на главную страницу
визитка
темы
«Всеобщее ожидание» в области, где вообще нет и не должно быть «всеобщего», породило ропот, осуждение, недовольство, пересуды: «Отчего та пара совокупляется не так, как все», причем разумеется собственно — «не так, как Я»... Ответ на это многообразен: «Да вы-то точь ли в точь живете так, как все?» или: «Я не живу, как вы, по той причине, по которой вы не живете так, как я». Но, в итоге, эти «всеобщие ожидания», присмотревшись к которым можно бы заметить, что самых-то «ожиданий» столько, сколько людей, но только это особенное в каждом затаено про себя, — они породили давление морального закона там, где в общем его не может быть, так как вся-то область эта — биологическая, и не «моральная», и не анти-«моральная», а просто — своя, «другая». Моральный закон, неправо вторгнувшись в не свою область, расслоил совокупление на «нормальные», т. е. ожидаемые, и «не нормальные», т. е. -«не желаемые», причем эти «не желаемые» не желаются теми, которые их не желают, и в высшей степени желаются теми, которые их желают и в таком случае исполняют. Все возвращается, собственно, к тому, «что есть», как и естественно в биологии; но около того, что «есть», с тех пор приставился раб, бегущий за торжественной колесницей жизни.
Он представляет собой те «ожидания всех», которых в наличности нет с абсолютным тожеством, но к которым равнодушно присоединились и те, которые далеко отступили от нормы: равнодушно по интимности самой этой области, о которой каждый думает про себя, что ее не уконтролирует «общее правило», и по стыдливости этой области, где каждый «свое особое» хоронит особенно глубоко, и нет лучшего средства схоронить это «особое», как присоединясь к «общему правилу» и осуждая все «особое». От совокупности этих обстоятельств и условий вытекла необыкновенная твердость, можно сказать, «незыблемость» морального закона в половой сфере, которая в действительности не только всегда была «зыбка», но, можно сказать, ни в одной точке своей и ни на одну минуту не переставала волноваться и представляла вечный океан, с величественными в нем течениями, с бурями, водоворотами, с прибоем и отбоем у всякой отдельной скалы... «Незыблемость» правила шла параллельно совершенной "зыбкости» того, к чему оно относилось; и, собственно, «зыбкость»-то и была единственным внутренним правилом, из самой сущности стихии вытекающим... Семейные добродетели восхвалялись и содомитами, о вреде онанизма писали и онанисты, а отшельники пустынь, совокуплявшиеся с полевой птицей и лесным зверем, не умели допустить, чтобы мужчина мог иметь сношения на протяжении своей жизни более, нежели с тремя женщинами, … Конечно, все таятся — и потому никто особенно не страдает от «общего правила»; но выпадают случаи объявления, обнаружения: и тогда поднятые камни побивают «отступника» от того, к чему решительно никто «не прилежит»
«Свое» у каждого выражается прежде
всего в силе, в напряжении. Здесь мы имеем ряд степеней, которые удобно
выражаются рядом натуральных чисел:
...+7+6+5+4+3+2+0-1-2-3-4-5-6-7...
Наибольшая
напряженность в смысле возможности удовлетворить и в смысле постоянной жажды
удовлетворения указывает на наибольшую степень самочности — самца в
противолежании его самке и самки в противолежании ее самцу. Наибольший самец
есть наичаще, наиохотнее и наимогущественнее овладевающий самкой; и наибольшая
самка есть та, которая томительнее, нежнее и кротче других подпадает самцу.
«самочность» не есть постоянная величина, приблизительно одинаковая у всех, но
что она варьирует: в одном «самца» более, «самки» более, чем в другом, и это не
есть ни плод развращения, ни плод возбуждения или дурного воспитания.
Настоящие силы — не стучат. Настоящая сила скорее
стелется, ползет. Не буйвол, ревущий в степи, есть господин степи, а ягуар,
прячущийся в тростнике. Скорей полу-испуг, полу-догадку выразила народная
мудрость, русская и китайская. Русские говорят: «В тихом омуте черти водятся», а
о китайцах мне привелось прочитать, что у них будто бы есть поговорка: «Когда
женщина походит на ангела, то берегись и знай, что в ней сидит дьявол». В обоих
случаях старые люди, сложившие поговорку, как бы предупреждают молодых, указывая
им не доверяться наружным признакам, предполагать за ними обратное внутреннее
содержание. Поговорки эти, конечно, сложены не в отношении только пола, но они
едва ли бы сложились в этой общей форме, если бы половая жизнь, половые образы,
фигуры, играющие такую выдающуюся роль во всякой народной, общинной и частной
жизни, стояли в резком противоположении тезисам этих поговорок. Очевидно — нет!
И китайцы, и русские указали, что половая страсть не «ревет в поле», а скорее
крадется в лозняках; что это что-то на вид «тихое» и иногда даже
«ангелоподобное», по крайней мере у женщин. Но здесь мы должны войти в небольшое
рассуждение. С первого же взгляда очевидно, что «наибольший самец» должен
выглядеть, должен иметь все сопутствующие вторичные качества совсем иные, чем
«наибольшая самка», — именно уже потому, что он
противостоит
ей, что он есть другой ее
полюс!
У очень мужественных мужчин растет
большая борода: неужели же из этого мы заключим, что совершеннейшая женщина
должна тоже иметь бороду или хоть те маленькие усики, которые иногда появляются
у женщин?! Между тем предположение, что женщина-самка должна быть «разухабиста»,
— именно подобно предположе-нию, что у Жанны д'Арк или Дездемоны, у Офелии и
Татьяны росли усики. Конечно, это глупо, и в такой мере, что можно, отметив ее,
и не останавливаться на опровержении.
Нет, самец и
самка — они
противоположны
, и только! Отсюда — все выводы, вся философия и истина.
Наибольшая противоположность мужчины и женщины и выразит наисильнейший в них
пол!
Т. е. чем менее «мужеподобна» женщина — тем она самочнее; как чем менее
«женоподобен» мужчина — тем наиболее он самец. Паллада-Афина, «воительница» и
«мудрая» — не замужня, не мать и вообще очень мало самка. В ней возраста нет;
она не знала детства, не будет бабушкой. Ей,
мужеподобной,
— параллелен только
женоподобный
Ганимед, который никогда не будет
отцом, мужем и дедушкой. Явно, что в
противостоянии
своем наибольший самец и
наибольшая самка суть:
1) герой, деятель;
2) семьянинка, домоводка.
Один будет:
1) деятелен, предприимчив, изобретателен, смел, отважен и, пожалуй, —
действительно «топает» и «стукает»; другая же:
2) тиха,
нежна, кротка, безмолвна или маломолвна. «Вечная женственность» — прообраз
одной. «Творец миров» — прообраз другого.
Есть какое-то
тайное, невыразимое, никем еще не исследованное не только соотношение, но полное
тожество между
типичными качествами
у обоих полов их половых лиц (детородных органов) с их душой в ее
идеале, завершении.
И слова о «слиянии душ» в супружестве, т. е. в половом сопряжении, верны до
потрясающей глубины. Действительно, «души сливаются» у особей, когда они
сопряжены в органах! Но до чего противоположны (и от этого дополняют
друг друга) эти души! Мужская душа в идеале, —
твердая, прямая, крепкая, наступающая, движущаяся вперед, напирающая,
одолевающая;
но между тем ведь это все — почти словесная фотография того, что стыдливо
мужчина закрывает рукой!.. Перейдем к женщине: идеал ее характера, поведения,
жизни и вообще всего очерка
души — нежность, мягкость, податливость, уступчивость.
Но это только названия качеств ее детородного органа. Мы в
одних и тех же словах, терминах и понятиях выражаем
ожидаемое
и
желаемое в мужчине, в
душе его и биографии
его, в каких терминах его жена выражает наедине с собой «желаемое и ожидаемое»
от его органа; и взаимно, когда муж восхищенно и восторженно описывает «душу» и
«характер» жены своей, он употребляет и
не может избежать употребления тех слов, какие употребляет мысленно, когда
в разлуке или вообще долгане видавшись, представляет себе половую сферу ее тела.
Обратим внимание еще на следующую тонкую особенность. В
психике
женской есть то качество, что
она не жестка, не тверда, не очерчена резко и ясно, а, напротив, ширится, как
туман, захватывает собою неопределенно далекое; и, собственно, не знаешь,
где ее границы. Но ведь это же все
предикаты увлажненных и пахучих тканей е
е органа и вообще половой сферы. Дом женщины, комната женщины, вещи женские —
все это не то, что вещи, комната и дом мужчины: они точно размягчены,
растворены, точно вещи и место превращены в ароматистость, эту милую и теплую
женскую ароматистость, и душевную и не только душевную, с притяжения к которой
начинается «влюбленность» мужчины. Но все эти качества — лица, биографии и самой
обстановки, самых вещей — суть качества воспроизводительной ее сферы! Мужчина
никогда «не наполнит ароматом» весь дом: психика его, образ его, дела его —
шумны, но «не распространяются». Он — дерево, а без запаха; она — цветок, вечно
пахучий, далеко пахучий. Каковы души, — таковы и органы!От этого-то, в сущности,
космогонического сложения (не земного только) они и являются из всего одни
плодородными, потомственными, сотворяют и далее, в бесконечность, «по образу и
подобию своему»... Душа — от души, как искра — от пламени: вот деторождение!
О следующем случае мне
пришлось слышать: однажды в кружке женщин из «общества», среднего и скромного,
зашли «суды и пересуды» о девицах и женщинах их круга; и некоторые очень
осуждали таких-то и таких-то лиц своего пола «за их выдающееся нескромное
поведение, развязность манер, речей» и пр. Тогда их прервала одна из слушавших,
замужняя женщина: «Вообразите, все, о ком вы говорите, — скромные девушки,
нимало не заслуживающие вашего порицания; но вот эти, — и она назвала несколько
скромнейших девушек и женщин, — сущие подлюги»
Очевидно, что эти «падавшие» женщины и девицы не «заготовили» же себе
«скромности» на случай ухаживания, в предположении, что она понравится или
привлечет: в общем — она ведь отпугивает, предупреждает самое начало ухаживания;
очевидно, они ничего не думали, ничего не ожидали, но были действительно скромны
и именно скромнее остальных; они были их женственнее, добродетельнее, и в меру
этого самочнее; были, так сказать, более нежны, ароматисты, более содержали в
себе сладкого нектара; и... «упали» не оттого, что менее хотели сопротивляться,
но оттого, что приближение и видимое желание мужчины возбудило в них ответный
ток такой силы и напряжения, который повалил их: как мучнистость колоса тянет
стебель его к земле, как отрывается и падает на землю самое налитое, сладкое,
сахаристое яблоко, а не яблоко-сморчок, неотрываемо сидящее на своем стебле,
кислое, жесткое, безвкусное. «Нахально вели себя», по укоризне собеседниц,
бесполые, почти бесполые женщины и девушки; у них, верно, были и «усики» на
губе, и «разухабистые» манеры, как у писарей; громкий и жесткий голос, мужицкая
походка. Те же сидели тихо в уголке; не ходили — а плыли или скользили по полу;
были застенчивы, конфузливы, стыдливы... Они были добродетельны: как героизм в
мужчине, конечно, есть добродетель — так главная добродетель в женщине,
семьянинке и домоводке, матери и жене, есть изящество манер, миловидность
(другое, чем красота) лица, рост небольшой, но округлый, сложение тела нежное,
не угловатое, ум проникновенно-сладкий, душа добрая и ласковая. Это — те,
которых помнят; те, к которым влекутся; те, которые нужны человеку, обществу,
нации; те, которые угодны Богу и которых Бог избрал для продолжения и
поддержания любимого своего рода человеческого. Часто они бывают и не красивы,
но как соловей: ибо зато «поют, как никто»...
07.03.08 г.