на главную страницу
визитка
темы
«греки издревле льстивы суть», т. е. уклончивы, неправдивы, не прямы, любят ласковые слова, облекая в них жесткую или ужасную действительность).
Это — «торжество», т. е. достигнутая цель, давнишняя мечта «не имеет ничего общего с женщинами», не касаться их, не скверниться с ними... «Гадко! мерзость!» — вот суть Федра-Платона, древнего «галла» и нашего монаха. Это неодолимое физиологическое (и психическое) отвращение и есть primum всего дела, тот oroxewv, элемент, атом, — из какового и выросло все «дерево» тогдашнего и последующего аскетизма. В. Р-в.
богиня Венера представлялась иногда андрогином
avnp+yuvTi и называлась и «Марсом», и «Венерою». Особенно
в мистериях признавалась она intriusque sexus1. Ее называли поэтому «Deus
Ve-nus», как и сирийскую богиню Луны «DeusLunus» и «Dea Luna». На острове Кипр
была даже «бородатая Венера», «Venus Ваг-batus». Молох превращался в Мелитту и
наоборот. Вот почему мужчины перед Венерой приносит жертву в одежде женщин, а
женщины перед Марсом в мужской одежде2.
Обоюдо-полою, дву-полою: так неужели же обладание в
одном «я» обоими полами, такая «через край» — полость, есть то же, что
вне-полость, без-полость, сухое дерево или «чистая духовность».
Разумеется, в древности говорилось о божестве лунных свойств, о божестве лунного
характера, вот этого не рождающего и светящего, грустного, манящего, нежного,
влюбляющего в себя и как бы ласкающего влюбленных, но именно только влюбленных —
до сближения. Все женихи и невесты почему-то «смотрят на луну», чего и на ум не
приходит супругам, даже самым любящим, очень любящим. Совсем другой колорит
любви! Супруги любят солнышко. Почему? Кто разгадал? Луна запрещает «очень
любиться», вот «сближаться»; «грозит с неба пальчиком». — «Полюбуйтесь,
помечтайте, но — и довольно». Это — монашеская любовь, прогулки по полю
влюбленных монахинь, грустных, молчаливых, не знающих, что делать со своею
любовью, не нашедших тогда еще «предмета»... Это — несчастная или преступная
любовь, не нормальная, ничем не кончающаяся, которой положены роковые пределы.
Мечтательное начало с тем вместе есть и жестокое: ведь сантиментализм Руссо
родил фурий террора, как был сантиментален и Робеспьер... В мечтах родится
идеал; а идеал всегда бывает и особенно ощущает себя оскорбленным
действительностью. Идеал и «луна» не знают компромиссов... Луна и ночь —
уединенны: опять — это монашеский зов! Все это совершенно обратно горячему
солнышку (Ваал и Ашера), ясному, пекущему, выгоняющему из земли траву,
выгоняющему из стволов древесных сладкую камедь (сок), от которого цветы
расцветают, пестики цветов опыляются, а тычинки и околоплодник цветов
наполняются нектаром. И, наконец, все зреет к августу, когда тяжелые гроздья,
яблоки, всякие плоды склоняют почти до земли ветки дерев. Солнце — супружество
(совокупление), солнце — факт, действительность. Луна — вечное «обещание»,
греза, томление, ожидание, надежда: что-то совершенно противоположное
действительному, и — очень спиритуалистическое. В. Р-в.
Через всю богословскую и «святоотческую» письменность и литературу проходит желание, притом искреннее и наивное, основанное на невежестве, связывать «наши пожелания» и «нашу уверенность» с ветхозаветными примерами, как прецедентами.
В Талмуде, который есть «ограда закона», — исчислены яства и пития, понижающие и повышающие половую силу, половую предрасположенность, жажду. Между прочим от чеснока и щуки — жаждут: отчего это и есть любимейшие, всегдашние блюда плодовитых евреев; от сикера и вина сила увядает, как это подтвердила в наши дни и наука. Мне где-то пришлось прочитать в статистической книге, касавшейся приуральских наших губерний, что вот в такое-то время уменьшения акцизного дохода, т. е. сокращения пьянства, — пропорционально увеличилось число изнасилований, т. е. нетерпеливых, неудержимых совокуплений. Нет пьянства — половой напор становится сильнее. И с сильным половым напором народы не имеют предрасположения к пьянству (евреи, мусульмане). В. Р-в.
на том самом месте, где образовалось голое скопчество потом, пресловутое девство, «святое девство», на этом самом месте в Ветхом Завете росла, зеленела и вечно поливалась свежею водою («омовения») густая-густая, высокая-высокая трава совокуплений! И та самая «святость», которая отнесена была потом к девству, она ранее принадлежала совокуплениям.
Где это в Ветхом Завете культ «недостатков, бедствий, озлоблений»? Терпишь, когда приходится: а искать — грешно. Это уж в Новом Завете стали «изъявлять себя», и что отчаяннее, горше — «испытывать сладкую муку язв»... Когда это пришло, со «счастьем человеческим» было кончено, и дверь в Эдем, обещанный вторично человеку (Апокалипсис) — наглухо заколотилась. В. Р-в.
«Община Иисуса уже была иноческою», «была образом и примером иночества». Действительно все в этой общине и она сама была «не от похоти мужския рожденною, ни — от похоти женския». Уже в ней ничего не было «от плоти»: все устремления — «духовные», все интересы — «духовные»; и община эта была, конечно, зачатком и прообразом «духовенства», греко-российского, латинского, германского. Кой-кто из них был женат; но каким-то боковым способом, не центрально, не главным образом. Как и духовенство всемирное с тех пор имеет семью «как сбоку припека», «дозволенную» (у нас), замененную «экономками и служанками» (у католиков). Везде от семьи остались «поскребыши», хлам: сердцевина была выедена. Сердцевина величия, сердцевина яркого признания, сердцевина верности и доблестей. Точно вокруг семьи, этого «райского дерева», этого «дерева жизни», походил больной, калека; и заразил ее калечеством своим, «убогим видом».
производя от него иногда красивейшие лозы: ибо «убогие> с лица своего, в поле бывают часто гениальны, восприимчивы, страстны, «похотливы».
не направляясь более вверх к живому, святолюбящему Богу, как к высочайшей цели желаний, дух человеческий по необходимости низвергается вниз, в мир земных благ, с беспокойно-страстным желанием наполнить образовавшуюся, с удалением от Бога, пустоту. И вот — нет конца, нет насыщения... Не насытится око зрением; не наполнится ухо слышанием; и вот — «все суета и томление духа» (Еккл. 1, 8,14). Множество конечных целей никогда не удовлетворит духа с его бесконечными стремлениями
Да, психологическое основание для перелома, конечно, было, но не было основания религиозного, т. е. относящегося «до вечности» и в себе самом заключающего «вечность». Вся древняя цивилизация износилась, истерлась... Стреляли, стреляли из пушки — и она обратилась в «кувалду»: нарезы сгладились, ствол измялся, вся она «деформировалась»... Вчера сыт, сегодня сыт, всегда был сыт: нужно и поголодать, хочется поголодать. Но это — феномены, психические состояния, перемены бытия, жизнь\ Нет жизни, где нет перемен, пульса. Вот в смысле «пульса» покаяние и пост, пустыня и молитва были нужны. Но, повторяем, — это феномен, который никогда не смел переходить в религию, в котором не было содержания для религии! В этом все дело.
Во всех фактах, которые мы привели, христианских и дохристианских, мы имеем в зерне дела какое-то органическое, неодолимое, врожденное, свое собственное и не внушенное отвращение к совокуплению, т. е. к соединению своего детородного органа с дополняющим его детородным органом другого пола. «Не хочу! не хочу!» — как крик самой природы, вот что лежит в основе всех этих, казалось бы, столь противоприродных религиозных явлений.
Пол был бы совершенно ясное или довольно ясное явление, если бы он состоял в периодически совершающемся совокуплении самца и самки для произведения новой особи: тогда это было бы то же, что стихии кислорода и водорода, образующие «в соединении» третье и «новое существо» — воду. Но кислород и водород «противотечений» не знают: и если бы мы увидали, что вдруг не частица кислорода, жадно соединяясь (как всегда в химическом сродстве) с частицей водорода, — порождают каплю воды, а, напротив, частица водорода, которая-нибудь одна и исключительная, вдруг начинает тоже «с жадностью» лезть на себе подобную частицу водорода же, убегая с отвращением от дополнительной для себя частицы кислорода, мы сказали бы: «чудо! живое! индивидуально-отличное! лицо!!» Индивидуум начался там, где вдруг сказано закону природы: «стоп! не пускаю сюда!» Тот, кто его не пустил, — и был первым «духом», не-«природою», не-«механикою». Итак, «лицо» в мире появилось там, где впервые произошло «нарушение закона». Нарушение его как единообразия и постоянства, как нормы и «обыкновенного», как «естественного» и «всеобще-ожидаемого».
Тогда нам понятны будут «противоборства» в «котле», как такой процесс, в котором «от века» залагалось такое важное, универсально-значительное для космоса, универсально-нужное миру начало, как лицо, личность, индивидуализм, как «я» в мире. «Я» борется со всяким не -«я»: суть «я» и заключается в том, чтобы вечно утверждать о себе: «не вы », «не он и». Суть «я» именно в я. Это и не добро, и не зло: точнее, «добро» я заключается в обособлении, в несмешивании, в противоборстве всему, а «зло» я заключается в слабости, в уступчивости, в том, что оно хотя бы ради «гармонии» и для избежания «ссоры» мирится с другим, сливается с ним. Тогда есть «мораль», но нет лица: ну, а важно или не важно «лицо» для мира — об этом будут судить уже не одни моралисты. Без «лица» мир не имел бы сиянья, — шли бы «облака» людей, народов, генераций... И, словом, без «лица» нет духа и гения
Я все сбиваюсь говорить по-старому «Бог», когда давно надо говорить Боги; ибо ведь их два, Эло-гим, а не Эло-ах (ед. число). Пора оставлять эту навеянную нам богословским недомыслием ошибку. Два Бога — мужская сторона Его, и сторона — женская. Эта последняя есть та «Вечная Женственность», мировая женственность, о которой начали теперь говорить повсюду. «По образу и подобию Богов (Элогим) сотворенное», все и стало или «мужем», или «женой», «самкой» или «самцом», от яблони и до человека.
Мировое «не хочу» самца в отношении самки, и самки
в отношении самца, не было подвергнуто до последнего времени наблюдению, и
только XIX век начал собирать в этом направлении факты. Факты эти приводят к
бесспорному заключению, что «пол» не есть в нас — в человечестве, в человеке —
так сказать «постоянная величина», «цельная единица», но что он принадлежит к
тому порядку явлений или величин, которую ньютоно-лейбницевская математика и
философия математики наименовала величинами «текущими», «флюксиями» (Ньютон).
Вот такая-то «вечно текущая» величина в нас или, точнее, существо в нас есть
пол наш, как наша «самочность», что мы суть или «самец» или «самка».
Вообще — это так: мы суть 1) самцы, 2) самки. Но около этого «так» лежит и не
так: противоборство, противотечение, «флюксия» (Ньютон), «я», отрицающее всякого
«не-я». И, словом, — жизнь, начало жизни; лицо, начало лица...
Предположение, что пол есть «цельная величина» и вообще
не «текущее», породило ожидание, что всякий самец хочет самки и всякая самка
хочет самца; ожидание, до того всеобщее, что оно перешло и в требование: «всякий
самец да пожелает своей самки» и «всякая самка да пожелает себе самца»...
«Оплодотворяйтесь и множитесь», конечно, это включает. Но навсегда останется
тайной, отчего же при универсальном «оплодотворяйтесь, множитесь», данном всей
природе, один человек был создан в единичном лице Адама! Изумление еще
увеличится, если мы обратим внимание, что позднее из Адама вышла Ева, «мать
жизни» (по-еврейски — «мать жизней», яйценосная, живородящая «ad infinitum»1),
т. е. что в существе Адама скрыта была и Ева, будившая в нем грезы о «подруге
жизни»... Адам, «по образу и подобию Божию сотворенный», был в скрытой полноте
своей Адамо-Евою, и самцом, и (in роtentia2) самкою, кои разделились, и это —
было сотворением Евы, которою, как мы знаем, закончилось творение новых тварей.
Лишь в силу всеобщего ожидания «всякий самец хочет самки» и т. д.
образовалось и ожидание, что самые спаривания самцов и самок имеют течь «с
правильностью обращения Луны и солнца» или по типу «соединяющихся кислорода и
углерода», без исключения. Но все живое, начиная от грамматики языков, имеет
«исключения»: и пол, т. е. начало жизни, был бы просто не жив, если бы он не
имел в себе «исключений»
Нужно только иметь в виду
эту нумерацию:
...+8+7+6+5+4+3+2+1+0-1-2-3-4-5-6-7-...
«Sainte prostituee» есть +8+7+6... По мере приближения к низшим цифрам, к +3,
+2, +1, — тембр голоса грубеет, взгляд становится жестче, манеры резче,
«нахальства больше», как сказали бы семинаристы. Появляются типичные их
«поповские дочки», которые входят в замужество с мешком определенного приданого,
и всю жизнь счастливы, составляя «приданое к своему приданому», не весьма
сладкое для попа и диакона, но «ничего себе», «терпится». Наконец наступает
«±0». Обратите внимание на знаки и «+» и «—». Такие не мертвы; хотя абсолютно
никогда не «хотят». «Кое-что» по части «+» в них есть: но оно связывается
«кое-чем» по части «-». Таким образом, в них нет однолинейного тяготения — к
«самцу»: но две как бы стрелки, обращенные остриями в разные стороны: к «самцу»
— одна, а другая?.. Закон прогрессивности, как и то, что здесь все происходит
только между двумя полами, указывает, что вторая стрелка и не может быть ни к
чему еще направлена, кроме как к самке же. Самка ищет самки; в первой самке
значит соприсутствует и самец: но пока он так слаб еще, едва рожден, что
совершенно связывается остатками самки, угасающей самкой; которая, однако, тоже
связана вновь народившимся здесь самцом. «Ни туда, ни сюда». Голос страшно груб,
манеры «полумужские», курит, затягивает и плюет, басит. Волосы растут дурно,
некрасивы, и она их стрижет: «коса не заплетается»; нет девицы, а какой-то
«парень». Где здесь «вечная женственность»?
...Сидела
там задумчиво одна,
И в грустный сон душа ее младая
Бог знает чем была погружена.
Нет, уж об такой этого не
скажешь: ходит на курсы, на митинги, спорит, ругается, читает, переводит,
компилирует. «Синий чулок» с примесью политики, или политик с претензиями на
начитанность. «Избави Бог такую взять в жены», и их инстинктивно не берут (хотя
берут дурнушек, некрасивых, даже уродцев), ибо действительно «какая же она жена,
когда в ней едва-едва «+1» самки, а то и вовсе «+0». Если бы, «паче чаяния», у
нее и родился ребенок — она не сумеет вынуть грудь и накормить его; «не Мадонна,
а вахмистр». И мужа ей совсем не нужно, она скучает с ним, убегая неудержимо в
«общественные дела», в разные «организации», притворную «благотворительность», в
основе же — в шум, беганье, возню, суету. Мужчина, «воин и гражданин» (стрелка
самца), — уже полупробужден в ней; и только вот не растут усики. И она не умеет
нести на себе по настояще-женскому женское платье: оно на нее не так надето,
неуклюже, и все как-то коротит, без этих длинных и красивых линий, волнующих
мужчину. Их и не любят мужчины. Но уже начинают любить женщины: «Какой славный
товарищ эта Маша». И, наконец, все переходит в чисто минусовые величины: «она»
волнуется между своим полом, бросает страстные взгляды, горячится, чувствует
себя разгоряченной около женщин, девушек. Косы их, руки их, шея их... и, увы,
невидимые перси, и, увы! увы! — вовсе скрытые части, вся «женская тайна» — все
их неизъяснимо волнует и тянет, тем сильнее, до муки, до страдальчества, что это
так навеки закрыто для них — именно, именно для них-то и закрыто, открываясь
только для мужчины, мужу. Танталовы муки: так близко, постоянно вокруг, даже и
видится при небрежном раздевании, при купании; но невозможно внимательно
взглянуть, не умерев сейчас же со стыда. Мировая преграда — в самом устроении
вещей, в плане мира! «Ничего нет ближе локтя своего: но невозможно укусить!»...
Муки Тантала! — бесконечно отодвинутое исполнение! невозможно оно, не будет! —
никогда!..
Слезы, тоска, мечты. Грезы. Стихи, много
стихов. Философия, длинная философия! Кстати, и некоторое призвание к ней.
«Вахмистр в юбке» усваивает легко и Маркса и Куно-Фишера, и вообще умственно,
духовно, идейно, словесно, рабоче куда выше «слабого пола». Закон этот, конечно,
применим и к мужскому полу.
очевидно, есть два Неба: внешнее — на которое мы смотрим, и внутреннее — которым мы живем, и оно, тоже со звездами и солнцем, как бы выстилает внутренность нас, соприсутствует каждой частице нашего организма, — физической в то же время, как и метафизической. Тогда есть два глаза — физический, такого-то устройства и из таких-то веществ, и метафизический — который видит. «Видит», «слушает», «живет» в нас метафизика, — запутанная вся в физику, в соки, кости, мускулы, нервы. Это и одно и не одно. Одно — в разделении, не одно — в слиянии. Нет крупинки в нас, ногтя, волоса, капли крови, которые не имели бы в себе «духовного начала». И как я, умерев, разделяюсь на смертную половину — вот что положат в могилу, и что во мне при жизни было «персть» и прах, ничто и могила, и на часть живую — вот что останется в детях: так во всяком волоске и кровинке есть «гроб» и «персть», чему — умереть, и эта часть кровинки меня не живит, а тянет книзу, если же она в глазу — то я ею не вижу и даже от нее происходят болезни; и есть в этой же кровинке часть, которая «к жизни», чем глаз видит, что поправляет начавшееся заболевание, что помогает врачу лечить: это ее «дух» и «жизненность», ее подъем и «вставание»... Как пол «встает» и «опускается» и это его суть: так, по типу этого, «встает» и «опускается» все в нас, в организме нашем, в душе нашей, в жизни нашей, даже в судьбе нашей! Таким образом, человек весь есть только трансформация пола, только модификация пола, и своего, и универсального; что, впрочем, и понятно, иначе и быть не может, так как он весь ведь и составлен только из двух половинок, от матернего тела, от отцовского тела, отделившихся в половых их органах и в страстном половом акте. Ничего третьего, ничего не полового там не было; и, следовательно, неоткуда взяться ничему третьему в нас, ничему не половому... И даже когда мы что-нибудь делаем или думаем, хотим или намерены якобы вне пола, «духовно», даже что-нибудь замышляем противополое — это есть половое же, но только так закутанное и преображенное, что не узнаешь лица его.
Это — те обычные, какие мы знаем и испытываем. Примеров их не для чего приводить. Лютер предполагал и предлагал двукратное или троекратное в неделю совокупление; но полагая, что не без причины «день седьмой суббота — Господу Богу твоему», я бы предложил или посоветовал всякой семье удерживаться в пределах одного недельного совокупления; дабы для других трудов жизни, для трения жизни, для скорбей и тягостей ее, всегда иметь бокал жизненности в себе наполненным до краев, и так именно, чтобы влага была дугою над краями. Пусть изливается, что не может держаться, что «через край». «Небо» должно быть именно в нас, густое, темно-синее, с налившимися звездами, с жгучим солнцем, полною луною: «вот-вот» просыплется и упадет; но не просыпай его, береги его. Тогда будешь нежен к людям, привязчив, памятлив, милосерд, словоохотлив, делоохотлив, труженик без усталости, работа будет не тяжела, скорбь не будет переходить в отчаяние и меланхолию, люди станут нравиться, природа — нравиться, будешь путешествовать, торговать, увеличивать имущество. И дети будут очень здоровы и очень талантливы. Мы должны помнить, что ко всему в мире мы привязываемся через семя свое; как всем в мире мы пользуемся для семени своего. Однако, чтобы не впадать «в пост», мы не должны выпускать из виду, что в мире до человека совокупления происходят редко, между тем ласки совершаются все время — и что в природе нет ничего нецелесообразно-го. Слабеет и холодеет человек, когда его бокал не полон: итак, пусть он и будет постоянно полон, т. е. совокуплению должно быть дано место тогда, когда внутреннее вино и гений вот-вот поднимается через край. Но все остальное и на все остальное в прелести мужской для женщины-жены и в прелести женской для мужчины-мужа — сохраняет свое место и имеет свое право. Остальные шесть суток дневной труд все-таки должен иметь себе награду в обаятельности, нежности, поцелуях, взорах, прикосновениях, ласках и более всего, конечно, в словах, в речах, и носимое в чреве дитя может получить полноту даров только тогда, когда муж лелеет и ласкает чрево жены так, чтобы истома и сладкое волнение в нем никогда не прекращалось, никогда бы оно не замирало и не костенело, не мертвело.
Очевидно, сила бокового роста соответственна всегда силе вообще роста, силе крепости и внутренней деятельности организма. Она у отдельных субъектов не одинакова — и происходит эта неодинаковость, вероятнее всего, от энергии зачатия. Как-то верится, думается, что оно дает импульс всему; и туг Уфимским стих Майкова «о стреле, летящей далеко», когда предварительно лук был «туго натянут». Высокое здоровье и красоту древних греков, палестинских евреев и теперешних мусульман можно, между прочим, объяснить тем, что муж посещает жену свою, живущую отдельно в своем шатре: тут совокупление происходит так нежно, ласкаясь, так свежо и, в заключение, так сладко и напряженно, с такой большой активностью в себе, как у нас случается, когда муж с заработка в недалеком городке или с ямщичьей поездки возвращается в дом «на побывку». А несколько обломовский характер вообще русских, как племени, как массы, происходит едва ли не от «родительских кроватей», еженощного спанья вместе жены и мужа. При этом условии привычно все слёживается, формы приспособляются одна к другой, — детей рождается очень много в населении, но с невысокой жизненностью, вялых, анемичных, бесталанных, склонных к заболеванию. Известно, что детская смертность в России велика, как нигде. Нет бури, а все дождичек. Между тем только из бури выходит — талант, красота, сила, жизненность. При «побывках домой» или при «посещениях шатра» (одной из жен), как и в священное установление «субботы», — как известно, начинающейся у евреев с появления первых вечерних звезд пятницы и, следовательно, центрально вмещающей в себя ночь с пятницы на субботу, когда «старое благочестие каждого еврея требовало родительского совокупления» (признание мне одного еврея), — во всех этих трех случаях разыгрывалась гроза страсти, и естественно она разыфывалась во всех красотах своих, так запечатленных в «Песни Песней»: «Да лобзает он меня лобзанием уст своих»... У нас все это проходит сонно. Нет священства, а только «нужда». Праздник не окружает совокупления, как у евреев их Суббота и у мусульман Пятница... Между тем совокупление должно быть именно не «нуждою», «сходил» и заснул... вовсе нет: оно должно быть средоточием праздничного, легкого, светлого, безработного, не отягченного ничем настроения души, последним моментом ласк, нежности, деликатности, воркованья, поцелуев, объятий. Но как у нас в старомосковскую пору новобрачных, даже незнакомых друг другу, укладывали в постель и они «делали», так и до сих пор русские «скидают сапоги» и проч., и улегшись — «делают», и затем — засыпают, без поэзии, без религии, без единого поцелуя, часто без единого даже друг другу слова!
Поразительно, и соответствует тому, что мы выше говорили о вечной женственности: «стыдлива и скромна» до степени, что это отмечается в медицинском документе («что ему Гекуба?»), и параллельно этому, точнее, в основе этого, — в ней лежит сильнейший инстинкт материнства, плодоношения, чревонаполнения, и, следовательно, предварительнее всего — совокупления! «Стыдлива и скромна, потому что похотлива»; «рвется, молча и застенчиво, к фаллу пропорционально целомудрию» — вот формула! В. Р-в.
Д-р Форель не подчеркивает здесь появления
«неодолимой застенчивости», «чисто девической стыдливости» — симптомов вовсе не
кажущихся только, но совершенно реальных — девушки. Между тем этот факт
проливает свет на весь ряд этих явлений, определяя его как переход мужнины в
девичество, из «+0» пола в «-0» его. Он, следовательно, выражается:
1) в молчании полового аппетита — вечной сытостью собою и в себе;
2) в чувстве отвращения к половому акту;
3) в
неспособности совершить его, полной или почти полной (степени, ряд оттенков);
4) в сохранении вторичных (дополнительных) качеств Супруга: влечения к
психологическому или интеллектуальному общению с женщиной, постоянному и
тесному, — что и бывает причиной заключения брака, в этом случае не плотского, а
духовного, спиритуалистического;
5) в появлении
вторичных же, дополнительных качеств девушки, выраженных более или менее, и при
необращении в этy сторону внимания наблюдателя — не отмечаемых вовсе
(застенчивость, но встречаются и другие).
Касательно
«сытости собой и в себе» я должен заметить, чтo брак, супружество и даже половой
акт, конечно, происходит у этих субъектов, но протекает не в половых их органах,
а во, всей организации, в общей организации, преимущественно же в крови. Брак и
даже акт супружества есть проникание друг в друга и друг другом мужской природы
и женской природы, в данном субъекте, как и в каждом человеке, обе эти природы
есть: так как он произошел не от одной матери и не от одного отца, но от
соединенных матери и отца, от клеточки мужской и женской. До 11-13 лет обе эти
стороны или, точнее, части бывают связаны одна другой, и от этого недеятельны;
но с первого же дня зачатия и во все время утробной жизни и потом во
внеутробной, до пробуждения полового инстинкта, — совершается половая вибрация,
как бы нажим и разжим гармоники, одна половина которой — женская, а другая —
мужская, внутри самого организма; откуда и происходит его жизненность, живость,
сила, сияние (младенчество, детство). Но с 11-13 лет та половина, которая
соответствует наружным половым органам, получает перевес, противоположная же
подсыхает, иссякает, малится (хотя никогда вовсе не исчезает, ибо тогда человек
умер бы); и женщину, которую ранее отрок находил внутри себя, — он теперь ищет
вне себя, находит ее и вступает с нею в брак; и является внешнее половое
слияние. Так бывает обыкновенно в 995 из 1000. Но в немногих случаях, в пяти из
тысячи, ни которая половина до конца жизни не перевешивает — и внешний брак
невозможен. Человек остается, в сущности, до конца жизни отроком. Наконец, в 1
случае из 10 000 (приблизительно) получает перевес не сторона, отвечающая
наружным половым органам (которые в таком случае являются напрасно и не нужно
данными этому субъекту, ни к чему у него не пригодными, подлежащими собственно
полному, напр., хирургическому удалению), а сторона другая: именно девушки,
несмотря на мужские половые органы, и мужчины — несмотря на женскую детородную
систему.
Д-р Форель не подчеркивает здесь
появления «неодолимой застенчивости», «чисто девической стыдливости» — симптомов
вовсе не кажущихся только, но совершенно реальных — девушки. Между тем этот факт
проливает свет на весь ряд этих явлений, определяя его как переход мужнины в
девичество, из «+0» пола в «-0» его. Он, следовательно, выражается:
1) в молчании полового аппетита — вечной сытостью собою и в себе;
2) в чувстве отвращения к половому акту;
3) в
неспособности совершить его, полной или почти полной (степени, ряд оттенков);
4) в сохранении вторичных (дополнительных) качеств Супруга: влечения к
психологическому или интеллектуальному общению с женщиной, постоянному и
тесному, — что и бывает причиной заключения брака, в этом случае не плотского, а
духовного, спиритуалистического;
5) в появлении
вторичных же, дополнительных качеств девушки, выраженных более или менее, и при
необращении в этy сторону внимания наблюдателя — не отмечаемых вовсе
(застенчивость, но встречаются и другие).
Касательно
«сытости собой и в себе» я должен заметить, чтo брак, супружество и даже половой
акт, конечно, происходит у этих субъектов, но протекает не в половых их органах,
а во, всей организации, в общей организации, преимущественно же в крови. Брак и
даже акт супружества есть проникание друг в друга и друг другом мужской природы
и женской природы, в данном субъекте, как и в каждом человеке, обе эти природы
есть: так как он произошел не от одной матери и не от одного отца, но от
соединенных матери и отца, от клеточки мужской и женской. До 11-13 лет обе эти
стороны или, точнее, части бывают связаны одна другой, и от этого недеятельны;
но с первого же дня зачатия и во все время утробной жизни и потом во
внеутробной, до пробуждения полового инстинкта, — совершается половая вибрация,
как бы нажим и разжим гармоники, одна половина которой — женская, а другая —
мужская, внутри самого организма; откуда и происходит его жизненность, живость,
сила, сияние (младенчество, детство). Но с 11-13 лет та половина, которая
соответствует наружным половым органам, получает перевес, противоположная же
подсыхает, иссякает, малится (хотя никогда вовсе не исчезает, ибо тогда человек
умер бы); и женщину, которую ранее отрок находил внутри себя, — он теперь ищет
вне себя, находит ее и вступает с нею в брак; и является внешнее половое
слияние. Так бывает обыкновенно в 995 из 1000. Но в немногих случаях, в пяти из
тысячи, ни которая половина до конца жизни не перевешивает — и внешний брак
невозможен. Человек остается, в сущности, до конца жизни отроком. Наконец, в 1
случае из 10 000 (приблизительно) получает перевес не сторона, отвечающая
наружным половым органам (которые в таком случае являются напрасно и не нужно
данными этому субъекту, ни к чему у него не пригодными, подлежащими собственно
полному, напр., хирургическому удалению), а сторона другая: именно девушки,
несмотря на мужские половые органы, и мужчины — несмотря на женскую детородную
систему.