В
последнее время Анна стала раздражительной, и это её раздражение идёт как-то по
нарастающей. И это после стольких лет дружбы нашей верной четвёрки, когда мы
были, кажется, одним сердцем и нам, четверым
всем вместе, было хорошо. И у меня возникает такое ощущение, что
кончаются волшебные дни и мы подходим к окончанию какого-то чудесного периода,
за которым стоит, скажете вы, взрослая жизнь. Что до меня, то я, конечно, умом
это понимаю, и понимаю, что с этим ничего уже нельзя сделать, и что люди
переступают эту границу, входя в новую жизнь, и даже находят в ней романтизм, и
даже находят в ней нечто высшее и глубокое. Да вот возьми хоть Валеру Зубенко.
Нет, ну, он, конечно, романтик. Я хочу сказать, живет, как на крыльях. Бог его
знает, не знаю, как и почему у него это получается. Впрочем, с другой стороны,
ему с его характером есть куда лететь, как говорится, есть перспектива и есть
цель.
Знаешь, вот живешь, живешь, и вокруг тебя товарищи.
И ничего и никого дороже товарищей у тебя нет. Тебе хорошо с ними, и это твоя
жизнь, и ничего другого тебе в жизни не надо, потому что что может быть выше
товарищества?! Но ведь это ты так думаешь, и это твои ценности. И совсем не
обязательно, что точно также думают другие. Потому что наступает пора Большого
обмана, эпоха Больших крыльев и Больших миражей, которые принимаются за высшее,
небесное и божественное, за то, что выше реальности и даже самой жизни. Конечно,
все в конце концов соскочили с поезда, кроме меня, пожалуй. Все изменились. Но
началось всё всё-таки с Анны, с её раздражения и отвержения. Словно она
приглядывалась к каждому из нас, и каждый из нас чем-то ей стал не нравиться, и
это стало её раздражать. Так что она начала от нас удаляться, хотя мы еще не
осознавали этого и продолжали считать её нашим парнем. Это потом уже, позже,
соскочили со ступенек товарищества Слава и Вася. Или, может быть, это я соскочил
первый, потому что не мог смириться с тем, что всё изменилось, и общая жизнь,
объединяющая нас, перестала быть общей, а стала жизнью каждого их нас, живущих
своей собственной жизнью, и от нашего товарищества осталось только его прошлое,
а мы сами - знакомцами из него, мы, живущие в другом мире. Я сказал мы, и сказал
неправду, потому что мы - это все, кроме меня. Во всяком случае, так я себя
чувствую. Я остался в поезде, который покинули все остальные. И поэтому я
остался один, потому что не мог смириться с потерей прошлой жизни и отказался
войти в следующую.
Но началось всё с Анны. Нет, я вовсе не
хочу сказать, что она явилась причиной разрушения нашего единства. Просто у неё
всё началось раньше, чем у остальных. Это потом уже Слава упал в алкоголь и
сексуальную жизнь, и знаком для меня появления другого Славы стало нечто
совершенно невероятное по моим меркам. Зашли мы как-то в кафе, сели за столик, и
Слава, который до этого вел себя как человек, и говорил, как человек, вдруг
превратился во что-то, что к реальности, по моему разумению, отношения не имеет.
Вдруг его физиономия приобрела какое-то "неземное выражение" и он заговорил "о
жизни" как о чем-то, что не есть вот эта настоящая сегодняшняя наша
жизнь, а что-то совершенно другое, существующее как какой-то вне нас
существующий идеальный объект. К сожалению, я не восприимчив к фантастическим
разговорам подобного толка и не могу их запомнить, потому что за ними ничего не
стоит, кроме фантазии. Словом, это из области, когда петух распушивает свои
перья, голубь начинает ворковать, а павлин поднимает свой хвост. Вышли из кафе -
и Слава снова стал человек, как человек. Впрочем, эти выходы его из своего
человеческого образа в последнее время у него стали проявляться часто. На аллее
сделали новые фонари. Нужно было видеть, с каким наслаждением, каким выражением
восторга он как-то схватил камень и разбил фонарь. Или с каким восторгом он
швырял камень в раскрытую форточку. Впрочем, все эти его выходы из себя, из
своего сознания, освобождения от своего сознания, ощущения себя, своей жизни
знакомы весьма многим. Обратиться к ворованной свободе всюду, где это только
возможно. Ворованной, потому что иначе нельзя, невозможно, так как воровство,
если оно раскрывается, наказуемо, и удерживает человека в его
сознательном образе только страх наказания, и ничто больше. И ведь все обиды,
все жалобы человека оказываются связаны именно с этим - с тем, что он ограничен,
и проявления его самотождественности оказываются направлены против того, что его
ограничивает, против общественного сознания, которое налагает свой
закон на поведение человека, и эти ограничения сознания человеком
рассматриваются как несвобода. Потому что своего собственного общественного
сознания у человека нет, а есть только его частное, индивидуальное сознание, так
как в своём развитии он остановился на идее самотождественности как абсолютного
закона его поведения, требующего реализации его инстинктивных импульсов. И вот
вся жизнь человека оказывается стремлением на время, на часы, на
мгновения освободиться от внешнего, чуждого ему общественного сознания, которое
находится в его голове как кнут, побуждающий его совершать сознательные
действия, каковые он рассматривает как насилие над собой. Поэтому он принимает и
стремится к существованию в областях, которые не требуют сознания, и
применяет средства для его отключения, как способа вхождения в состояние,
которое он называет жизнью. Конечно, такого рода жизнь не может обходиться без
сознания, которое я назвал бы естественным, то есть сознанием, аналогичным
сознанию животного. Поэтому его истинным, идеальным для него состоянием
стало состояние опьянения, и нормальным содержанием его жизни стала сексуальная
жизнь, которая именно и требует отключения сознания для своего
осуществления и требует перехода к сочиненной, не существующей жизни, жизни
миража. Как однажды сказала Новикова, когда её спросили, для чего она пьёт: "Для
того, чтобы стать свободной, совершенно свободной". Конечно, ничто не происходит
в один день. Процесс перехода в бессознательную жизнь, в отрыв от жизни реальной
у Славы продолжался какое-то время, и по мере ухода его в бессознательную жизнь
он уходил от нас и в конце концов исчез совсем. С Васей история другая.
Слава в социальном отношении принадлежал к среднему классу и, соответственно,
среднему культурному слою. И его история - это история самостоятельного
человека, действия его определялись им самим, и в этом смысле он был не только
самостоятельным, но и одиночкой, человеком независимым и в то же самое время
одиноким. Вася по социальному происхождению принадлежал к низшему культурному
слою, "дярёвне", который со стороны более высокого слоя, поведение
которого регулируется доминирующим в его индивидах сознанием,
расценивается как некультурный и представляет собой слой, поведение индивидов
которого регулируется опять-таки инстинктами, однако поднятыми на общественный
уровень. При этом содержание жизни людей продолжает определяться собственно
физиологическими импульсами. Вася не был погружен в этот слой, однако
воспринимал его как свой, как свою родину, и на этой почве мы разошлись, потому
что неожиданно мы оказались чужими друг другу. Он рано женился и жал
своей жизнью. И т.о. тоже исчез. Но раньше всех спрыгнула с поезда Анна.
Правда, женщины, в отличие от мужчин, которые уходя уходят, женщины,
уходя, не уходят полностью, они остаются с нами, хотя и живут совершенно
иной жизнью, чем вы; потому что они прилипают к вам, как банный лист, или как
родинка, от которой невозможно избавиться и которую вы будете нести на
себе до конца своих дней.
Всё началось с того, что Анна
заговорила вдруг о Валере Зубенко, причем, разговоры её велись как бы в
осуждающем тоне. Мы не могли понять, к чему это она и причем здесь Зубенко и
какое отношение он может иметь к нам. И по её словам получалось, что никакого и
она его, напротив, осуждает. Но ведь когда человек о чем-то вам рассказывает, то
при этом он решает свои, а не ваши проблемы. И, значит, Анна, рассказывая нам о
Зубенко, решала свои проблемы, и когда она говорила всё это, то делала она
это для того, чтобы объективировать Зубенко по отношению к себе,
противопоставить его себе, увидеть его со стороны. Но и не только это. Она
сравнивала его с нами. И хотя мы полагали, по извечному человеческому
заблуждению, будто бы нас принимают за образец, на деле-то всё её
сравнение вело к её отчуждению от нас. На словах она осуждала Валеру, якобы
принимая нас в качестве критерия истины, а инстинктивно делала всё для того,
чтобы создать в себе отчуждение - не столько от нас самих по себе, сколько от
сложившихся отношений между нами, которые удерживали её рядом с нами. Анна
перепрограммировала себя. Анна выходила в самостоятельную жизнь, в которой, в
общем, нет друзей, а есть только слова о дружбе как пережитке прошлого,
подобно аппендиксу, который когда-то в доисторические времена выполнял полезные
функции а сегодня превратился в нефункциональный отросток, который к тому же
время от времени воспаляется вплоть до того, что его приходится удалять. Так что
у Анны появилась своя собственная жизнь от нашей общей жизни товарищей, и она
раздражалась и злилась, потому что ей, для того, чтобы войти в другую жизнь,
необходимо было жертвовать жизнью сегодняшней. Каждый человек в своей жизни ищет
свою родину, место, в котором он хочет прожить свою жизнь. И, скорее всего, она
давно уже прыгнула бы в новую жизнь, если бы её не удерживало то обстоятельство,
что она принадлежала к среднему классу, тогда как мать Валеры всю жизнь
проработала уборщицей. Это обстоятельство вызывало в ней инстинктивную
брезгливость и оно же еще удерживало её рядом с нами. Однако Валера "стремился
ввысь, к звёздам". Он поступил в военное училище, и офицерство представлялось
ему высшим состоянием человека, и его мечты о будущей карьере военного были теми
крыльями, которые вместе с Валерой поднимали также и Анну.
Но. разумеется, мы ничего об этих тенденциях со стороны Анны не знали, а только
удивлялись спонтанным раздражениям, которыми она начала одаривать нас.
Но, наконец, в один прекрасный день заходим мы со Славой в ресторан и, пока
Слава по своей привычке разыгрывать из себя павлина прихорашивается в мужской
комнате, я прошел в залу, и вдруг вижу в ней Анну и Валеру. И что-то там
было между ними торжественное, потому что некий предмет, явно подарок,
присутствовал на столе и весь вид их говорил о том, что между ними происходит
торжественно-интимный обмен информацией. Вглубине меня возникли бессознательное
удивление и досада, и всё моё последующее поведение было вызвано ими, то есть
реакцией защитить наши права на Анну. Я разлетелся к их столу и, разыгрывая из
себя "тоже-товарища", не замечающего того, что ведут они себя совсем не
как товарищи, подсел к ним, выражая ни с чем не сравнимые удивление
и радость по поводу встречи. Я начал заполнять болтовней очевидно случившийся
шок у сидящей передо мной пары, затем вспомнил, что "и Слава тут" и "я сейчас и
его тоже приведу" и "как же я вам рад", я со всем этим бросился за Славой. Когда
мы возвращались со Славой, в глаза мне еще издали бросилось убитое лицо Валеры.
Там, где была Анна, стоял пустой стул. И я понял, что Анна ушла. "Сейчас
сообразим",- сказал я и сделал знак официанту. Валера не обращал на нас
внимания, разве что по лицу его гуляло брезгливо-презрительное выражение. Он
расплатился с подошедшим официантом и ушел, не глядя на нас. Мы сделали заказ.
Мы были удивлены и запили наше удивление.
На следующий
день по поводу произошедшего мы ничего не сказали Анне, и Анна ничего не сказала
нам, потому что и мы и она испытывали чувство неловкости друг перед
другом. А еще через месяц получили приглашение на свадьбу как "её самые близкие
друзья". Однако жених ,
судя по его поведению на свадьбе, не забыл о случае в ресторане.
А еще через два года, благополучно разрешившись мальчиком, Анюта разошлась с
Зубенко "на почве разного отношения к жизни". И эти два года своей жизни
Анна резюмировала словами: "Свадьба - какая это сказка, как это замечательно. А
всё остальное - обман". Впрочем, Зубенко и посейчас каждый отпуск приезжает
якобы к сыну, а на самом деле к Анне, в надежде, что она к нему вернётся.
Однако в жизни ничто не возвращается, как не течет река вспять.
Иногда
"из темноты ...
друзей моих прекрасные черты
появляются и растворяются
снова"
16.09.12 г.