на главную страницу
визитка
назад
-Ты видел киношку "Последний бой майора Пугачева"? Слушай...
И тут, значит, наши военнопленные, их выстроили, и им сам генерал Власов
говорит, понимаешь, на чистом русском языке, мол, так и так, как немцы –
освободители земли русской от проклятого большевизма, то вступайте в русскую
освободительную армию Власова, и идите, помогайте немцам бить большевиков,
успейте к дележу пирога, когда немцы победят, чтобы, значит, как Россия уже
будет под немцем, так, глядишь, и вам что-н. обломится.
А наши сперва стоят, межуются. То есть они как бы и готовы, но это же стадо,
так должен быть первый кто-то, чтобы шаг этот сделал, чтобы пример показал.
А то же, значит, жили всё по одним правилам, за Родину, за Сталина, а тут
вдруг другие правила. Так что правила нужно поменять, мол, другая правда,
мол, теперь надо кричать: за святую Русь, но – под немцем. И вот, значит,
они стоят, межуются, потому что лагерь - это одно, а там и кормежка другая,
и не лагерь. Так что народ стоит, ждет, когда кто-то решится, чтобы ринуться
за ним, не опоздать. И тут один говорит: «А большевики церкви поразрушали, а
мы теперь за них отвечай»- он в заднем ряду стоял, как толкнет мужика перед
собой, тот аж вылетел из ряда, и прямо так решительно и перешел на другую
сторону, за немцев значит. Ну, и тут народ, конечно, попёр за первым. И, я
тебе скажу, много так народу перешло, две трети как минимум, да больше,
много больше, значит, Русь защищать, потому как в лагере, может быть,
сегодня умрешь, а там хоть и помрешь, но – завтра, опять же, если не
перейдешь сейчас к немцам, так они, пожалуй, что обидятся и сделают тебе
капут, то есть сегодня же, сейчас же, так что сама природа диктует, чтобы
подчиниться сильному.
А немцы, там главный немец стоял, и он всё говорит: «gut, sehr gut», мол,
хорошо, замечательно. А тут же и сам Власов стоит, и немцы и ему говорят,
что, мол, всё sehr gut.
Наших построили, открыли перед ними ворота, и они пошли из ворот вон из
лагеря. А как открыли ворота, а за воротами нет лагеря, свобода, значит, так
и еще несколько человек, которые до этого не решались, взвизгнули так и тоже
побежали вслед за уходящими, как рыба, у которой убирают наживку.
А оставшимся говорят: все в барак. Сегодня работы не будет. А они сразу: как
не будет, почему работы не будет. Забеспокоились.
И вот оставшиеся направляются в барак, а Власов, такой мужик, знаешь,
худощавый и в очках, и высокий такой, говорит Пугачеву: подойди. А Пугачев –
видишь, фамилия у него такая, знаменитая, Пугачев против Екатерины воевал,
за крестьянского царя, а фамилия знаешь для человека что такое – да это сам
человек. И вот Пугачев поворачивается и говорит: «Это вы мне?» И Власов
говорит: «Да, вам» А Власов в немецкой форме, красивой такой, и весь из себя
мужик серьёзный, и через очки смотрит, как будто пронизывает тебя, как
рентген. Пугачёв подходит к ним, и у него спрашивают: кто ты есть такой. И
Пугачев отвечает: «Фамилия моя есть Пугачев, я есть майор, командовал
полком, а в плен попал, будучи контуженным.» И видно, что мужик такой
решительный, ничего не боится. У него спрашивают: «Коммунист?» А Пугачев
говорит: «Коммунистов всех немцы расстреляли». Власов всё понял и говорит:
скрыл, значит. А Пугачёв хитро так ухмыляется. Тогда Власов говорит: « Ты
боевой офицер, нам такие нужны.» -мол, я тебя лично приглашаю. На что
Пугачев говорит: «А позволь тебе, Власов, задать вопрос»-а тот, видно, что
умный такой мужик, и тоже видно, что порядочный и геройский, и он говорит:
«Задавай» Представляешь, как он ему: мол, задавай, не боюсь никаких
вопросов. И Пугачёв тогда ему говорит: «Вот сейчас ты против большевиков. А
что же ты тогда, когда усатый командиров Красной армии расстреливал, что же
ты тогда против большевиков не воевал. Что, боялся?!»-видишь, как он его
подцепил! И тут Пугачеву говорят: «Как смеешь ты произносить такие слова?»
Но генерал Власов говорит: «Молчите. Я отвечу майору. Да, боялся. Я и сейчас
много чего боюсь. Я боюсь за мою великую святую Русь!» А майор Пугачев
усмехнулся и про себя сказал: «Да, как же, тогда за себя боялся, а теперь за
«святую Русь» Немцев ты, сука, боишься, что кокнут тебя, если неправильно
себя поведешь». Но вслух от этого ничего не сказал, а благородный и
замечательный генерал Власов спросил: «Так какой будет твой решительный
ответ на моё предложение? Принимаешь ты его?» -«Нет – отвечает Пугачёв»-
«Так, значит, ты против нас?!» - И тогда Пугачев так решительно и прямо в
лицо говорит Власову: «Нет, я не против вас. Но и с вами мне не с руки»
Представляешь, как он ему отрезал: мол, да, я против большевиков, но не за
немцев. Решительный такой мужик. Повернулся и пошел прочь. А Власов, тоже
хороший мужик, посмотрел ему вслед и сказал: «Ну, как знаешь. Я хотел тебе
помочь» Он-то, сука, знал, что он – сука, и это было ему неприятно, и он
старался окружить себя такими же суками, потому что за компанию, как
говорится, и жид повесился. А так, одному, тоскливо. Вот что, значит,
настоящие мужики. Встретил один другого, понял, что тоже что надо, и
говорит: я герой и ты герой. И я хочу тебе помочь. А другой говорит: нет, я
сам справлюсь.
А немцы остались и между собой говорят: русские наступают, и поэтому мы всех
пленных вместе с бараками сожжем, а чтобы пленные против этого не выступали,
мы в подкрепление пришлем роту СС.
Пленных загнали в барак и заперли. И Пугачев говорит своему другу сержанту
Солдатову, что, мол, делать будем? На что Солдатов говорит: "Ты майор, а я
сержант, твое дело думать, а моё выполнять" И тогда майор говорит:"Завтра
немцы всех, кто не пойдет за Власовым, расстреляют. Куда ни кинь, всюду
клин"
Но до «завтра» дело, конечно, не дошло. Ночью приезжают СС, и
тут немцы из огнеметов по баракам, и всё загорелось. И пленные, конечно, начали
возмущаться, ворота вышибать, повышибали ворота, и вон из барака. А немцы
говорят: а мы вас, ребята, как раз и ждали. И из автоматов их та та та – и
покосили всех как траву. Но Пугачёв со своими ребятами всё равно всех победил, и
вот они на машине, с автоматами, а потом пешком идут к линии фронта, и тут
видят, что хочется кушать, и тут хутор. И, с одной стороны, тут хутор, а, с
другой, а вдруг в хуторе немцы! Но кушать хочется сильнее. И тогда Пугачев
командует: перебежками к хутору. Они входят в подворье, и одни идут в дом, а
Пугачёв в хлев, потому что там кто-то есть.
А в доме в это время спит на лежанке Янек, и услышал, что кто-то идет. Тогда он
достал из-под матраца шмайсер и сидит, ждет, когда к нему зайдут.
А Пугачев в это время заходит в хлев, а в хлеву полька доит корову и ничего
такого, что в хлеву посторонний человек, не видит и не чувствует, а сидит и
спокойно доит корову. А, подоив, тоже ничего не подозревает, и переливает молоко
из подойника в ведро. И тут увидела Пугачёва и испугалась страшно, молоко
пролила и от страха или не знаю отчего, но забилась в угол хлева в том духе,
что, мол, делай со мной, что хочешь, только не стреляй. Но Пугачёв благороден.
Он героический мужик. Он взял подойник и стал пить из него остатки молока.
И тут они слышат выстрелы. Забегают в хату, а там два трупа, нашего и Янека. И
полька, конечно, над Янеком рыдает, а это раздражает, и один из наших говорит:
«Пригрела фрица, сука, я сейчас её кончу». А полька моментально всё поняла и
отвечает: «Какого фрица. Это мой брат Янек»
А наш, который труп, только он не труп еще, а только отходит. И вот наш, который
не труп, а только еще отходит, говорит, показывая на Янека: «Жалко, совсем еще
мальчик. Его похоронить нужно». А сам говорящий тоже еще совсем мальчик, в
первом же бою сразу попал в плен и не успел ни одного немца застрелить. А очень
рвался. Это когда они еще только увидели хутор, и думали, заходить или не
заходить, он сказал: «Вы как хотите, а я пойду. Я еще ни одного немца не убил. А
очень желаю».
И вот их хоронят, и Пугачёв с полькой стоят рядом, бок о бок, уже съякшались, у
обоих в лицах торжественность такая, ну и у польки, натурально, в лице еще и
выражение горя, но она всё понимает, а у Пугачева в лице мужественность. Пугачёв
с умным видом говорит: «И на войне бывают глупости» И полька важно так с ним
соглашается. И они уже друзья.
И наши идут дальше. Шли, шли, и тут канонада, и Пугачев говорит: «Наши
обрабатывают передний край немцев. Сейчас пойдут в наступление. Сейчас хлынут
немцы, и нас сотрут в порошок, надо спасаться. Бежим в тот лес.» И они побежали.
А один упал и подвернул ногу. И самостоятельно идти не может. Но товарищи своих
не бросают. И вот один возвращается, помогает ему встать на ноги и ласково так
говорит: а мы трюх-трюх, и дойдем, на четырёх ногах мы быстро доскачем. А где
там четыре ноги, когда три, да на двоих. Остальные уже до леса добежали, а эти
всё еле тянутся.
И тут на дороге появляются немцы на мотоцикле. И наши кричат: ложись. И все
залегли, а эти не слышат и не видят, что немцы появились, и продолжают
телепаться в полный рост. Немцы это дело, конечно, засекли, остановили мотоцикл
и стали стрелять по идушим. А наши, которые залегли, лежат и смотрят, что же
будет. Когда же увидели, что немцы в наших попали и им каюк, то расстроились и
открыли огонь по немцам, и убили их.
И тут появилось видимо-невидимо немцев, на мотоциклах, грузовиках,
бронетранспортерах, и наши страшно испугались и говорят: «Ну, ребята, теперь нам
хана».
Но тут наши танки, и взрывы, и немецкие мотоциклы и грузовики - вдребезги.
И Пугачев видит такое дело, что немцам хана, и командует: «По вражеским солдатам
– огонь!»
И наши стали стрелять по немцам. А потом Пугачёв вскочил и побежал наперерез
нашему танку, и говорит ему: «Стой» И танк, конечно, по требованию Пугачева
немедленно посреди боя остановился, из открывшегося люка появился танкист и
спросил: «Кто ты такой и чего тебе надобно?» На что Пугачев говорит: «Мы бежали
из концлагеря для военнопленных, а я – майор и командовал полком» - «Мне это
очень приятно.- отвечает танкист. – И я бы, конечно, сейчас с удовольствием с
тобой поговорил и выпил за ваше геройство, но так как идет бой, то проклятые
большевики за задержку отдадут меня под трибунал. Поэтому извини, что я не могу
отдать тебе должное, сам понимаешь, своя рубашка ближе к телу.» - и с этими
словами жертва большевизма задраил люк и поехал на танке дальше воевать против
немцев из страха оказаться под трибуналом.
И оказался Пугачёв в СМЕРШе. А в смерше сидит этакая большевитская сволочь,
откормленная, прилизанная, и с ним два заплечных дел мастера. И вот заплечных
дел мастера убивают почти до смерти одного товарища Пугачёва, а потом другого, и
те, под давлением нечеловеческих страданий, пишут донос на майора Пугачёва, что
немцы, дескать, организовали им побег из концлагеря, а сделано немцами это было
для того, чтобы они влились в ряды Красной армии и агитировали её бойцов за
вступление в армию Власова. И тогда Пугачев говорит: «А где у вас донос на меня
от моего лучшего друга, сержанта Солдатова?»
А доноса от сержанта Солдатова у этого гада не было, потому что, несмотря на все
смертоубийства его большевитскими заплечных дел мастерами, плюнул он этой твари
в лицо кровавым плевком, и попал ему прямо в глаз. И эта тварь вытерла кровавый
плевок из глаза, и сказала: «Бейте его, пока не сдохнет» И его били, но он не
сдох, а отправился со своим командиром майором Пугачевым на Колыму.
И вот они едут в теплушке на Колыму, после всех смертоубийств, совершенных над
ними, в теплушке, живые и здоровые, и разговаривают и рассуждают хорошо и
спокойно, почти как в спальном купе скорого поезда, но только теплушечного. И
разговаривают между собой майор Пугачев, сержант Солдатов и неизвестный мужчина,
как потом оказалось, по имени Руслан Матвеич.
И майор Пугачев, оглянувшись назад, на толпящихся в другой половине теплушки
власовцев, задает мужчине такой вопрос: « Вот они – власовцы. А вас за что?» А
мужчина отвечает: «Сопротивленец» - «А это что такое?»-«Мы эмигранты, белая
гвардия. Мы по радио речь Сталина слыхали, что дорога на родину лежит через
борьбу с фашизмом. И тогда все русские во Франции немедленно вступили в маки,
потому что сильно хотели попасть на родину. То есть борьба с фашизмом – это дело
третье. Но на родину очень хотелось. Вот и купились на слова Сталина. А он же
хитрый. И вот мы радуемся, едем на родину, а на границе нас тут же «иди сюда» -
в теплушки и на Колыму»-«Не понял, вы же за Советский Союз воевали! Вас – то за
что?!»- «А вас за что?»-«В плену были» И тогда Солдатов говорит: «Были в плену.
Всё справедливо» Майор Пугачёв подавленно возмущается: «Ты как всегда, Солдатов,
прав» На что мужчина замечает: «Ну, да, он прав, ты прав, я прав. Власть права.
Видишь, как хорошо: виноватых нет»
А я тебе говорю, что они настоящие пацаны, что надо, герои. Ну, так что же,
что они, как приехали, были всего лишь фраерами. Главное, что они понимать
могли, что к чему. И быстро вошли в понятие.
Вначале же они такие зеленые были, что смех один. Помнишь, как этот, Солдатов,
бревно нес, а потом упал, лежит, отдыхает. Ему же его товарищи говорят: вставай,
тварь паскудная, улёгся тут посреди дороги, пройти мешаешь. А он: скоро обед
будет. Ну конвоир - парень с понятием, с ним быстро разобрался: «Я, говорит,
твою мордень противную, власовскую, запомнил, вражина ты этакая». И этот
Солдатов туда, сюда, а понял, что на зоне нечего гонор показывать.
А как они клюкву собирали, вот тоже классно было. Тот говорит: смотри, какая
клюква за вехами. А Солдатов уже понял, что к чему, и говорит: не надо, не ходи.
А тот всё равно за вехи полез. И этот, охранник его раз на мушку. И у того в
шапке в голове сразу дырка, и кровь через эту дырку, и он брык с копыток.
Красота! А потом охранник говорит Солдатову: «Вот, черт, ошибся, хотел тебя,
сволочь, кончить!» А вот хрен тебе. Солдатов теперь ученый, уже начал
соображать, что к чему.
Или, опять же, возьми Пугачева. Тоже вначале пытался рыпаться, характер
показывать. Помнишь, как урки в картишки играли, и говорят этому, Руслану
Матвеичу, что ли, мол, снимай свитер. А тот: «Не сниму, только с кожей» Да как
ты можешь, фраерская сволочь, так с товарищами разговаривать, свой характер
показывать и жадничать?! Тебе сказали: «Снимай» - так ты должен снять, если ты
понятие имеешь и место своё понимаешь. Да ведь если так каждый мужик начнет
разговаривать, это что же тогда будет?! Думал, с ним цацкаться тут будут. Ну,
Сеня и расстроился, подрезал его ножичком, и тот готов. Ну, правда, не надо
было, свитер испортил, как будто без этого свитер нельзя было с фраерка снять.
Но я не к тому. А ты видел, как Пугачёв тогда попытался завыкобениваться. А ему
ножичек к горлу. И сразу понял, падла, что не стоит дергаться, братва шуток не
любит. Вот за что я их уважаю, и Пугачева, и Солдатова: за понятие.
Ну, а потом уж, когда Пугачёв задумал побег, и стал себе товарищей для побега
подбирать, так это уже совсем другое дело, хотя, конечно, еще не блатарь, а
всего лишь фраер порченый, но ведь уже и не фраер! Помнишь, как один из
блатарей, как его, черт, забыл, Сашка, что ли, захотел к ним в бригаду
примазаться, А Пугачев ему говорит: «А вот хрен тебе» Ну, того, конечно, заело,
стал угрожать, мол, еще пожалеешь. Ну, тут Пугачев показал, что он настоящий
пацан. Нет, мне это здорово понравилось. Помнишь, как Пугачев спрятался за
поленницей, тот пришел за дровами, грузится, и тут перед его рожей Пугачев
возникает. И тот только и успел вякнуть: «Тебе чего, Пугачев?» А Пугачев, ни
слова не говоря, его ножом под рёбра, тот и вякнуть не успел, так с дровами в
руках и рухнул и подох.
А еще потом, тоже сила, когда урки смотрят, Сашка скапустился, и говорят: башь
на башь. И только они собрались Пугачева резать, а Пугачёв раз одного, и тот
готов, и говорит остальным: «Давайте, подходите, суки поганые, всем достанется».
Ну, а те видят, что с насоящим пацаном имеют дело, и сразу: «Это что, ты,
Пугачев?» И раз, раз, зацепили своего и давай задний ход. Это я понимаю. А
Солдатов всё-таки вахлак, лох, только угрожать умеет. Нет, с Пугачевым никакого
сравнения.
Да, к этому времени Пугачёв был уже настоящий пацан. Помнишь, как он с
начальником лагеря разговаривал? Это уже не разговор фраера. Начальник лагеря
говорит: «В печенках у меня блатари сидят», а у Пугачева возьми и вырвись
нечаянно, мол, они и у нас сидят в печенках. А начальник лагеря удивился
страшно, смотрит на Пугачева и говорит: «Ты что это о себе воображаешь?! Ты что,
забыл, кто ты такой? Да ты никто и звать тебя никак. А ну, повтори!» Он думал,
что Пугачеву будет западло повторить эти слова. А Пугачев про себя говорит: вот
хрен тебе, вонючий фраерок, и повторяет за ним его слова. А тот дебил и уши
развесил, недоносок.
Слушай, ну вот тоже был смех с их концертом, особенно с песней про Сталина.
Вышли все ребята Пугачева на сцену, в белых рубашках, только что бабочек нет, в
новых комбинезонах, и давай петь. А эти, начальник лагеря и что с ним, бздуны же
страшные, с мест поднялись, шапки поснимали, патриотизм свой показывают, и это
перед кем, перед 58 статьей! Ну, не кретины?! Или они этот патриотизм друг перед
другом показывали, доносов на себя боялись? Не знаю. Всё равно, как увидел это,
я чуть не уписился от смеха, серьёзно.
А еще мне здорово понравилось, как они вооружались. Я, мол, за ключами пришел.
Тот только за ключами наклонился, а этот ему удавку на горло, и тут залетает
второй, и помог додавить. Как ты думаешь? Я думаю, у них удавка стальная была.
Нет, веревочная? А всё равно она ему всё там сразу передавила, и он подох. Вот
бы попробовать, а?! Классно, внатуре! И они его раз – в угол. И тут второй идет.
Только открывает дверь, а тот за дверью спрятался, и бац его поленом по башке. И
второй готов. Я думаю, он ему точно черепушку проломил. Представляешь, снимаешь
с него шапку вместе с костями от черепа и волоснёй от прически. А кровищи.
Прикинь, череп, и в нём кровь, и в крови мякоть мозга.
И тут баба давай в дверь барабанить. Но с бабой мне не понравилось. Сказано,
фраера. «Убивать не будем». Я весь исплевался в этом эпизоде.
И вот они едут, а потом идут. Вот эта часть фильма и до конца мне страшно
понравилась. Это в натуре. Это здорово. Они спят, а Солдатов на вассаре стоит. А
Пугачев спит и снится ему сон. Нет, подожди, я так понял, что это на самом деле
было. Что на самом деле он с отцом сидит за столом, они выпивают, и отец говорит
ему: «Скажи мне, кто ты есть такой» А Пугачёв совсем еще салага, видно, что
только недавно погоны надел, и подвыпил, конечно, и говорит, не задумываясь на
словами отца: «Как кто, человек» А отец у него такой серьёзный папаша, и говорит
ему мудрые слова: «Человек…человек может всю жизнь прожить, и не знать, кто он
такой, и только перед лицом жизни и смерти открывается ему эта истина, кто он
такой есть на самом деле, когда приходится выбирать: жизнь или смерть» Сильно
сказано, да?! Или это он во сне видел, ему такой вещий сон приснился? Или он не
спал, а вспоминал? Как ты думаешь? Но -хорошо! Настоящий блатарский подход:
пусть умереть, но на свободе. А то сидишь в этой тюряге. Нет, это – золотые
слова. Я, мол, вот какой. Я смерти не боюсь. Тем более, что до того дошло, что
что жизнь, что смерть – одно. Так вот, чем жить, лучше умереть. Но умереть
свободным. Это правильно. Это я одобряю. И каждый блатарь одобрит. Так и должно
быть. Это звучит гордо.
Нет, за кого они меня держат, фраера киношные, толкают фуфло. Так я им и
поверил. Этот Пугачев тёмная лошадка. Скажи мне, кто он такой, тоже мне,
командир полка нашелся, который в плен попадает, а потом сказки рассказывает,
что, мол, не виноватая я. И еще перед танкистом: я, майор, полком командовал,
романы, понимаешь, пишет. Да где же теперь твой полк, сука ты такая. Значит,
командовал так, что полка не стало. Что он, что Власов, что один попал в плен,
что другой, два сапога пара. А то начинает сказки рассказывать, что контужен
был, то да сё. Да я бы на его месте еще и не такое наплел. А что ему в его
положении остается делать?! Да ты посмотри, как он с этим, с Власовым: и к
Власову не с руки, и здесь расстреляют, так он сидит и думает, и, конечно,
надумает к Власову, потому что если расстреляют, то это будет уже потом. Ну,
конечно, показать себя, зафуфыриться не дурак, это он умеет.
А ты знаешь ли, что это такое его «умереть», но на свободе, эта его идея. Ведь
это всё от страха. Вот представь себе человека. Ведь человек – не железо, и если
на него давить и давить, то где-то он да сломается. А у него что: попал в плен –
ведь это стратегия – попасть в плен. Ведь это нужно уметь. Я имею ввиду
неудачную схему поведения. И потом этот плен, и дальше человека давит. Потом это
власовство и патовая ситуация, куда ни кинь, всюду клин. А потом смерш и ту - ту
на восток. И всё идут неудачные схемы, схемы, схемы, и всё это давит на хребет
человека и хребет прогибается, прогибается. А ведь жить-то хочется, и счастья
хочется, а тут тебе Колыма, и лагерь, и всё во много раз хуже, чем было, и вот
тут человек и ломается. Позвоночник хлоп – и сломался.
Это вот когда интеллигентик в лагере окажется, так он и не знает, как
сопротивляться. Он только трепаться может там про Троцкого или Потоцкого, а как
до дела дойдет, как его прикладом да в рыло двинут, так он забудет вчерашних
божков и всю свою политику на всю оставшуюся жизнь, и распадется на части, и
будет и сучиться, и пятки уркам чесать. Или кончит с собой, потому что жизнь
очень уж страшна и безысходна. Дело ведь не в том, что смерть равна жизни. Когда
человек так думает, он еще себя не порешит. А вот когда смерть покажется
счастьем, избавлением от жизни, вот тогда он на себя руку и наложит. Ведь чтобы
это сделать, чтобы руку на себя наложить, ведь для этого сила воли нужна, ведь
нужно же преодолеть инстинкт жизни. А вот когда смерть начинает представляться
счастьем, тогда она и выглядит как переход к другой, счастливой жизни.
Ты же меня понимаешь: для того, чтобы выдержать всё это, человек перестает быть
человеком. Он превращается во животное. Знаешь что это такое? Это когда человек
теряет себя. Когда у него один критерий – его тело, его боль, его страх. Человек
пропал. Человек пропал, его больше нет, потому что вместо него существует боль
тела и судорожный страх перед этой болью, перед любой угрозой боли. Существует
его тело, избитое, изломанное, и человек, его сознание провалилось в этот страх
перед болью. Всегда у человека существует граница, грань, когда он пропадает, он
пропадает уже на всю оставшуюся жизнь, потому что это не восстанавливается,
этого нельзя восстановить. И многие т.о. выживают. И лагеря выбрасывают из себя
этот шлак на волю. Они уже не представляют опасности для блатарного, по
выражению Шаламова, государства
. А ты знаешь, что значит, всё это
победить? Это значит выжить и не сломаться. И выйти на свободу не сломанным. Вот
перед кем трепещет государство, присвоившее себя право на истину и отнявшее это
право у своих граждан. Вот перед кем оно трепещет и кого ненавидит. Шаламов –
победитель. Я думаю, что он победитель потому, что им руководила бесконечная
ненависть к тем, кто посмел у людей отнять истину. И знаешь, что самое страшное
для него оказалось на самом деле? То, что, выйдя из лагеря, оказавшись по другую
сторону колючей проволоки, он снова оказался в лагере, всё в том же лагере сук,
стукачей и доносчиков. Оказалось, что по другую сторону полючей проволоки всё то
же, но только еще хуже, потому что здесь всё это добровольно и радостно. Шаламов
пытается в своих произведениях говорить с ними как с людьми, об истине. А потом
понимает же, что им истина не нужна. Истина и никогда не нужна человеку. Человек
только делает вид, что его заботит истина, но на деле его заботит только
удовольствие.
И ты после этого мне под нос суешь какого-то майора Ковалева, или как его,
Пугачева, что ли, с его трусливым «умереть, но на свободе» Он даже хуже тех, кто
кончал с собой в лагере. Потому что неважно, от отчаяния ли человек покончил с
собой, или по другой причине, но он поступил честно: никого не привлекал к тому,
чтобы тот его кончал, потому что он сам боится это сделать, и никого не потянул
за собой на тот свет, как это сделал твой Пугачёв А тут, всё это фиглярство и
вся эта трусость. Потому что это трусость, когда человек уже сломался, но даже
сам не знает об этом. И более того, чем глубже он сломался, тем больше лицемерия
и апломба, и героической символики во всём поведении. Человек уже сломался,
душевно он уже умер, но физически он еще живет. И в нём уже заложена программа
смерти. Но тело-то у него живое и сравнительно здоровое, и оно отвергает смерть.
Бессознательное человека говорит: ты должен умереть. Человек чувствует в себе
эту программу смерти, он чувствует, что он умрет. И он умрет не столько от
внешних обстоятельств, сколько от того, что смерть уже живет в нем, и он
чувствует, что она – госпожа, и ему от неё никуда не деться. Но его сознание
опустилось в его тело, которое дрожит, протестует против смерти. Он не может
жить, но не может и умереть. Но он должен это сделать. И тогда сознание
судорожно ищет выход, ему нужно на что-то опереться, и тогда приходит мысль:
умереть, но на свободе. Бессознательно он уже знает, что это – единственный для
него путь к смерти, который позволит ему преодолеть страх перед нею, потому что
всё это произойдет уже автоматически, и тщеславие его будет удовлетворено.
С инстинктивно – рефлекторной точки зрения всё это понятно. Когда человек
говорит о смерти, то имеется ввиду четкое, ясное ощущение того, что он
сломается, что он вошел в переходный процесс от человека к животному. Он знал,
что здесь он перестанет быть человеком, что это произойдет неотвратимо. Речь
идет, следовательно, о смерти духовной. Он инстинктивно чувствует, что он
слишком слаб, чтобы выдержать проклятие жизни, наложенное на него лагерем. Он
чувствует, как в нем происходят неотвратимые изменения, над которыми он не
властен. И когда это произойдет, то его уже на будет, хотя бы он еще существовал
физически. Вот результата этого состояния, этого перехода он и решил избежать.
То, о чем он думал, он думал о фейерверке, который он устроит. В это время он
уже не владел собой, он уже летел. Он столько в последнее время пережил
унижений, и его душе нужен был праздник, нужен был яркий фейерверк, о котором он
на том свете мог бы сказать, что это было великолепно.
Но всё это нужно было сделать, все это нужно было организовать. Словно какая-то
рука вела его, и он чувствовал, что всё то, что он будет делать, у него
получится.
И он стал искать людей среди заключенных, находящихся в состоянии, подобном его
Они разрабатывали план побега на Аляску. И в то же самое время все они знали,
что никакой Аляски не будет. И поэтому они выбрали ближайший аэродром с тем,
чтобы по тому, что в их группе были лётчики, легко можно было догадаться, что
они направятся к ближайшему аэродрому.
Праздник у них начался в тот момент, когда они убрали первого охранника. В
общем, это была их привычная работа, но к этому теперь добавлялась радость: вот
первый, который пошел с ними. Вот второй, которого мы забрали с собой. Вот
третий. И это страшно весело: эти уже готовы, а они еще живы. «Это война, и мы
размениваем ваши жизни на свои».
И когда они ехали, и когда чуть позже шли по тайге, они жили, они наслаждались
чувством свободы, потому что чувство жизни перед неизбежным возрастает
многократно . Они не думали о смерти. Они жили этими мгновениями. И потом, когда
они отдыхали, они были расслаблены. Им некуда было торопиться, потому что не
Аляска была их целью.
И когда Солдатов говорит, что не стоит устраиваться
на ночлег, он своей трезвой сержантской головой не понимает, что речь идет не о
теле, а о душе. И майор Пугачев, чтобы отделаться от его глупости, говорит, что
им понадобятся силы. А Солдатов всё никак не может понять, как можно
останавливаться на ночлег, когда дорога каждая минута. И Пугачев, чтобы хоть
как-то отделаться от него, говорит, в общем, бессмысленную вещь: ночью они в
тайгу не сунутся. И идет между людьми трёп о боге и о душе. Наконец,
успокаиваются, и Пугачев с нежностью смотрит на своих товарищей, которых он
обрёк на смерть, с нежностью потому, что они тем самым помогают ему сделать то,
чего он сам с собой, в одиночку, сделать не в силах.
И утром Солдатов снова говорит, что пора идти, а Пугачёв возражает: пусть они
поспят, ведь первый день на свободе. «И сколько таких дней будет?» раздражается
Солдатов. «Что ты всё каркаешь» - досадует на непонимающего Солдатова Пугачев.
Наконец, начинается праздник, начинается бой. Начинается размен жизней.
Начинается веселое время. И чем больше им удается убить солдат, тем
умиротвореннее становится у них на душе: они уходят не одни. Они убивают, и их
убивают. И убивают их всех. И когда их всех убили, закончился праздник.
Шаламов свидетельствует в своём рассказе – легенде: убили всех. Солдатова,
тяжело раненого, лечили, он выздоровел, и его расстреляли. Не нашли только один
труп: майора Пугачева. Шаламов в качестве летописца легенды описывает нам в
розовых тонах самоубийство Пугачева. Ведь если нет самоубийства, то что тогда
остается?!
И я, в отличие от легенды Шаламова, вспомнил его документальный рассказ
«Сгущенное молоко»:
«Шестакова я знал по Большой земле, по Бутырской тюрьме: сидел с ним в одной
камере. Дружбы у нас там не было, было просто знакомство. На прииске Шестаков не
работал в забое. Он был инженер-геолог, и его взяли на работу в геологоразведку,
в контору, стало быть. Счастливец едва здоровался со своими московскими
знакомыми. Мы не обижались – мало ли что ему могли на сей счет приказать. Своя
рубашка и т. д.
(Сравните с подобным эпизодом с Павлухиным из «Последнего боя») – Кури, – сказал
Шестаков и протянул мне обрывок газеты, насыпал махорки, зажег спичку, настоящую
спичку...
Я закурил.
– Мне надо с тобой поговорить, – сказал Шестаков.
– Со мной?
– Да.»
» « – Отойдем подальше, – сказал Шестаков.
… Шестаков… провел указательным пальцем по горизонту. – Как ты смотришь на
все это?
– Умрем, наверно, – сказал я. Меньше всего мне хотелось думать об этом.
– Ну нет, умирать я не согласен.
– Ну?
– У меня есть карта, – вяло сказал Шестаков. – Я возьму рабочих, тебя
возьму и пойду на Черные Ключи – это пятнадцать километров отсюда. У меня будет
пропуск. И мы уйдем к морю. Согласен?
Он выложил все это равнодушной скороговоркой.
– А у моря? Поплывем?
– Все равно. Важно начать. Так жить я не могу. «Лучше умереть стоя, чем
жить на коленях», – торжественно произнес Шестаков. »
«Я закрыл глаза и думал. До моря отсюда три пути – и все по пятьсот километров,
не меньше. Не только я, но и Шестаков не дойдет. Не берет же он меня как пищу с
собой? Нет, конечно. Но зачем он лжет? Он знает это не хуже меня; и вдруг я
испугался Шестакова – единственного из нас, кто устроился на работу по
специальности. (Сравните по тексту Шаламова: Пугачев – культорг.) Кто его туда
устроил и какой ценой? За все ведь надо платить. Чужой кровью, чужой жизнью...»
«Шестаков успел уговорить пятерых. Они бежали через неделю, двоих убили недалеко
от Черных Ключей, троих судили через месяц. Дело о самом Шестакове было выделено
производством, его вскоре куда-то увезли, через полгода я встретил его на другом
прииске. Дополнительного срока за побег он не получил – начальство играло с ним
честно.
Он работал в геологоразведке, был брит и сыт, и шахматные носки его все
еще были целы.»
Действительно, и куда девался Пугачёв?!
-Ладно, «академик», заглохни. Любишь ты хренотень всякую разводить. Но мне
больше всего понравился начальник лагеря. А что, нормальный парень. Нет,
действительно, он мне больше всех понравился. В нём больше всего человеческого.
Живет человек, выпивает, и говорит: ребята, я никого не трогаю, и вы меня не
трогайте. Как говорится, живи и давай жить другим. И еще мне понравилось, когда
всё это случилось, он позвонил генералу, а потом думает: а ну вас всем к черту.
Выпил и спать завалился. Я считаю, это правильно. И когда этот генерал,
Артемьев, приехал, мол, ты только и способен водку жрать да с бабами
развлекаться, и погоны с него срывает, а этот только и может сказать, что
«товарищ генерал, товарищ генерал», а генерал, конечно, начал выкобениваться,
мол, сдохнешь в лагерях, и быстрее, чем они, мне его жутко жалко стало. Видно,
что человек переживает по-человечески, что человек это. У него такая рожа
была…Нет, правда.
А генерал, видно, фрукт еще тот. То, когда всё нормально было, и ему водочку
начальник лагеря подносил, так и не пьяница он был, и с бабами не развлекался,
а, наоборот, уважал начальство. А как это всё случилось, так и начал его
топтать. Конечно, с другой стороны, его можно понять, за себя испугался, вот и
начал вымещать свой испуг, «принимать меры», переводить стрелки.
А сильно, видать, генерал расстроился, с рельсов соскочил, невменяемым стал.
Помнишь, как этот, хирург лысый, говорит: что это у вас тут, гражданская война,
что-ли? А генерал: «У нас с 17 года гражданская война» Я думаю, это у него от
отчаяния: столько лет держался, крепился, столько людей на смерть посылал, а тут
такое расстройство, должности предстоит решиться. Так сказать, идея всей жизни
рушится, я имею ввиду, успешное его генеральство. Ну, и от расстройства в
революционеры потянуло. А лысый-то ни в чем не расстраивался, и слышать такое от
генерала ему ни к чему, ставить себя под удар этими генеральскими словами. Он же
понимает, что если что, генерал потянет его за собой, чтобы одному скучно не
было, чтобы и у соседа, а не только у него, корова сдохла. И он ни за что ни про
что загремит под фанфары. Он, лысый, конечно, говорит генералу, что ни в жизнь
не донесет, и действительно не донесет, потому что доносчик – это только с одной
стороны хорошо, потому что раз доносчик, значит, уже воняешь, уже в знакомствах
с гэбистами. А зачем, спрашивается, хирургу такие знакомства. Он-то думает об
убитых и раненых, думает, как бы остановить эту мясорубку. Но генерал уже давно
в штаны наложил, ни во что не вмешивается, и отмазывается: «Они – фронтовики.
Они не сдадутся». Короче говоря, положил он на всё, больно нужно ему заботиться
о солдатах, которых крошат ребята Пугачева, чтобы не одним на тот свет уйти, а
потянуть за собой как можно больше других жизней, потому что сами они не могут
себе в лоб пулю пустить, а ждут, чтобы это сделал за них кто-то другой.
05.07.07 г.