому, что отрицал, голод по чувствам.
   Значит, следует формировать  реакции на ситуацию без заранее заявленных шаблонов поведения относительно ситуации; реагировать на текущую истину, а не на истины, заимствованные из  прошлого.
   На интимном уровне люди взаимодействуют друг с другом на уровне чувств, и это и есть жизнь. Там, где возникает идея целесообразности, там возникает также и идея отчужденности от реальности.
   Мы видим, как взаимодействуют между людьми чувства, а не рассудочные категории, и эти чувства и есть единственно жизнь. Всё же остальное - это наши  представления о жизни

   -Гм, гм. Послушайте,  а не кажется ли вам, что вы сейчас выступаете с позиций стихийности, против которой решительно выступал Ленин в начале еще прошлого века.
   -Ничуть. Ленин в "Беседе с защитниками экономизма" писал:
   "Они путаются в вопросе о взаимоотношении между "матерьяльными" (стихийными) эементами движения и идеологическими (сознательными, действующими "по плану").Они не понимают,что "идеолог" только тогда и заслуживает названия идеолога, когда идёт впереди стихийного движения, указывая ему путь, когда он умеет разрешать все теоретические, политические, тактическое и организационные вопросы, на которые "материальные элементы" движения стихийно наталкиваются. Чтобы действительно "считаться с материальными элементами движения", надо критически относиться к ним, надо уметь указывать опасности и недостатки стихийного движения , надо уметь поднимать стихийность до сознательности. Говорить же, что идеологи (то есть сознательные руководители) не могут совлечь движения с пути, определяемого взаимодействием среды и элементов - это значит забывать ту азбучную истину, что сознательность участвует в этом взаимодействии и в этом определении.
   Дело в том, что стихийный подъём и рабочей массы и других общественных слоёв происходит в последние годы с поразительной быстротой. "Материальные элементы" выросли гигантски, но сознательные руководители отстают от этого роста. Массовому (стихийному) движению недостаёт руководителей, обладающих широким политическим кругозором."
   Речь в тексте идёт как раз о таком "сознательном руководителе", который потерял связь со "стихийным движением", и перед ним вопрос стоит уже не о том, чтобы руководить им, но  о  самом доступе к материальному  движению.

   03.01.12 г.