на главную страницу
визитка
темы
Пьесы Чехова находят живой отклик в среде русской, и не только,
интеллигенции и остаются современными спустя более века после их написания. Что
говорит о том, что природа интеллигенции неизменна.
Если говорить о
сущности природы интеллигенции, то в своём основании она имеет Васисуалия
Лоханкина:
"Ровно в шестнадцать часов сорок минут
Васисуалий Лоханкин объявил голодовку.
Он лежал на клеенчатом диване, отвернувшись от всего мира, лицом к
выпуклой диванной спинке. Лежал он в подтяжках и зеленых носках, которые в
Черноморске называют также карпетками.
Поголодав минут двадцать в таком положении, Лоханкин застонал,
перевернулся на другой бок и посмотрел на жену. При этом зеленые карпетки
описали в воздухе небольшую дугу. Жена бросала в крашеный дорожный мешок свое
добро: фигурные флаконы, резиновый валик для массажа, два платья с хвостами и
одно старое без хвоста, фетровый кивер со стеклянным полумесяцем, медные патроны
с губной помадой и трикотажные рейтузы.
-- -- Варвара! -- сказал Лоханкин в нос. Жена молчала, громко дыша.
-- Варвара! -- повторил он. -- Неужели ты в самом деле уходишь от
меня к Птибурдукову?
-- Да, -- ответила жена. -- Я ухожу. Так надо.
-- Но почему же, почему? -- сказал Лоханкин с коровьей страстностью.
Его и без того крупные ноздри горестно раздулись. Задрожала
фараонская бородка.
-- Потому что я его люблю.
-- А я как же?
-- Васисуалий! Я еще вчера поставила тебя в известность. Я тебя
больше не люблю.
-- Но я! Я же тебя люблю, Варвара!
-- Это твое частное дело, Васисуалий. Я ухожу к Птибурдукову. Так
надо.
-- Нет! -- воскликнул Лоханкин. -- Так не надо! Не может один человек
уйти, если другой его любит!
-- Может, -- раздраженно сказала Варвара, глядясь в карманное
зеркальце. -- И вообще перестань дурить, Васисуалий.
-- В таком случае я продолжаю голодовку! -- закричал несчастный муж.
-- Я буду голодать до тех пор, покуда ты не вернешься. День. Неделю. Год буду
голодать!
Лоханкин снова перевернулся и уткнул толстый нос в скользкую холодную
клеенку.
-- Так вот и буду лежать в подтяжках, -- донеслось с дивана, -- пока
не умру. И во всем будешь виновата ты с инженером Птибурдуковым.
Жена подумала, надела на белое невыпеченное плечо свалившуюся
бретельку и вдруг заголосила:
-- Ты не смеешь так говорить о Птибурдукове! Он выше тебя!
Этого Лоханкин не снес. Он дернулся, словно электрический разряд
пробил его во всю длину, от подтяжек до зеленых карпеток.
-- Ты самка, Варвара, -- тягуче заныл он. -- Ты публичная девка!
-- Васисуалий, ты дурак! -- спокойно ответила жена.
-- Волчица ты, -- продолжал Лоханкин в том же тягучем тоне. -- Тебя я
презираю. К любовнику уходишь от меня. К Птибурдукову от меня уходишь. К
ничтожному Птибурдукову нынче ты, мерзкая, уходишь от меня. Так вот к кому ты от
меня уходишь! Ты похоти предаться хочешь с ним. Волчица старая и мерзкая притом!
Ему очень не хотелось расставаться с Варварой. Наряду с множеством недостатков y
Варвары были два существенных достижения: большая белая грудь и служба. Сам
Васисуалий никогда и нигде не служил. Служба помешала бы ему думать о значении
русской интеллигенции, к каковой социальной прослойке он причислял и себя. Таким
образом, продолжительные думы Лоханкина сводились к приятной и близкой теме:
"Васисуалий Лоханкин и его значение", "Лоханкин и трагедия русского
Либерализма", "Лоханкин и его роль в русской революции". Обо всем этом было
легко и покойно думать, разгуливая по комнате" фетровых сапожках, купленных на
Варварины деньги, и поглядывая на любимый шкаф, где мерцали церковным золотом
корешки брокгаузовского энциклопедического словаря. Подолгу стаивал Васисуалий
перед шкафом, переводя взоры с корешка на корешок. По ранжиру вытянулись там
дивные образцы переплетного искусства: Большая медицинская энциклопедия, "Жизнь
животных", пудовый том "Мужчина и женщина", а также "Земля и люди" Элизе Реклю.
"Рядом с этой сокровищницей мысли, -- неторопливо думал Васисуалий,
-- делаешься чище, как-то духовно растешь". "
"И в жизни Васисуалия
Андреевича наступил период мучительных дум и моральных страданий. Есть люди,
которые не умеют страдать, как-то не выходит. А если уж и страдают, то стараются
проделать это как можно быстрее и незаметнее для окружающих. Лоханкин же страдал
открыто, величаво, он хлестал свое горе чайными стаканами, он упивался им.
Великая скорбь давала ему возможность лишний раз поразмыслить о значении русской
интеллигенции, а равно о трагедии русского либерализма.
"А может быть, так надо, -- думал он, -- может быть, это искупление,
и я выйду из него очищенным? Не такова ли судьба всех стоящих выше толпы людей с
тонкой конституцией? Галилей, Милюков, А. Ф. Кони. Да, да, Варвара права, так
надо!"
Душевная депрессия не помешала ему, однако, дать в газету объявление
о сдаче внаем второй комнаты. "Это все-таки материально поддержит меня на первых
порах", -- решил Васисуалий. И снова погрузился в туманные соображения о
страданиях плоти и значении души как источника прекрасного.
От этого занятия его не могли отвлечь даже настоятельные указания
соседей на необходимость тушить за собой свет в уборной. Находясь в расстройстве
чувств, Лоханкин постоянно забывал это делать, что очень возмущало экономных
жильцов."
Васисуалий Андреевич по-прежнему забывал тушить свет в помещении
общего пользования. Да и мог ли он помнить о таких мелочах быта, когда ушла
жена, когда остался он без копейки, когда не было еще точно уяснено все
многообразное значение русской интеллигенции? Мог ли он думать, что жалкий
бронзовый светишко восьмисвечовой лампы вызовет в соседях такое большое чувство?
Сперва его предупреждали по нескольку раз в день. Потом прислали письмо,
составленное Митричем и подписанное всеми жильцами. И, наконец, перестали
предупреждать и уже не слали писем. Лоханкин еще не постигал значительности
происходящего, но уже смутно почудилось ему, что некое кольцо готово сомкнуться.
И покуда его пороли, покуда Дуня конфузливо смеялась, а бабушка покрикивала с
антресолей: "Так его, болезного, так его, родименького!" -- Васисуалий Андреевич
сосредоточенно думал о значении русской интеллигенции и о том, что Галилей тоже
потерпел за правду.
Есть у Чехова
характерная черта, отличающая его от других писателей: целомудрие. "Было в нём
какое-то целомудрие, заставлявшее его прятать всё, что глубоко, по-настоящему
волновало его" (Е.И.Замятин) Другими словами, стыдливость. Но стыдливость
- это вытесненное рабство, ставшее инстинктом. В письме к А. Ф.
Суворину (7 января 1889 г.).Чехов пишет: « Напишите-ка рассказ о том, как
молодой человек, сын крепостного, бывший лавочник, гимназист и студент,
воспитанный на чинопочитании, целовании поповских рук, поклонении чужим
мыслям... выдавливает из себя по каплям раба и как он, проснувшись в одно
прекрасное утро, чувствует, что в его жилах течет уже не рабская кровь, а
настоящая человеческая».
Возникает вопрос: что означает это "выдавливание", какой процесс за
ним стоит и что является его результатом со стороны психики?
Пусть существует "юность разума" - состояние духа субъекта,
содержание которого образовано множеством воспитанных в нем средой
рефлексов, к которым так или иначе относится его душа, реализующая себя в его
я. Всё это - действительная реальность, действительное содержание духа,
которое, однако, есть содержание в себе, а не для себя, поскольку не субъект, не
его я владеет ими, а, напротив, они владеют им. И вот субъект входит в
пору зрелости. При этом он, при всех своих возможных негативных частных реакциях
на частности содержания духа в целом их, как правило, принимает, и принимает
также и тем самым физический мир духа. Чехов говорит о рабскости, это значит,
что воспитанные у него рефлексы воспринимались им в качестве внешней подавляющей
его силы, а не как соответствующие его душе. Они порабощали его душу, то есть
его я, вызывая в ней сопротивление, и его целью стало освобождение от их
спонтанного, не зависящего от его воли влияния на него. Чехов осознал свою
зависимость и начал осознанно избавляться от неё. Другими словами, он стал не
овладевать этими рефлексами, как это обычно происходит у ординарного человека,
когда в пору начала возмужания тот начинает сознательно овладевать теми
программами, которые заложены в него его средой и составляют его бессознательное
содержание, так что в результате этого процесса он формирует из себя еще один
экземпляр среды в виде собственной персоны, то есть силы, принимающей
порабощение и готовой порабощать: "до" процесса самосознания он выступал в
качестве пассивной, а "после" - начинает выступать в качестве активной её
составляющей. Т.о. этим процессом реализуется соответствие между
бессознательным и сознательным содержанием, и человек "приходит тем самым к
самому себе в этом мире, становясь его частью" и этим достигая свободы в себе.
Не то у Чехова. Чехов "этого мира божьего", то есть мира, каков он есть, не
принимает. И результатом этого стало вытеснение порабощающих его схем в
бессознательное, с одной стороны и, соответственно и как следствие этого,
противопоставление, объективация себя по отношению к миру, с другой. Его
сознание поступило прямо противоположным образом тому, как это происходит у
ординарного человека: его отношение к воспитанным в нём схемам явилось
негативным, и для реализации негативности он должен был положениям схем
среды выработать у себя противоположные положения, которые должны были
противостоять тому, что его порабощало. Но если человек вступает на этот путь,
то он должен идти по нему в течение всей жизни, поскольку жизнь есть
процесс, в котором ничего нет окончательного. И, значит, Чехов должен был
поддерживать это отношение свободы относительно чувственного отношения к
реальности в течение всей своей жизни, и средством реализации его явилось
его писательство. Это привело его к банальному следствию самодостаточных людей -
одиночеству. В одной записке он писал: "Как я буду лежать в могиле один, так, в
сущности, я и живу в одиночестве" Чехов - это человек, который не принимает в
себя других людей, который является саморегулирующейся самодостаточной машиной.
Он объективировал себя по отношению к внешнему миру. Когда Книппер-Чехова ему
пишет:"Я не могу жить и всё в себе носить. Мне нужно высказаться иногда и
глупостей наболтать, чепуху сказать, и все-таки легче. Ты это понимаешь или нет?
Ты ведь совсем другой. Ты никогда не скажешь, не намекнешь, что у тебя на душе,
а мне иногда так хочется, чтобы ты близко, близко поговорил со мной, как ни с
одним человеком не говорил. Я тогда почувствую себя близкой к тебе совсем. Я вот
пишу, и мне кажется, ты не понимаешь, о чём я говорю. Правда? То есть находишь
ненужным". Чехов действительно не понимает её, как не понимает сознающая себя
духовность не сознающую себя чувственность; он склонен видеть в этом
письме нарушение в организме жены обмена веществ. Подобным же образом он
реагирует и на жалобы сестры: "Не понимаю, отчего, как ты пишешь, на душе у тебя
тоскливо и мрачные мысли. Здоровье у тебя хорошее ... дело есть, будущее как у
всех порядочных людей – что же волнует тебя? Нужно бы тебе купаться и ложиться
попозже, вина совсем не пить или пить только раз в неделю и за ужином не есть
мяса. Жаль, что в Ялте такое скверное молоко и тебя нельзя посадить на молочную
пищу..." Чехов однажды писал Книппер-Чеховой: "Ты спрашиваешь: что такое
жизнь? Это всё равно, что спросить: что такое морковка? Морковка есть морковка,
и больше ничего не известно . Неизвестно – и хорошо, неизвестно – и ладно. Сиди
и ешь морковку – в ней витамины ".
Какова особенность структуры этой
психологической машины? - та, что она целиком регулируется духовной стороной, в
то время как чувственная сторона у неё неё вытеснена и по отношению к ней
выставлены жесткие защиты. Чехов не только никого не допускал в свою
внутреннюю жизнь, он вообще исключал область внутренней жизни из рассмотрения,
ибо, точно также, как единожды солгавши. будешь лгать всю жизнь, так и за
однажды допущенной чувственной частностью потянутся вслед остальные частности, и
вот уже чувственность вытеснила духовность. Отсюда его резкое неприятие
Достоевского, поскольку, по его мнению, бесстыдно обнажать
человеческую душу, а Достоевский именно этим и занимался всю свою жизнь. Отсюда
Также сначала принятие Чеховым, а затем отрицание "Крейцеровой сонаты"
Толстого, и отсюда же высказывание А.И.Сумбат-Южина о Чехове: "Чехов вообще был
очень кроткий, мягкий человек, боялся обидеть и нежно-нежно относился к чужой
душе..." Но это отношение Чехова к чужой душе всего лишь означает защиту его
духовности от собственной непосредственности. И этим же объясняется
исключительно духовный, то есть объективированный характер его произведений, что
особенно наглядно проявилось в его драматургии. И, наконец, отсюда же следует
его мысль о том, что в человеке всё должно быть прекрасно: и душа, и тело и
мысли. Должно быть - почему? Да просто потому, что это - положение духа,
противопоставленное реальному человеку. В пьесах Чехова мы видим слова, слова,
слова, за которыми стоит наблюдающая за человеческими экземплярами духовность,
которая берет их такими, какими они выражают себя в сфере духа, а не в сфере
чувства. Нет нигде непосредственных чувств. Всюду чувства переведены в слова.
То, как выглядит, как отражается человек в сфере
духа, вещь довольно сложная, поскольку ведь дух существует "вперемежку" с
чувственной стороной, и в этой связи великая заслуга Чехова состоит в том,
что в его произведениях мы имеем дело с жизнью субъекта как жизнью его духа,
отфильтрованной от его чувственно-инстинктивной стороны.
Мы
открываем "Иванова" и сразу же попадаем в мир, где "русский дух, где Русью
пахнет". В этом отношении превосходен образ Боркина. Боркин - это русский
дух, проявляющий себя в своей непосредственности. Иванов - это русский дух,
осознающий себя. Русский дух в своей непосредственности
инстинктивно-рефлекторен и не знает предела. Он как бы витает над
реальностью, не соприкасаясь к ней, и в то же самое время в любой момент
готов начать в ней действовать, опять-таки не задумываясь о ней. Русский дух
свободен по отношению к реальности и характеризуется свободной, ничем не
ограничиваемой предприимчивостью. Для русского реальность - это вещь,
которая существует для него и определяется не своей собственной, а его
субъективной логикой, движениями его души. В этом смысле русский - это чаще
всего непосредственные свободные проявления его души, а не чувств или
рассудка
"Иванов и
Боркин. Иванов сидит за столом и читает книгу. Боркин в больших сапогах, с
ружьем показывается в глубине сада; он навеселе; увидев Иванова, на цыпочках
идет к нему и, поравнявшись с ним, прицеливается в его лицо.
Иванов (увидев Боркина, вздрагивает и вскакивает). Миша, бог
знает что... вы меня испугали... Я и так расстроен, а вы еще с глупыми
шутками... (Садится.)
Испугал и радуется...
Боркин (хохочет). Ну, ну... виноват,
виноват. (Садится рядом.) Не буду больше, не буду... (Снимает
фуражку.) Жарко. Верите ли, душа моя, в какие-нибудь три часа
семнадцать верст отмахал... замучился... Пощупайте-ка, как у меня сердце
бьется...
Иванов (читая). Хорошо, после.
Боркин. Нет, вы сейчас пощупайте. (Берет его руку и
прикладывает к груди.) Слышите? Ту-ту-ту-ту-ту-ту. Это значит, у меня порок
сердца. Каждую минуту могу скоропостижно умереть. Послушайте, вам будет
жаль, если я умру?
Иванов. Я читаю... после...
Боркин. Нет, серьезно, вам будет жаль, если
я вдруг умру? Николай Алексеевич, вам будет жаль, если я умру?
Иванов. Не приставайте!
Боркин. Голубчик, скажите: будет жаль?
Иванов. Мне жаль, что от вас водкой пахнет.
Это, Миша, противно.
Боркин (смеется). Разве пахнет? Удивительное
дело... Впрочем, тут пет ничего удивительного. В Плесниках я встретил
следователя, и мы, признаться, с ним рюмок по восьми стукнули. В сущности
говоря, пить очень вредно. Послушайте, ведь вредно? А? Вредно?
Иванов. Это наконец невыносимо... Поймите,
Миша, что это издевательство...
Боркин. Ну, ну... виноват, виноват!.. Бог с
вами, сидите себе... (Встает и идет.) Удивительный народ, даже и поговорить
нельзя. "
Существует высказывание, что русские едят (в
психологическом смысле) друг друга . В этом отрывке мы имеем пример этого
отношения. Мы видим, что оно характеризуется тем, что, заметив сопротивление
действиям, связанное с выражением неудовольствия, испытываемого человеком,
субъект начинает привязчиво действовать в этом направлении, наслаждаясь
выражаемым неудовольствием, и останавливается только тогда, когда ответное
действие вызовет неудовольствие в нём самом. Заметим, что вызванное
неудовольствие вызывает обиду, которая проявляет себя в реакции мести и тем
самым замыкает круг отрицательного взаимодействия.
Немного отклонимся в сторону и поговорим о методологии.
Обычно
приводится какой-то текст и начинается его т.н. рациональный разбор, который
сердцу человека ничего не говорит. Я думаю, есть другой уровень. Вы читаете
текст, и нечто в нём почувствовали. За этим чувством выстраивается ваша
(субъект-объектная) собственная реальность, и в то же самое время эта его
реальность не рационализирована, не выразима с словах. Это чувственное
отражение текста у разных людей обычно различно. Одни видят в тексте одно,
другие - другое, третьи выделяют в нём совершенно неожиданные для всех
остальных стороны. Наконец, у иных текст вовсе не вызывает никакой
реакции, он в них не пошёл, они его не восприняли. Всё происходит в
соответствии с собственной натурой читателя.
Есть
у Казьминой в стихотворении "Прости" замечательные слова:
"Ведь я из-за вас даже ветра не слышу, А он мне диктует такие стихи. За Лешкиной шапкой луны мне не видно Не с вами я. Я на другом берегу И мне так обидно, до боли обидно, Что чувствую все, но сказать не могу. Не могу, потому что сказать мне нечего Ведь смысл, поверьте, всегда между слов. Ветер, так было все, вечер за вечером Прости, но я больше не слышу стихов".
Слова - не реальность, слова указывают на
реальность - на реальность чувств, ощущений, образов и т.д. Слова связывают нас
с внешней реальностью не непосредственно, а опосредованно, через рефлексы; они
выступают в качестве знаков знаков, указателей на (внешние или внутренние)
раздражители. Либо же слова возбуждают наши внутренние состояния, которые есть
наша реальность.
В силу этого смысл действительно оказывается между слов.
Поэтому, когда приводится иллюстрация, представляющая образ реальности, то
она либо срабатывает на чувствах человека, либо не срабатывает, вызывает в нём
соответствующий отклик или не вызывает, и человек видит в иллюстрации то, что
видит в ней другой человек, или не видит. И, соответственно, благодаря
образам, задаваемым иллюстрациями, мы получаем ту или иную форму информационного
взаимодействия с автором текста - резонанс в том или ином отношении,
синхронизацию с его образами и мыслями, либо
десинхронизацию, подавление информационно-чувственного взаимодействия.
Когда мы читаем какой-то текст, мы натыкаемся в нём на какие-то вещи, которые
заставляют нас остановиться и начать "копаться" в описываемой реальности в
попытках понять её. В приведенном отрывке из "Иванова" характеры Боркина и
Иванова намечаются и противопоставляются. Но невозможно по отдельному отрывку
делать отдалённые следствия, для этого нужно иметь дело с целым. И в связи с
этим возникает известное противоречие: с одной стороны, отдельная частность о
чем-то говорит, позволяет делать выводы, с другой стороны, понимание
совокупности частностей заставляет нас изменять
сделанные нами выводы относительно
частностей. Т.о., мы имеем дело с множеством сцен, в каждой из которых её герои
как-то себя показывают, как-то выглядят. Сцены выстраиваются в
последовательность событий т.о., что последующие сцены заставляют нас добавлять
в образы новые черты, а также изменять понимание старых,
поскольку требуют от нас объединения их в целостность.
Итак, во
всяком случае мы должны как-то образы на каждом шаге понимать, последовательно
составляя о них целостное понятие. Это сродни действиям в высшей
математике в связи с процессами нахождения производных и интегралов.
Действительно, имея дело с событием, мы должны определить его значение точно
также, как
для каждого интервала пути мы определяем соответствующую
ему скорость, выступающую в качестве его значения на
данном участке. И мы должны получить понимание последовательности
событий, реализуемых в данной реальности, подобно тому,
как мы находим пройденный телом путь посредством интегрирования функции его
скорости.
Новая реальность может быть понята только
через известную реальность. Любая новая реальность складывается у нас из
совокупности уже известных нам реальностей т.о., что она не тождественна ни
одной из них, но в то же самое время характеризуется какими-то их чертами.
Такого рода подход сродни математическому методу, который разрывает целостное
явление на независимые аспекты и затем из них снова слагает целое т.о., чтобы
целое было отражено в мере, достаточной для практических целей, при этом,
разумеется, модель не исчерпывает реальности и не претендует на это.
Поэтому при разборе мы задаёмся вопросом: как кто?
Другой образ является ключом для понимания той или иной
стороны рассматриваемого образа. Пример составления желаемого целого их
множества качеств разных объектов находим у Гоголя в "Женитьбе":
"Агафья
Тихоновна.
Право, такое затруднение — выбор! Если бы еще один, два человека, а то четыре.
Как хочешь, так и выбирай. Никанор Иванович недурен, хотя, конечно, худощав;
Иван Кузьмич тоже недурен. Да если сказать правду, Иван Павлович тоже хоть и
толст, а ведь очень видный мужчина. Прошу покорно, как тут быть? Балтазар
Балтазарович опять мужчина с достоинствами. Уж как трудно решиться, так просто
рассказать нельзя, как трудно! Если бы губы Никанора Ивановича да приставить к
носу Ивана Кузьмича, да взять сколько-нибудь развязности, какая у Балтазара
Балтазарыча, да, пожалуй, прибавить к этому еще дородности Ивана Павловича — я
бы тогда тотчас же решилась."
Мы
находим
в размышлениях Агафьи Тихоновны важную вещь: у неё существует инстинкт её
"архетипа", как, может быть, выразился бы Юнг, который позволяет женщине
узнать в мужчине то, что ему
(архетипу женщины)
соответствует, и, пожалуй, также и то, что ему противоречит или является
нейтральным (говоря по-русски, что в мужчине соответствует или
не соответствует женщине). И отсюда её сложение из многих одного. То, что
нужно человеку, лежит не вне его, а в нём как объекту
материальной реальности, которая в данном случае выступает в качестве первичной
в отношении внешнего мира, ища в нём то, что ей соответствует.
Мы задаемся вопросом: кого напоминает Боркин? Гоголевского
Ноздрёва. В каком отношении? В отношении непосредственности реакций. Можно
сказать, что Боркин - более серьёзный, более развитой родственник Ноздрёва,
который, в отличие от Ноздрёва, обладает чутьём на возможности реальности, но в
то же самое время характеризуется тем, что у него отсутствует её чувство.
Процессы возбуждения у него доминируют, и это не позволяет ему опуститься на
землю и закрепиться на ней. Чеховские герои - это вообще люди, у которых душа ни
к чему не привязана, свободна, и это, мне кажется, одна из характернейших черт
русского характера, импульсы которого направлены в общем случае на
удовлетворение импульсов души, а не тела или ума, в силу чего русский
человек свободен и относительно материальной, и относительно духовной
составляющих своего бытия. Последние он развивает в той мере, в какой они
являются средством для удовлетворения его души.
"Боркин.
Голубчик, Николай Алексеевич, мамуся моя, ангел души моей, вы все нервничаете,
ноете, постоянно в мерилехлюндии, а ведь мы вместе черт знает каких делов могли
бы наделать! Для вас я на все готов... Хотите, я для вас на Марфуше Бабакиной
женюсь? Половина приданого ваша... То есть не половина, а все берите, все!..
Иванов. Будет вам вздор молоть...
Боркин. Нет, серьезно! Хотите, я на Марфуше женюсь? Приданое
пополам... Впрочем, зачем я это вам говорю? Разве вы поймете? (Дразнит.)
"Будет вздор молоть". Хороший вы человек, умный, но в вас не хватает этой жилки,
этого, понимаете ли, взмаха. Этак бы размахнуться, чтобы чертям тошно стало...
Вы психопат, нюня, а будь вы нормальный человек, то через год имели бы миллион.
Например, будь у меня сейчас две тысячи триста рублей, я бы через две недели
имел двадцать тысяч. Не верите? И это, по-вашему, вздор? Нет, не вздор... Вот
дайте мне две тысячи триста рублей, и я через неделю доставлю вам двадцать
тысяч. На том берегу Овсянов продает полоску земли, как раз против нас, на две
тысячи триста рублей. Если мы купим эту полоску, то оба берега будут наши. А
если оба берега будут наши, то, понимаете ли, мы имеем право запрудить реку.
Ведь так? Мы мельницу будем строить, и, как только мы объявим, что хотим запруду
сделать, так все, которые живут вниз но реке, поднимут гвалт, а мы сейчас:
коммен-зиир {подите-ка сюда (от нем.: kommen Sie hier.}, - если хотите, чтобы
плотины не было, заплатите. Понимаете? Заревская фабрика даст пять тысяч,
Корольков три тысячи, монастырь даст пять тысяч...
Иванов. Все это, Миша, фокусы... Если не
хотите со мною ссориться, то держите их при себе. "
Обратимся Иванову. В приведенной сцене мы видим совершенно
адекватную реакцию Иванова на приставания Боркина. Человек читает, и создаётся
впечатление, что он занят важным делом. Наконец, Иванов не выдерживает, и что он
делает? Он говорит о своём состоянии, которое вызвал в нём Боркин: "Наконец, это
невыносимо". И затем обращается к Боркину: "Поймите, Миша, что это
издевательство"- то есть он определяет действия Боркина по отношению к себе. И,
с другой стороны, он пытается убедить в чем-то другого человека с тем, чтобы за
счет этого изменить его поведение. Т.о., речь идет о регулировании поведения
другого человека, в данном случае по отношению к себе, посредством второй
сигнальной системы. Иначе говоря, он пытается формировать не рефлекторную, а
сознательную реакцию у другого человека и, надо полагать, что этим же принципом
он руководствуется при саморегулировании, то есть он также и у себя стремится
формировать поведение на основе понимания. В то же самое время, по дальнейшему
тексту пьесы мы видим, что в этом отношении у него существует мера, которую он
переходит при повышении давления на него. И тогда он начинает реагировать
непосредственно - это мы видим в одной из последующих сцен с Боркиным, а также
в двух сценах с Анной Петровной, о которых поговорим ниже. Значит, мы видим,
что, с одной стороны, Иванов не выдерживает раздражений. Вот эта вещь - не
выдерживание раздражений - она характерна в пьесе не только для Иванова. Так или
иначе этим больны в пьесе и Шабельский, и Анна Петровна, и Лебедев. Все больны
одной и той же болезнью - от раздражителей, которые не имеют смысла. Ведь что
такое Боркин - это машина по производству раздражителей без смысла. Люди,
которые постоянно производят виртуальную реальность, не соприкасающуюся с
физической, практической реальностью, и даже когда возникает такое
соприкосновение с нею, это оказывается тем, что существующую реальность
разрушает. В данном случае мы сталкиваемся с двумя полярными силами: с одной
стороны, удовлетворение человеком своих внутренних импульсов, с другой стороны,
бессмысленность этих импульсов для другой стороны, импульсов, которые в конце
концов становятся невыносимы. Замечательно яркий пример столкновения этих
импульсов я нашел в стихотворении Казьминой "Стих Тёмке" Я прошу товарищей, не
приученных к мату, закрыть на него глаза, что до меня, я над ним хохотал от
души. Можно себе представить, что чувствует человек, когда у него отрезают
доступ к объекту удовлетворения. Мой сотрудник Николай Михайлович из тех, у кого
нарывает необходимость говорить. И вот он заходит к тебе и начинает выливать на
тебя свои мысли. В конце концов у меня возникает реакция, совершенно аналогичная
реакции Казьминой, и примерно её же словами, но, очевидно, по противоположному
поводу. После этого Николай Михайлович смертельно обижается и несколько
дней не заходит, ходит по другим, выливая в них то, что в нём непрерывно
накапливается. Потом он забывает о моём мате, и всё начинается сначала, при
условии, если его сразу не отошьёшь. Так что в этом плане реакция Иванова
является весьма характерной для людей, которые занимаются делом, а не словами.
Но уже следующая сцена заставляет остановиться в недоумении:
"Боркин.Пожалуйте восемьдесят два рубля!..
Иванов. Какие восемьдесят два рубля?
Боркин. Завтра рабочим платить.
Иванов. У меня нет.
Боркин. Покорнейше благодарю! (Дразнит.) У меня нет... Да ведь
нужно платить рабочим? Нужно?
Иванов. Не знаю. У меня сегодня ничего нет. Подождите до
первого числа, когда жалованье получу.
Боркин. Вот и извольте разговаривать с такими субъектами!..
Рабочие придут за деньгами не первого числа, а завтра утром!..
Иванов. Так что же мне теперь делать? Ну, режьте меня,
пилите...
И что у вас за отвратительная манера приставать ко мне именно тогда, когда я
читаю, пишу или...
"
Э, нет, деловой человек не может так отвечать. Так, может
быть, Иванов склонен к духовным занятиям? Видишь, что-то там пишет, читает... Но
вот мы слышим от него:
"Иванов. Объяснять
тебе, кто я - честен или подл, здоров или психопат, я не стану. Тебе не
втолкуешь. Был я молодым, горячим, искренним, неглупым; любил, ненавидел и верил
не так, как все, работал и надеялся за десятерых, сражался с мельницами, бился
лбом об стены; не соразмерив своих сил, не рассуждая, не зная жизни, я взвалил
на себя ношу, от которой сразу захрустела спина и потянулись жилы; я спешил
расходовать себя на одну только молодость, пьянел, возбуждался, работал; не знал
меры. И скажи: можно ли было иначе? Ведь нас мало, а работы много, много! Боже,
как много! И вот как жестоко мстит мне жизнь, с которою я боролся! Надорвался я!
В тридцать лет уже похмелье, я стар, я уже надел халат. С тяжелою головой, с
ленивою душой, утомленный, надорванный, надломленный, без веры, без любви, без
цели, как тень, слоняюсь я среди людей и не знаю: кто я, зачем живу, чего хочу?
И мне уже кажется, что любовь - вздор, ласки приторны, что в труде нет смысла,
что песня и горячие речи пошлы и стары. И всюду я вношу с собою тоску, холодную
скуку, недовольство, отвращение к жизни... Погиб безвозвратно! Перед тобою стоит
человек, в тридцать пять лет уже утомленный, разочарованный, раздавленный своими
ничтожными подвигами; он сгорает со стыда, издевается над своею слабостью... О,
как возмущается во мне гордость, какое душит меня бешенство! (Пошатываясь.) Эка,
как я уходил себя! Даже шатаюсь... Ослабел я. Где Матвей? Пусть он свезет меня
домой. "
В фильме "Приключения принца Флоризея"
принц говорит, что на приключения, в которые он пускается , его толкает скука, и
приключения являются средством бегства от неё. Другими словами, действия принца
являются осознанными, произвольными. В молодости же возникает эта непроизвольная
потребность в деятельности. А что такое эти высказывания Иванова? Как-то не
веришь тому, что он говорит. И, в связи с этим, возникает действительно вопрос:
а можно ли ему верить? У Иванова есть представление о себе. По ходу всей пьесы
он постоянно занимается рассуждениями о своей собственной персоне, причём,
всё это должны выслушивать окружающие. То есть он не просто "страдает", а
страдает непременно на людях, причём, во всех своих поступках он принимает себя
за точку отсчета, с которой должны соотноситься окружающие. Значит,
наверное можно предположить, что он и прежде, и раньше был таким. И ведь
что характерно - мы не знаем, что у него внутри, мы слышим только, как он
объясняет нам себя. Его противоречия с Львовым не случайны, поскольку
подобралась в известном смысле два сапога пара: как один замкнут на самого
себя и руководствуется только собственными импульсами, точно также и другой
представляет собой жесткое замыкание себя на точке: я - честный человек, и
потому смею и должен судить. Разница же только в том, что Львов - надел на себя
удобную на себя тогу честного человека, причём, это произошло у него
непроизвольно, является вещью рефлекторной,
" Львов
(один). Проклятый характер... Опять упустил случай и не поговорил с ним как
следует... Не могу говорить с ним хладнокровно! Едва раскрою рот и скажу одно
слово, как у меня вот тут (показывает на грудь) начинает душить,
переворачиваться, и язык прилипает к горлу. Ненавижу этого Тартюфа, возвышенного
мошенника, всею душой... Вот уезжает... У несчастной жены все счастье в том,
чтобы он был возле нее, она дышит им, умоляет его провести с нею хоть один
вечер, а он... он не может... Ему, видите ли, дома душно и тесно. Если он хоть
один вечер проведет дома, то с тоски пулю себе пустит в лоб. Бедный... ему нужен
простор, чтобы затеять какую-нибудь новую подлость... О, я знаю, зачем ты каждый
вечер ездишь к этим Лебедевым! Знаю!
Львов. А кто вас уполномочивал оскорблять
во мне мою правду? Вы измучили и отравили мою душу. Пока я не попал в этот уезд,
я допускал существование людей глупых, сумасшедших, увлекающихся, но никогда я
не верил, что есть люди преступные осмысленно, сознательно направляющие свою
волю в сторону зла... Я уважал и любил людей, но когда увидел вас...
Львов (входит, смотрит на часы). Пятый час. Должно быть, сейчас начнется
благословение... Благословят и повезут венчать. Вот оно, торжество добродетели и
правды! Сарру не удалось ограбить, замучил ее и в гроб уложил, теперь нашел
другую. Будет и перед этою лицемерить, пока не ограбит ее и, ограбивши, не
уложит туда же, где лежит бедная Сарра. Старая, кулаческая история...
Пауза.
На седьмом небе от
счастья, прекрасно проживет до глубокой старости, а умрет со спокойною совестью.
Нет, я выведу тебя на чистую воду! Когда я сорву с тебя проклятую маску и когда
все узнают, что ты за птица, ты полетишь у меня с седьмого неба вниз головой в
такую яму, из которой не вытащит тебя сама нечистая сила! Я честный человек, мое
дело вступиться и открыть глаза слепым. Исполню свой долг и завтра же вон из
этого проклятого уезда!
Саша. Что вы
можете сказать? Что вы честный человек? Это весь свет знает! Вы лучше скажите
мне по чистой совести: понимаете вы себя или нет! Вошли вы сейчас сюда, как
честный человек, и нанесли ему страшное оскорбление, которое едва не убило меня;
раньше, когда вы преследовали его, как тень, и мешали ему жить, вы были уверены,
что исполняете свой долг, что вы честный человек. Вы вмешивались в его частную
жизнь, злословили и судили его; где только можно было, забрасывали меня и всех
знакомых анонимными письмами, - и все время вы думали, что вы честный человек.
Думая, что это честно, вы, доктор, не щадили даже его больной жены и не давали
ей покоя своими подозрениями. И какое бы насилие, какую жестокую подлость вы ни
сделали, вам все бы казалось, что вы необыкновенно честный и передовой человек!
Иванов (смеясь). Не свадьба, а парламент! Браво, браво!..
Саша (Львову). Вот теперь и подумайте: понимаете вы себя или
нет? Тупые, бессердечные люди! (Берет Иванова за руку.) Пойдем отсюда,
Николай! Отец, пойдем! "
тогда как Иванов
"открыл в себе" неизвестную Львову свою собственно бессознательную реальность,
и в недоумении и страхе остановился перед ней, не понимая, что именно с ним
произошло. Его состояние можно назвать пробоем чувств, бессознательного на
сознание, пробоем, при котором рациональное оказывается под бременем
бессознательного, неспособно ни управлять им, ни влиять на него. Но для того,
чтобы это могло произойти, необходимо, чтобы изначально само его сознание по
отношению к бессознательному, то есть к его внутренней психологической
реальности, было бессознательным, а это имеет место тогда, когда в
качестве критерия действий сознания выступает не его бессознательное как целое,
то есть не сам человек в его
целостной, но его отдельная часть,
в настоящем случае страсть, находящая своё удовлетворение в удивлении
перед ним окружающих, и, значит, речь изначально идёт не о действительных
действиях в реальности, а о том, как эти действия
отражаются на окружающих. Значит, скорее всего, и прежде же в нём
была эта черта - создавать в самом себе свой образ для окружающих как
выскакивающий их ряда своей исключительностью и неординарностью, причем,
оказалось, что этот создаваемый им образ и есть он сам, что он не
противопоставлен самому себе, не является объектом для себя; помимо этого образа
в его сознании больше ничего нет, его действительная реальность, в том числе и
действительное отношение окружающих к его действиям, вытеснены в
бессознательное.
И, значит, следует полагать, что
изначально у него было это: замыкание на самого себя, рассмотрение в качестве
самого важного объекта - самого себя, и именно, "как я выгляжу". Другими
словами, мы имеем дело с нарциссом, причем, его любовь к себе
питается удивлением перед ним. И, значит, его поступки могли быть и хорошими, и
плохими, но определяться они должны его страстным желанием "выглядеть", и этим
же определилась и его зависимость от окружающих.
Так
как любые наши действия направлены в будущее и имеют своё отражение в будущем в
своих результатах, в своих последствиях, то и оказывается, что их действительная
цена определяется будущим. Т.о., по жизни мы имеем дело с такой структурой
поведения: есть среда нашего существования, есть наши страсти, желания, цели,
которые являются отражением активизации в нас
средой соответствующих тем или иным её
сторонам наших инстинктов и, соответственно, необходимость для нас
их реализации. Мы всё это делаем,
и получаем результат, определяющий объективное значение наших действий для нас.
Ведь посредством наших действий мы изменяем нашу среду и наше положение в среде.
В результате действий мы получаем их непосредственные и отдаленные
результаты. Непосредственные результаты относятся в первую очередь к
удовлетворению от удовлетворения наших страстей. Опосредованные результаты
относятся к изменениям нашей среды и формированию наших внутренних состояний как
следствия нашего изменившегося положения в среде. И вот мы получаем вывод
Иванова относительно истинности своих действий:
"Иванов
(показывается на аллее со Львовым). Вы, милый друг, кончили курс только в
прошлом году, еще молоды и бодры, а мне тридцать пять. Я имею право вам
советовать. Не женитесь вы ни на еврейках, ни на психопатках, ни на синих
чулках, а выбирайте себе что-нибудь заурядное, серенькое, без ярких красок, без
лишних звуков. Вообще всю жизнь стройте по шаблону. Чем серее и монотоннее фон,
тем лучше. Голубчик, не воюйте вы в одиночку с тысячами, не сражайтесь с
мельницами, не бейтесь лбом о стены... Да храпит вас бог от всевозможных
рациональных хозяйств, необыкновенных школ, горячих речей... Запритесь себе в
свою раковину и делайте свое маленькое, богом данное дело... Это теплее, честнее
и здоровее. А жизнь, которую я пережил, - как ока утомительна! Ах, как
утомительна!.. Сколько ошибок, несправедливостей, сколько нелепого... "
В этом высказывании Иванова мы наблюдаем проявление действия закона маятника,
закона "да-нет", закона крайних положений. Если бы Иванов изначально следовал
тому, что он советует Львову, то его высказывание в настоящий момент выглядело
бы прямо противоположным. Дело в том, что в его "да-нет", как и во всяком
"да-нет", причина неудачи лежит в отсутствии непосредственной обратной связи
между противоположными деяниями, которые только и позволяют определять каждый
шаг как соответствующий либо не соответствующий двум противоположным сторонам -
душе и реальности. Речь идет, следовательно, не о "да-нет", а о количественной
мере, количественном соотношении их между собой, в котором присутствуют две
противоположные истины, соизмеряющие друг друга и приводящие друг друга в
соответствие. Соответствие - это две противоположные, противоречащие друг другу
стороны, которые уравновешивают и взаимно определяют друг друга, это движущаяся
точка разрешающего и одновременно формирующего себя противоречия.
29.10.08 г.