Набитый уставшими после работы молчаливыми людьми старый расхлябанный вечерний трамвай тянется, болтаясь из стороны в сторону, вдоль улицы, и кажется, что при
очередном рывке он сойдет с рельсов. Но рельсы,
словно кнут возницы, всякий раз сдерживают его отчаянный порыв, и трамвай, как загнанная лошадь, продолжает, скрежеща, скрипя и грохоча всеми своими членами, уныло плестись по однажды предназначенной ему, неизменной и вечной, как и он сам,
железной дороге.
Водитель трамвая - крупный худощавый старик. Его рука лежит на регуляторе скорости, автоматически реагируя на особенности дороги, в то время как сам он, кажется, находится не здесь, не на водительском, а совсем в другом месте. На остановках автоматически открываются и закрываются двери, но старик явно не обращает внимания ни на входящих, ни на выходящих пассажиров. Он занимается чем-то невидимым постороннему взгляду своим. Он находится где-то в другом месте и делает там что-то совсем иное.
Трущиеся друг о друга части человеческой массы приняли меня в заднюю дверь, и, словно винт мясорубки. начали медленно проталкивать в сторону передней и, наконец, выплюнули из неё.
Я остался, а трамвай, надрывно завывая, подпрыгивая на стыках рельсов и
раскачиваясь, словно маша на прощанье рукой, пополз дальше.
Большой старинный дом, в котором находилось трамвайно-троллейбусное управление, разрушили, и теперь на его месте последние дни стоят одни
массивные каменные стены, устоявшие перед усилиями бульдозера. Всё быстро соображающий народ обнаружил, что если подняться в этот дом, то, хотя сам подъём и представляет собой некоторые трудности по причине своей крутизны, тем не менее, это
позволяет значительно сократить путь на соседнюю параллельную улицу. Я, в
качестве человека бесцельного и инстинктивного, заметив этот
жидкий человеческий ручеек, текущий через дом, по своей
бессмысленной привычке присоединился к нему и поднялся наверх.
Надо мной синело начинающее вечереть
небо, а меня окружали голые стены с кое-где сохранившимися рисунками. С одного из них я стал оттирать пыль, совершенно не зная, для чего я это делаю. Может быть, от нечего делать, а это как будто создавало видимость
занятия..
Неожиданно за спиной я услышал голос,
который явно говорил сам с собой, и, прежде, чем я обернулся, в моей голове
возник образ старика-водителя трамвая. Мне показалось естественным, что такой человек, как он,
говорит сам с собой, потому что для многих людей однажды наступает время, когда они для себя становится единственными собеседниками, с которыми еще имеет смысл говорить. Я прислушался. Оказывается, старик говорил не сам с собой, а с богом, причем, говорил с ним не как с высшим существом, а как со своим сверстником и, кажется, товарищем.
Наконец, я обернулся, и убедился, что моя догадка оказалась верной.
Тут старик заметил меня, или заметил, что я заметил его.
Между тем, ленивый человеческий ручеек продолжал течь через дом. Снизу поднималась старуха. Старик оживился и двинулся ей навстречу, очевидно, желая ей помочь. Однако, когда её голова появилась, старик, как мне показалось, вместо того, чтобы протянуть ей руку, этого не сделал, а словно как-то даже отпрянул. Старуха его явно не интересовала. Зато он протянул руку следовавшей за ней женщиной, и глаза его совсем оживились, когда появилась молодая женщина, явно запыхавшаяся и чувствовавшая себя, очевидно, неважно. Старик требовательно протянул руку ко мне за бутылочкой с водой. Женщина сделала несколько глотков, и её, видимо, отпустило.
Неожиданно мне всё это стало ужасно неинтересно;
и я вышел из обломков здания на другую сторону улицы.
03.06.08 г.