Но на этот
раз, в эту вторую нашу встречу я, кажется, был вооружен. Во всяком случае,
не было того всеохватывающего страха, который я испытал во время нашего
тогдашнего разговора. Во всяком случае, на этот раз я не испугался.
Конечно, если бы не предшествующие мои мысли, я бы, пожалуй, всё равно не
испытал бы страха, но я не знал бы, как себя вести. Чувство вины, неизвестно за
что следующее за мной по пятам, вполне уравновешивалось ощущением её вины передо
мной. И поэтому разговор был бы с моей стороны натянутым, как и во
время нашего последнего разговора с ней, и различие заключалось бы только
в том, что я больше не боялся бы её, потому что в моём нынешнем состоянии она
уже не была опасна для меня.
Но перед нашей теперешней
встречей меня начали посещать кое-какие мысли, кое-что недодуманное, не понятое
из моего прошлого. Несколько раз в наши последние встречи она повторяла одну и
ту же фразу: "Я хочу, чтобы у тебя в жизни было всё хорошо", - на что я
стереотипно отвечал: "Не стоит желать хорошего человеку, в которого ничего не
вложил". И эти слова были правдой. Однако они были только формальной правдой и
представляли собой защиту от ощущения смысла её слов. А ощущение это заключалось
в том, что она своими словами хочет отодвинуть меня от себя, а я
этого слышать не хотел.
А тут что-то в последнее время я
раздумался относительно того, что такое была моя любовь к ней. Моя любовь к ней
это был её голос. Моя любовь к ней была... чем западает мужчина на женщину?
Чтобы ответить на этот вопрос, нужно обратиться к женщинам, которые относятся к
любви серьёзно, которые ставят её в центр своей жизни. Кто эти женщины? Анна
Каренина. Госпожа Бовари. Но, как ни говори, а и Анна Каренина, и госпожа Бовари
были жертвами идеи любви. Н. такой жертвой не была. Любовь не была для неё
целью. Любовь была средством. Любила-то она по-настоящему, пожалуй, одного
единственного человека - себя.
У Достоевского есть
замечание по поводу того, во что в мужчине влюбляется женщина. В по-особенному
повязанный галстук, в необыкновенно закрученный ус, то есть как бы в фу фу,
однако это фу фу вызывает такое наслаждение, от которого оторваться невозможно.
Словом, должна быть у человека как-то изюминка, на которую западают. И вот Н.
вполне сознательно пользовалась своими изюминками. Как бы это
сказать: вторичными половыми признаками. Впрочем, это всюду в животном мире, а
человек ведь животное. Да и невозможно без вторичных половых признаков,
привлекающих партнера, потому что в противном случае как бы могло произойти
соитие. Так что вполне естественно, что и я попался на крючок, то есть вот на
это самое фу фу, и настолько, что заглотнул крючок полностью, настолько, что
больше ничего, кроме Н., не видел.
И вот еще на что стоит
обратить внимание: люди не слышат друг друга. Люди слышат только себя. Кончено,
НЛПэшники в лице их отцов Бендлера и Гриндера говорят о том, что люди обладают
различными картами мира, и это определяется их опытом. Также люди различаются
различными доминирующими сенсорными системами, чем обусловлена их способность к
взаимо- иди непониманию; и говорят отцы НЛП о раппорте как способе
приспособления к человеку. Другими словами, они, подобно Фрейду, строют
учение, применимое ко всякому человеку. И только Милтон Эриксон говорил о том,
что к человеку нужно относиться как к личности. Люди - это как бы живые
реализующие себя программы, и отличие людей друг от друга заключается в том, что
они представляют собой различные программы и каждый из них реализует свою
собственную программу. И когда между двумя людьми устанавливаются какие-то
отношения, то это не "мы", хотя нам свойственно полагать, что другой человек
думает так же, как мы и преследует те же цели. Каждый человек остается один на
один со своей программой, является её представителем, и программа в процессе
своей реализации знает только свои собственные цели. И поэтому когда Н. говорила
мне: "Я желаю тебе в жизни всего хорошего", это означало "Ему сказала я, всего
хорошего", но я истины её слов слышать не хотел. То признание, которое она мне
хотела "со всей возможной мягкостью" сделать, заключалась в том, что у неё
теперь своя личная жизнь, и всё то, что было, это теперь не нужно, и мы теперь
"только друзья", поскольку в качестве старинного друга я её вполне устраивал, и
поэтому это можно было оставить. Но я-то видел в качестве своей цели ощущения
любви, которыми она меня во всё время наших отношений кормила. Нет,
конечно, если бы она прямо послала меня, я бы с этим согласился, слова прямые я
вполне понимаю, но всю эту высокую культуру, когда говорится одно, а имеется
ввиду другое, этого я не понимаю. Я хочу сказать, что я - человек "всё" или
"ничего". Мне нужен весь человек или не нужен вовсе. Но все эти деления на
друзей, любовников, мужей и т.д., вся эта жизнь во многих лицах - это не для
меня. У Евтушенко есть мысль о том, что де "мы живем во множестве лиц" - одно
наше лицо - это круг ближайших друзей, второе наше лицо - это отношения с
властью, третье наше лицо - это отношения с коллегами по поэтическому цеху и
т.д.. Лица, лица, лица - для каждой ситуации.
Конечно, моя
тупость, моё не восприятие экивоков её раздражало, и даже настолько, что она не
выдерживала и у неё прорывалась правда: "у меня есть знакомый, который
интересуется мной как женщиной" - я пропускал эту правду мимо ушей. Когда же я
начинал выказывать раздражение половинчатым характером наших отношений, она
раздражалась в свою очередь: "Если я не ошибаюсь, ты хочешь войти в нашу семью".
Мол, как ты смеешь голос повышать. Но, увы, она ошибалась, а ошибалась она
потому, что человек вообще может рассуждать только категориями своей программы.
Война у меня шла не между мной и Н, а между мной и ощущением любви, которое я
испытывал при виде её. Но так как я - человек, который "не поступается
принципами", то я и оказался где-то посередине, и теперь война, которая у меня
шла, это была война между принципами и ощущением любви, и задача, которая передо
мной стояла, это победить действие на меня "вторичных половых признаков" Н, то
есть затормозить их действие. А сделать это можно было только одним способом -
лишив инстинкт активизировавшего его предмета потребления. Необходимо было
прервать любую связь с Н, что Н не нужно было.
Но
самое сложное - принять решение. Когда решение принято, думать больше не о чем,
нужно решение просто выполнять.
И вот я понял, наконец, в
чем заключались наши отношения. У каждого из нас была своя жизнь, и мы
пересеклись всего лишь в маленькой точке. Для меня это была точка "её вторичных
половых признаков", для неё это была точка извлечения из того, что я на неё
подсел, тех или иных удобств, и не более того. То есть если у меня к ней
было инстинктивное отношение, то у неё ко мне - умственное, впрочем, тоже
сидящее на инстинкте.
Всё держалось на этой маленькой
точке, а в остальном у каждого была своя жизнь, и эти две жизни ни в чем больше
не пересекались.
И вот неожиданно встречаю Н. на Большой
Садовой. Лицо её расплылось в привычной радостной улыбке. В общем, мы теперь
были вполне посторонние друг другу люди, и то единственное, что нас связывало,
было наше общее прошлое. И по её лицу видно было, что это прошлое вызывало в ней
приятные воспоминания. "Ты хотел бы позвонить к ней, к Н., в прошлое?" И во мне
всплыло отчетливое, очищенное от наслоений ощущение любви. Но это ощущение любви
существовало теперь само по себе, без своего объекта. Я покачал головой.
"Почему?"-спросила она. "Потому что мне было бы очень стыдно перед нею за себя.
За свою глупость." Она внимательно взглянула на меня: "Поумнел, что ли? Да
не может быть. Люди не меняются"-"А вдруг?"- сказал я. Она откровенно и с
удовольствием расхохоталась: "Если бы ты только знал, какой ты был дурак!"
Подумала, и, словно рассуждая с самой собой, раздумчиво повторила: "Да нет, люди
не меняются." Я почувствовал, что она уже где-то далеко от меня, в другом своём
мире. Мы попрощались. Я смотрел ей вслед. От меня уходило моё прошлое, и вместе
с ней уходила от меня моя такая прекрасная глупость.
Люди стремятся к бессмертию. И мне всегда казалось, что это высшее
стремление людей, их высшая идея - стать бессмертными. И мне казалось, что я
разделяю эту идею. И вдруг мне открылось, хотя, разумеется, я знал это и раньше,
как знаете это и вы: да ведь человек и без того бессмертен, и он бессмертен
гораздо более мудро, чем этого хочется людям. Бессмертие человека заключается в
том, что человек рождается и рождает других людей. Каждый человеческий экземпляр
- это сгусток энергии, который человек расходует в процессе жизни, и когда он
израсходовал свою жизненную энергию, он умирает.
Человек родился. Как-то распорядился своей жизнью и умер,
и его место заняли другие экземпляры людей, которые точно также породят
новые экземпляры и которые точно также как-то распорядятся отпущенным им
количеством жизненной энергии, и когда она закончится, умрут.
Отработавшие свой срок машины идут в утиль, а произведенные ими новые
машины колесят по дорогам жизни. И так будет всегда.
В
этом и состоит бессмертие человека
Экзамен по логике. Явился первым. Чувствую себя вполне уверенно. Постепенно
выстраивается за мной очередь. Наконец, пришел Ефим Яковлевич, смотрит на меня,
и я вижу, как лицо его краснеет, покрывается белыми пятнами, и он приглашает
стоящего за мной студента. Когда студент выходит и я пытаюсь зайти, Ефим
Яковлевич делает отстраняющее движение рукой, и лицо его при моём виде
снова покрывается пятнами отвращения, и он приглашает следующего
студента. Так повторяется раз за разом, и я пребываю в полном недоумении,
поскольку никаких своих грехов по отношению к Ефиму Яковлевичу обнаружить мне не
удается.
Когда за мной почти никого не остаётся, я
созреваю для поступка, и когда выходит от Ефима Яковлевича очередной студент, я,
не обращая внимания на ставшее синим лицо преподавателя и его протестующее
движение, решительно вхожу в аудиторию и сажусь напротив. "Вы проштудировали оба
тома Гильберта и Бернайса?" - " Просмотрел". Неожиданно Ефим Яковлевич встал
взял меня под руку и начал ходить: "Вот видите, выдающееся произведение, а вы
всего лишь просмотрели. И, конечно, Генцена в подлиннике не читали. О, Генцен,
о, выдающийся логик! Да, я слышу, что вы читали кое-что в переводе. Но что такое
перевод? Сколько перевод теряет! И, конечно, "Введение в метаматематику" Клини
вы тоже "просмотрели", и, разумеется, в русском переводе. А читать литературу
нужно на языке оригинала". Ефим Яковлевич продолжал ходить, закатывая
глаза и задыхаясь от восклицаний. Перебрав Тарского, Геделя и еще с
десяток логиков и сопроводив их имена охами и ахами, он, наконец, возвратился к
столу с неестественным лицом, выражающим очевидно божественное состояние,
предполагающее сияющий нимб вокруг головы, и разрешил взять билет. Я ответил на
вопросы билета. "Вот видите,- тяжко вздыхая, заговорил Ефим Яковлевич.- только
учебной программой вы себя и ограничиваете. А так нельзя". Я подумал, что Ефим
Яковлевич сейчас снова ударится в фамилии, может быть, что-то такое отразилось в
моём лице. "Ну, так и быть, - я хитро смотрел в глаза Ефиму Яковлевичу, уже
решив про себя, что я сделаю, если он поставит тройку. Ефим Яковлевич,
озабоченно взглянув на меня, написал "хорошо"
Я
вышел из аудитории. "За что он к тебе прицепился?"-спросила Скрипкина. Вместо
меня ответил Иван: "За что, за что. Нечего было поправлять Ефимку во время
лекции." Я недоуменно смотрел на Ивана. Иван пояснил: "Ну, ты и пень. Пора
бы догадаться, что Ефим и Фома Опискин - одно и то же".
Я сказал: "А Фома Опискин - это кто?" Иван безнадежно вздохнул, и вместо ответа
заметил: "Внимательнее нужно быть к людям, уважать их самолюбие".
10.05.12 г.