на главную страницу
визитка
темы

02696.151 Человек Сверхчеловека

-2 Сверхчеловек или скоморох?-

2.1 О моделях

    Продолжим изложение с рисунка 1. Продолжим с рис. 1 потому, что зачастую авторы не говорят об основаниях своих утверждений, и, более того, стараются скрыть их, и вплоть до того, что на место истинных оснований подставляют те, которые им хотелось бы видеть или относительно которых им хотелось бы, чтобы их видели другие. И получается в результате  так, что автор как бы берет на себя функции бога: мол, верьте, что это истина, поскольку я сие глаголю. Вообще само состояние подобного рода глаголения без освещения оснований, либо глаголения с освещением оснований, относительно которых автор безусловно требует от читателя, чтобы они признавались   истинными, такое состояние безусловно приятное. Потому что всё же таки как бы человек возвышается и приближается к богу. И тут, конечно, возникает гордость собой и невольно человек в душе возвеличивает себя и ласкает, что само по себе для здоровья духа вредно, ибо дух должен быть свободен, а самолюбование создает зависимость человека от инстинкта самолюбования до такой даже степени, что человек как бы начинает постоянно держать в руках зеркало, в которое рассматривает каждый свой шаг единственно с тем, чтобы иметь возможность полюбоваться на себя, и при этом в конце концов оказывается, что человек начинает любоваться всем, что только ни находит в себе.
    Мы с вами, надеюсь, не претендуем на нашу индивидуальную истину, единственную и неповторимую,  и потому  начнём с рассмотрения рисунка как модели, которая имеется ввиду, когда станем делать наши утверждения. Что касается  самой модели, то мы говорим: а черт ли в ней, практика - критерий истины, и если модель работает, и в тех пределах, в каких  она работает, и ради достижения тех целей, ради которых она работает, она принимается, но не более, чем в указанных рамках. И, помимо прочих требований к модели, необходимо, чтобы  принятая модель что-то объясняла  нам самим, приводя к лучшему  пониманию реальности.
   Итак, от модели требуется, чтобы она работала и приводила к лучшему  пониманию.
    Эти две стороны должны соответствовать друг другу, так что если есть одна сторона и нет другой, то это уже рассогласование, которое должно быть устранено путём приведения работающей модели к её понятию, и обратно. Другими словами, мы должны, применяя модель, знать не только то, что она работает, но и то, что именно она "работает".
   Что же касается того, что модель у нас работает и обладает понятием работы, а у кого-то - нет, так, в конце концов, это уже не наши проблемы. За подобного рода установку меня в своё время били, ибо де следует "убеждать и доносить" (в смысле, знания), и они были, скорее всего,  правы в отношении преподавательской деятельности, потому что иначе для чего же еще она и нужна. Тем более, что существует особого рода преподавательский кайф, когда удается повернуть мозги студента в нужном направлении, так что при этом действительно  возникает ощущение игры на флейте. Но наши отношения - не отношения учителя и ученика. И поэтому по  поводу  неприятия посторонних мыслей можно заметить то, что заметил Остап Бендер Корейко:
   " Только давайте условимся. Никаких эксцессов! Вы не должны меня душить, не должны выбрасываться из окна и, самое главное, не умирайте от удара. Если вы вздумаете тут же скоропостижно скончаться, то поставите меня этим в глупое положение. Погибнет плод длительного добросовестного труда. В общем, давайте потолкуем. Уже не секрет, что вы меня не любите. Никогда я не добьюсь того, чего Коля Остен-Бакен добился от Инги Зайонц, подруги моего детства. Поэтому я не стану вздыхать напрасно, не стану хватать вас за талию. Считайте серенаду законченной. Утихли балалайки, гусли и позолоченные арфы. Я "пришел к вам как юридическое лицо к юридическому "Другими словами, мы свободные люди, и свободны в наших мыслях, и ни от кого не требуется, чтобы его мысли соответствовали мыслям другого. В руках каждого его мысли - это его награда и его наказание за них.

   Пусть схема рис. 1а представляет собой развитие человека от его неразвитого состояния вплоть до высшей формы духовного его развития. Человек начинает с ребенка, которого качают "волны моря жизни" и который постепенно овладевает человеческой культурой, то есть постепенно "выходит на сушу" вначале в ограниченных пределах, затем во всё более широких. Еще позже человеческий дух становится над существующей культурой, объективирует её и сам начинает создавать культуру. Это то, что относится к теоретически возможному индивидуальному развитию человека. Т.о., мы можем выделить три основные фазы в развитии человека: первую, докультурную фазу, в течение которой человек в своём поведении руководствуется в основном инстинктами и в то же самое время постепенно набирает культурный слой, вторую фазу,  когда  однажды культура начинает доминировать над его инстинктивными устремлениями. И, наконец,  третью фазу, соответствующую духовному уровню, когда человек становится относительно свободен и от инстинктов и от культуры и рассматривает отношение этих двух сторон т.о., что уровень инстинкта относительно культуры выступает в качестве энтропии, тогда как культура по отношению к инстинкту - негэнтропии, и взаимодействие этих двух сторон заключается в том, что процесс культурного упорядочивания реализаций инстинктов в конечном счете становится на пути их развития, и тогда в системе возникает энтропия, разрушение существующей частности культуры, и затем происходит на обломках разрушенной части культуры  строится новая её часть, соответствующая потребностям существующей инстинктивной (природной) реальности человека. Разумеется, в индивиде в той или иной форме связки, доминирования и уровня развития присутствуют все три фазы.
   Если  мы возьмём человеческое общество, то увидим, что в нём так или иначе одновременно представлены все три типа людей, причем, в количественном отношении типы людей распределяются в соответствии с законом пирамиды т.о., что в основании пирамиды находится слой первого, инстинктивного типа, затем идет культурный слой, и, наконец, духовный, причём, толщина каждого из слоев различна и зависит от уровня развития общества.
    Рис. 1b показывает, что существует множество фаз, которые человек должен пройти на каждом из уровней развития для того, чтобы перейти к следующему.
   Рис.1с может быть интерпретирован сл.образом: человек делится на чувственную и духовную стороны. Его развитие состоит в том, что оно осуществляется по двум параллельным линиям - духовной и чувственной, причем,  эти две стороны стремятся к  реализации их соответствия друг другу, чаще всего в форме доминирования одной стороны над другой.
    Из точки 1 начинается процесс расхождения целостности, поляризации её сторон. Когда человек достигает уровня n, противоположные стороны, чувственность и духовность, сходятся в одном, в одной точке, в новой форме единства. Как в точке 1, так и в точке n наблюдается ближайшее отношение между сторонами противоположностей, тогда как в средних точках окружности, соответствующих уровню культуры, разрыв между сторонами противоположности, между инстинктом как хаосом  и культурой как порядком является максимальным. В нижней  точке 1 происходит расхождение противоположностей, которое достигает своего максимума в средней части окружности, после которой начинается их схождение и обратное вхождение в контакт на уровне n. За этим стоят процессы дифференциации целостности и последующей её интеграции; дифференциация - это процесс "анализа", разрыва и противопоставления сторон друг другу, интеграция - это процесс "синтеза", формирование целостности из противостоящих друг другу частей на основе приведения противостоящих противоположностей в соответствие друг другу подобно тому, как из двух одинаковых брусков металла создают сопрягающиеся друг с другом детали механизма. Т.о. исходный расходящийся  пункт процесса - поляризация тождественного на основе формирования двух материализующихся  противоположных идей; сходящаяся фаза процесса - приведение противоположных идей и их реализаций в соответствие друг с другом, результатом чего является создание какого-то функционально значимого узла "механизма" жизнедеятельности.
    Рис.1d отвечает на вопрос, что происходит, когда противоположности сходятся: происходит своеобразный взрыв и переход к новому качеству, переход на новое, следующее кольцо, следующую орбиту развития. Если рис. 1b преобразовать в цилиндр,  мы получим схему, аналогичную схеме рис. 1d.

2.2 Сверхчеловек или скоморох?

...я, сообразно моим инстинктам, храброе, даже милитаристское животное"
                 Ницше в письме к Г.Брандесу от 10 апреля 1888 г.

   Как-то у нас появилась во дворе новая девочка. Они только что откуда-то переехали, и вот она появилась. И стала называть наших девочек дурами и ненормальными. На первых порах. Хотя вроде бы все наши девочки и не дуры и вполне нормальные. Но что касается женского пола, то тут всё сложно, потому что через некоторое время девочки переговорили между собой, и одна перестала называть остальных дурами, а остальные сказали, что  "на самом деле она хорошая"
   Так вот явился Заратустра в ближайший городок, как явилась девочка к нам, но только с ним произошло всё иначе, чем с девочкой.
   Заратустра попал на собрание народа, каковое состоялось в предвкушении зрелища - плясуна на канате. Но как-то вечно так получается, что если что-то происходит, то кажется, что это происходит именно для нас. Так что Заратустра, ничтоже сумняшеся, решил, что народ собрался ради него, хотя непонятно, каким образом такое могло случиться, но в этого рода вопросы мы стараемся не вникать в подобного рода случаях, не стал этого делать и Заратустра, и держал первую свою речь. Вы сами понимаете, у кого что болит, тот о том и говорит, то есть проецирует своё собственное внутреннее состояние на окружающих. А это вечно так, вечно мы переносим наше внутреннее состояние на окружающих. Нас переполняет агрессия - мы ищем, на ком бы её разрядить, переполняет, переливается через край знание - начинаем его всучивать, кому надо и кому не надо.
   Заратустра начал решительным приступом:
   "Я учу вас о сверхчеловеке. Человек есть нечто, что должно превзойти. Что сделали вы, чтобы превзойти его?
    В смысле: "Что ты сделал для фронта, для победы?!" Так ведь вроде никакой войны не было. Но, т.ск., раз нет, значит, придумаем. То есть человек как бы должен воевать. Это как в высказываниях Ленина сквозило требование, чтобы обыватель принял чью-то сторону, т.ск., каждый должен ответить на вопрос: а ты, собственно, за кого? Но "белые граблют, красные граблют", так что хрен редьки не слаще, и крестьянину не нужны ни те, ни другие.

     Так  Заратустра и начал своё выступление с претензий. Когда знакомство с вами начинают с претензий, это всегда неприятно, это вызывает сопротивление. На это народ мог бы, подобно Паниковскому, заметить: "А ты, собственно, кто такой", что заявился нас учить?  Мы, слава богу, на голову не жалуемся. Не случайно же принципом НЛП является первоначальная подстройка, и лишь затем ведение, то есть на лошадь сначала нужно надеть уздечку для того, чтобы иметь возможность её вести.
   Конечно, такое заявление Заратустры вызвало недоумение, которое, как водится, разрешилось смехом народа над Заратустрой, ибо народ если не ищет хлеба, то ищет зрелищ, и готов любое событие превратить в зрелище, примером чего являются любопытствующие зеваки, увлеченно наблюдавшие за расстрелом белого дома. 
    Если бы вы находились среди народа на площади, что бы вы подумали о таком ораторе? Вы, у которых собственных забот полон рот: ребенка нужно подготовить к школе, сделать заготовки на зиму, начальник что-то начал  коситься - и вдруг перед вами выскакивает неизвестно откуда взявшийся артист и начинает втирать мозги  по поводу какого-то там сверхчеловека, когда вам хотя бы человеком-то быть, уже хорошо, да  еще и предъявляет претензии, как будто я ему чем-то обязан. Как я должен смотреть на него, чтобы не возмутиться и послать подальше? Как на скомороха, иначе невозможно. Действительно, если смотреть на него серьёзно, то это огорчение, а если как на паяца - то вот тебе и удовольствие.
   Хотя, правда, я могу Заратустре и посочувствовать, потому что и сам прошёл через что-то подобное,  и порадоваться за себя, потому что  это уже в моём прошлом. Тогда нашим дали квартиру, а я в это время учился в Москве, ну и, конечно, что-то строил из себя, вроде этого Заратустры. И вот приезжаю домой, а наши все довольны до невозможности. И тут я их начал усиленно презирать за это их довольство и радость. Я, конечно, ничего такого не говорил, но внутренне презирал, и мать меня, конечно, моментально расшифровала, но молчала до поры до времени,  а  когда я , гордый и необыкновенный, уже собирался уезжать, сказала: "Если ты будешь так себя вести, то не приезжай". И эти её слова на меня подействовали, так что моё презрение я начал с себя соскабливать, причём, инстинктивно, без рассуждений, и рассуждения мои насчёт их мещанства и отсутствия в них  стремления к заоблачным терниям куда-то делись, особенно если иметь ввиду, что терний им и  на земле с избытком хватало.

   У нас в Ростове в университете работал одно время Масарский. Студентка Баландина как-то заметила: "Так говорит, так зажигает, что во время лекции все готовы лететь, совершать подвиги. Лекция кончилась, выйдешь - куда лететь, какие подвиги - как дым, всё исчезло, ничего не осталось.
   Вот так и Заратустра, сразу ухватил быка за рога.
    Все существа до сих пор создавали что-нибудь выше себя; а вы хотите быть отливом этой великой волны и скорее вернуться к состоянию зверя, чем превзойти человека?
    Что такое обезьяна в отношении человека? Посмешище или мучительный позор. И тем же самым должен быть человек для сверхчеловека: посмешищем или мучительным позором.
    Вы совершили путь от червя к человеку, но многое в вас еще осталось от червя, Некогда были вы обезьяной, и даже теперь еще человек больше обезьяны, чем иная из обезьян.
    Даже мудрейший среди вас есть только разлад и помесь растения и призрака. Но разве я велю вам стать призраком или растением?
   Смотрите, я учу вас о сверхчеловеке.
    То есть Заратустра имеет ввиду: вот я такой чудесный и необыкновенный, и с высоты моей чудесности и необыкновенности я вижу, что вы - черви. Довольные собой черви. И вы за это должны презирать себя, а не погрязать в своём червивом довольстве.
   Но то, что ты такой чудесный и необыкновенный, это, вообще-то, твои проблемы. Причём здесь мы, "черви" в твоём понимании? Ведь мы тебя не звали и ни о чем не просили. Это ты пришел к нам, и начал не просить даже, а требовать,  чтобы мы стали что-то начали делать ради появления "сверхчеловека", подобно тебе, потому что тебе, видите ли,  одиноко, скучно в твоей высоте. Но, извини, нам хорошо там, где мы находимся, а если тебе так уж скучно, то, спустившись к нам, становись нами. Это мы не против, это нам всё равно, это нам даже нравится, когда ты этак-то унизишь себя перед нами, потому что ведь мы знаем, кто ты на самом деле, и за это не любим тебя, и в первую очередь за твои "дары", которые ты несешь нам, потому что они нас оскорбляют. Вот когда мы сами придём к тебе и попросим, чтобы ты из нас сделал сверхчеловеков, тогда и поговорим.
    А то вечно одно и то же: то к нам, язычникам, являются христиане, и охристианивают нас, то Петр Первый бреет нам бороды, то большевики ведут к светлому будущему - коммунизму, а эта идея ничуть не хуже идеи сверхчеловека, тем более, что большевики  в этом  направлении  немало сделали, поскольку требовали, по сути, чтобы  люди стали сверхчеловеками, это у них называлось: быть коммунистом. У них даже такое выражение было: "Я с тобой говорю как коммунист". Или: "Как коммунист я признаю мою ошибку". То есть как человек ты бы её ни за что не признал. А наклеил на себя бирку "Коммунист", и чувствуешь себя уже совсем другим существом. И, разумеется,  с победой большевиков произошло то, о чем предупреждал Ленин: сверхчеловек девальвировался, и, как всегда, победил последний человек. Потому что важнейшим свойством последнего человека является мимикрия, которая заключается в создании из себя всевозможных видимостей.  "Я - сверхчеловек,"- говорит последний человек, и навешивает на себя соответствующий ярлык. А если он - сверхчеловек, то все остальные становятся для него недочеловеками, по отношению к которым ему "всё дозволено", и вот обезумевший от навешенного на него ярлыка немецкий лавочник разливается коричневой  чумой по миру.
   Так что опасно заговаривать с последним человеком о сверхчеловеке, потому что а ну как  он и вправду захочет этого, быть сверхчеловеком; ведь он не захочет работать ради него, но  немедленно и непременно так сразу и почувствует себя сверхчеловеком, тем более что по жизни его преследует одна и та же бессознательная мысль, обусловленная чувством своей приниженности: "почему не я". Почему он, она, они, а не я. Чем я хуже  их?! И отвечает себе: нет, я ничем не хуже их. И я такой же, как они. 
   И последний человек стремится все ассимилировать, всё сделать собой.
   Это в точности как с Китаем: сколько разных агрессоров его ни завоевывало, но всегда всё заканчивалось одним и тем же: агрессоры ассимилировались китайской массой. Это что-то подобное тому, что вы попадаете в помещение, которое считаете вашим завоеванием. Но это помещение оказывается желудком, который начинает вас переваривать, так что в конечном счете от вас ничего не остаётся, кроме пользы для того тела, которому этот желудок принадлежит.
   А теперь у нас явились еще одни сверхчеловеки, сегодняшние правые, объявившие себя очередной солью земли. 
    Последний человек всегда побеждает, так что он остаётся, в конечном счете, последним героем.
   
    Если уж Заратустра заговорил о сверхчеловеке, то нужно иметь ввиду, что  "сверхчеловек" - это всего лишь слово, в которое каждый вкладывает свой собственный смысл . Слово выпущено, и пошло гулять, и приобретает свою собственную самостоятельность и силу в массах, и во что оно выльется в массовом сознании, какой будет его судьба и какого рода возможные движения станут его следствием - это вопрос с многими переменными степенями свободы.
    Одно дело - идея,  другое - во что, в каких материально-духовных формах она реализует себя в наличной  реальности, ибо идея, как и всё на свете,  материализуется в первую очередь в материале, оказывающем ей минимальное сопротивление и в этом смысле минимальное сопротивление является критерием наиболее вероятной возможности. 
    И, конечно, возникает самый первый вопрос к Заратустре на тему "а кто ты такой?":  Сам себя кем ты считаешь, сверхчеловеком, или как? То есть если ты считаешь, что ты - сверхчеловек, то сделай так, чтобы и мы поверили в это, и тогда мы будем относиться к тебе так,  к очередному богу, или идолу, на твой вкус. А если не сможешь этого сделать, то не обессудь, если мы будем принимать тебя за скомороха.

    Между тем Заратустра продолжает высказываться, но  по реакции народа, по его ухмылкам и смешкам  начинает ощущать, что то, что оно говорит, представляет собой как бы зубья шестерни, которые должны вращать зубья другой шестерни - народа - но вместо этого они вращаются, ни за что не зацепляясь. И как это бывает, когда говоришь в воздух как  в пустоту, начинаешь словно задыхаться, и слова уже не идут из тебя. И ты понимаешь, что над тобой потешаются,  однако не можешь остановиться и продолжаешь говорить - механически, впустую, просто из тебя выталкивается  словесная сперма, которая в тебе накопилась, создает в тебе дискомфорт и ты пытаешься от неё избавиться.
    Сверхчеловек -- смысл земли. Пусть же ваша воля говорит: да будет сверхчеловек смыслом земли!
    Я заклинаю вас, братья мои, оставайтесь верны земле и не верьте тем, кто говорит вам о надземных надеждах! Они отравители, все равно, знают ли они это или нет.
    Они презирают жизнь, эти умирающие и сами себя отравившие, от которых устала земля: пусть же исчезнут они!
    Прежде хула на Бога была величайшей хулой; но Бог умер, и вместе с ним умерли и эти хулители. Теперь хулить землю -- самое ужасное преступление, так же как чтить сущность непостижимого выше, чем смысл земли!
    Некогда смотрела душа на тело с презрением: и тогда не было ничего выше, чем это презрение, -- она хотела видеть тело тощим, отвратительным и голодным. Так думала она бежать от тела и от земли.
    О, эта душа сама была еще тощей, отвратительной и голодной; и жестокость была вожделением этой души!
    Но и теперь еще, братья мои, скажите мне: что говорит ваше тело о вашей душе? Разве ваша душа не есть бедность и грязь и жалкое довольство собою?
    Поистине, человек -- это грязный поток. Надо быть морем, чтобы принять в себя грязный поток и не сделаться нечистым.
    Смотрите, я учу вас о сверхчеловеке: он -- это море, где может потонуть ваше великое презрение.
    В чем то самое высокое, что можете вы пережить? Это -- час великого презрения. Час, когда ваше счастье становится для вас отвратительным, так же как ваш разум и ваша добродетель.
    Час, когда вы говорите: "В чем мое счастье! Оно -- бедность и грязь и жалкое довольство собою. Мое счастье должно бы было оправдывать само существование!"
    Час, когда вы говорите: "В чем мой разум! Добивается ли он знания, как лев своей пищи? Он -- бедность и грязь и жалкое довольство собою!"
    Час, когда вы говорите: "В чем моя добродетель! Она еще не заставила меня безумствовать. Как устал я от добра моего и от зла моего! Все это бедность и грязь и жалкое довольство собою!"
    Час, когда вы говорите: "В чем моя справедливость! Я не вижу, чтобы был я пламенем и углем. А справедливый -- это пламень и уголь!"
    Час, когда вы говорите: "В чем моя жалость! Разве жалость -- не крест, к которому пригвождается каждый, кто любит людей? Но моя жалость не есть распятие".
    Говорили ли вы уже так? Восклицали ли вы уже так? Ах, если бы я уже слышал вас так восклицающими!
    Не ваш грех -- ваше самодовольство вопиет к небу; ничтожество ваших грехов вопиет к небу!
    Но где же та молния, что лизнет вас своим языком? Где то безумие, что надо бы привить вам?
    Смотрите, я учу вас о сверхчеловеке: он -- эта молния, он -- это безумие! -- "

   Заратустра закончил, и о нём в эту минуту можно было сказать,  что он почувствовал почти чувственное  облегченное удовлетворение потому, что исчезло давление, давящее его.
   Заратустра умолк.
   Тогда кто-то из народа крикнул:
   "Мы слышали уже довольно о канатном плясуне; пусть нам покажут его!"
   Эти слова, как это и бывает в народных высказываниях, создаются  ассоциациями, возникающими в контексте текущей ситуации, и поняты  могут быть опять-таки только в её контексте.  За этими словами стояла одна из двух извечных народных потребностей - потребность в развлечении, и народ стал довольно смеяться и почти любовно смотреть на Заратустру как на существо, забавляющее его и  совершенно с той же самой любовью, с какой он смотрит на хлеб перед тем, как проглотить его. Заратустра же, после того ощущения отсутствия воздуха, которое он испытывал во время речи, без которого он задыхался, почувствовал в этих словах народа  приток ответного воздуха, и он впал почти в умиление от того, что мог его вдохнуть, что ему дали его вдохнуть,  и он полетел с лестницы, он умиленно испытал чувство без вины виноватого, он подумал, что он чего-то недообъяснил, что его недопоняли, и, как это бывает в моменты дезориентировки, когда чувствуешь, что тебя как-то не так поняли, но ведь откликнулись же, и тогда ты неведомым для себя путём вдруг бессознательно чувствуешь себя не выше, а ниже окружающих и  бросаешься к ним со своими объятиями, и начинаешь говорить о себе, чтобы показать, что ты на самом деле хороший, в непреодолимом желании, чтобы тебя полюбили. 
   И Заратустра, плохо понимая, что он делает, и удивляясь, и видя объективированную мысль, что он удивляется, и удивляясь, в свою очередь,  своему удивлению, потому что недоумевал, чему он можно удивляться,  залпом продолжил:
    " Человек -- это канат, натянутый между животным и сверхчеловеком, -- канат над пропастью.
    Опасно прохождение, опасно быть в пути, опасен взор, обращенный назад, опасны страх и остановка.
    В человеке важно то, что он мост, а не цель: в человеке можно любить только то, что он переход и гибель.
    Я люблю тех, кто не умеет жить иначе, как чтобы погибнуть, ибо идут они по мосту.
    Я люблю великих ненавистников, ибо они великие почитатели и стрелы тоски по другому берегу.
    Я люблю тех, кто не ищет за звездами основания, чтобы погибнуть и сделаться жертвою -- а приносит себя в жертву земле, чтобы земля некогда стала землею сверхчеловека.
    Я люблю того, кто живет для познания и кто хочет познавать для того, чтобы когда-нибудь жил сверхчеловек. Ибо так хочет он своей гибели.
    Я люблю того, кто трудится и изобретает, чтобы построить жилище для сверхчеловека и приготовить к приходу его землю, животных и растения: ибо так хочет он своей гибели.
    Я люблю того, кто любит свою добродетель: ибо добродетель есть воля к гибели и стрела тоски.
   Я люблю того, кто не бережет для себя ни капли духа, но хочет всецело быть духом своей добродетели: ибо так, подобно духу, проходит он по мосту.
    Я люблю того, кто из своей добродетели делает свое тяготение и свою напасть: ибо так хочет он ради своей добродетели еще жить и не жить более.
    Я люблю того, кто не хочет иметь слишком много добродетелей. Одна добродетель есть больше добродетель, чем две, ибо она в большей мере есть тот узел, на котором держится напасть.
    Я люблю того, чья душа расточается, кто не хочет благодарности и не воздает ее: ибо он постоянно дарит и не хочет беречь себя.
    Я люблю того, кто стыдится, когда игральная кость выпадает ему на счастье, и кто тогда спрашивает: неужели я игрок-обманщик? -- ибо он хочет гибели.
    Я люблю того, кто бросает золотые слова впереди своих дел и исполняет всегда еще больше, чем обещает: ибо он хочет своей гибели.
    Я люблю того, кто оправдывает людей будущего и искупляет людей прошлого: ибо он хочет гибели от людей настоящего.
    Я люблю того, кто карает своего Бога, так как он любит своего Бога: ибо он должен погибнуть от гнева своего Бога.
    Я люблю того, чья душа глубока даже в ранах и кто может погибнуть при малейшем испытании: так охотно идет он по мосту.
    Я люблю того, чья душа переполнена, так что он забывает самого себя, и все вещи содержатся в нем: так становятся все вещи его гибелью.
    Я люблю того, кто свободен духом и свободен сердцем: так голова его есть только утроба сердца его, а сердце его влечет его к гибели.
    Я люблю всех тех, кто являются тяжелыми каплями, падающими одна за другой из темной тучи, нависшей над человеком: молния приближается, возвещают они и гибнут, как провозвестники.
    Смотрите, я провозвестник молнии и тяжелая капля из тучи; но эта молния называется сверхчеловек. "
   Так говорил Заратустра. Он говорил о себе. И когда он кончил говорить, он понял, что говорил он только с самим собою, и слышал только самого себя: его никто не слушал. Внимание народа было привлечено к канатному плясуну.

    22.10.08 г.