Мне 32 года. Отец говорит: "Пойди,
подпишись на газеты". Весь мой организм напрягся от его слов. "Пойди ты
подпишись",- говорю я, а между тем я чувствую, словно всё небо начало
обваливаться на меня. "Я плохо себя чувствую,- говорит отец, - пойди подпишись,
какие проблемы". "Я не знаю, где подписывают"- говорю я. Отец говорит адрес. И
тут я начинаю понимать, что отца ведет дьявол, и эта мысль, что отца ведет
дьявол, вызвала чувство возмущения во мне. И я почувствовал, что я в своём
праве, что я могу возмутиться домогательствами отца. Я поднял руку вверх,
чтобы с высоты моей духовности и святости выпустить на отца громы и молнии. Я
поднял руку, я хотел возмутиться святым возмущением и испепелить отца, но
оказалось, что в моём возмущении нет слов. И я понял, что это - не тот
случай, чтобы святое возмущение испепелило отца, а меня возвысило над ним в
качестве святого, высшего, небесного существа. И тогда я замолчал, и
внутренне весь испуганно съёжился. Мой ореол святости, нимбом окружающий мою
фигуру, начал сжиматься и входить во внутрь меня, и остался я один, маленький,
голенький, беспомощный червячок, которого окружает смертельный страх. Я -
червячок, которого посылают на заклание. Я иду в ужас, в темную, бесконечную
трубу, которая поглотит, уничтожит меня. Я иду в мою смерть.
Я вышел из дому, несмотря на то, что всё во мне сопротивлялось моим движениям. Я
заставлял себя идти вперед, несмотря на то, что ноги моги поворачивали меня
назад, в привычное моё бытие святого и сверхсовершенного существа, существующего
в небесном мире.
Между тем, быстро темнело. Я шел по
темной узкой улице, отыскивая нужный номер дома. Это оказалась обычная
пятиэтажная хрущевка. Рядом с табличкой на стене дома "почтовое отделение" была
нарисована стрелка, показывающая куда-то во двор. Я прошел во двор, нашел
подъезд и невольно остановился. Я представил себе, что сейчас за мной
захлопнется дверь зёва подъезда, я поднимусь на второй этаж, где, согласно
указателям, находится почтовое отделение, и передо мной окажется ужасная дверь,
которую я открою. Что будет со мной дальше, я не знал, и это незнание ужасом
отдавалось в висках редкими ударами сердца. Я поднялся на второй этаж, открыл
дверь в почтовое отделение, словно положил голову на плаху, и вошел в небольшую
комнату. Это было обычное, привычное почтовое отделение. Я оформил подписку,
заплатил деньги и спустился вниз, пораженный тем, что со мной ничего не
случилось, не случилось ничего ужасного, и я это сделал, я оформил
подписку. Это было удивительно, и это удивительное чувство, что,
оказывается, там, где предполагается ужас, ужаса нет, записалось где-то у меня в
подкорке. Между тем, липкий страх, вышедший из меня липким потом, словно влажной
противной кожурой склеивал кожу моего тела. Сердце после пережитого страха едва
билось. Я шел домой опустошенный и, вместе с тем, удивленный, что ничего
страшного не произошло, что всё как обычно, и что я могу, после произведенного
надо мной насилия, снова войти в своё обычное, нормальное состояние
сверхдуховного ангелоподобного существа.
Выпала из зуба пломба. Иду в
районную стоматологию, записываюсь на 16.10, читаю объявление: "вход в кабинеты
врачей в бахилах", и перед тем, как идти в стоматологию, захожу в аптеку и за
5,50 покупаю набор из пяти бахил.
Начал накрапывать
дождь. Появились лужи. В стоматологии напряженная очередь и, как обычно,
напряжение и возмущение тем, что требуют бахилы, а бахилы не продают.
Я театрально вынимаю пачку бахил, не менее театрально отделяю от них пару и
надеваю на ноги. Жадные взгляды устремляются ко мне. "Вы не продадите бахилы"-
обращается ко мне женщина. "Пять рублей"- говорю я. Мгновенно вокруг меня
образуется толпа, и через минуту бахил у меня нет, а в кармане 20 рублей.
"Свинья- говорю я себе.- Люди при коммунизме всё делали для людей, для народа,
жертвовали собой ради народа, а ты - отвратительная гнида. Ты должен был,
как коммунист, раздать бахилы людям. Тогда ты был бы человеком. А так - глаза
мои на тебя бы не смотрели" Однако другой голос тут же возразил первому: "Если
бы он отдал людям бахилы за просто так, они бы решили, что так и должно быть, и
они в дальнейшем требовали бы от него, чтобы он во всём поступал так и дальше. И
в сердце у них уже не было бы благодарности. У них бы возник инстинкт, что он
обязан им. Потому что люди - свиньи, и их цель - халява, и они любого и всякого
готовы превратить в средство получения халявы." - "Но что всего хуже,
-продолжил тот же голос,- у него образовался бы рефлекс,
который развивали у людей при коммунизме - бесплатного труда на общество. Ну,
когда все бесплатно работают на всех, это еще куда ни шло. Но сегодня закон
жизни другой. А этот образовавшийся у него рефлекс стал бы для него
голосом его совести, и к чему бы его этот голос совести привел в
нашей сегодняшней жизни?! Так что нравится это или не нравится, а нужно
следовать общему общественному закону. Если не нравится - насилуй себя, но живи
согласно общего закона." В разговор вступил третий голос: "Представь себе, что
ты просто так раздал бахилы. Тебя от этого, конечно, не убыло бы. Что бы
ты при этом испытал? Испытал бы ты чувство удовлетворения?" - "Я был бы доволен
тем, что вызвал у людей чувство благодарности к себе. Пожалуй, я испытал бы от
этого чувство чистой радости. Я почувствовал бы себя солнцем для людей, и мне
приятно было бы, что я осветил их жизнь на какое-то мгновение".- "Да, но
вот после того, как это первое чувство прошло, ты почувствовал бы в
себе обворованного червяка: ты отдал, а взамен ничего не получил. И ты бы
соотносил это чувство чистой радости от дарения людям с отрицательным чувством
от того, что это всё-таки минус, что всё-таки ты нечто оторвал, отрезал от себя,
а это жалко, и при этом не имеет значения, много ты отрезал от себя или мало.
Важен сам факт отрезания от себя."
"А как сейчас ты
себя чувствуешь?" -"Что же, я купил бахилы и принес их в нужное время и в нужное
место. И в этом заключается моя работа, моя услуга людям, и цена, которую
я запросил за бахилы, это цена моей услуги, и если люди заплатили, значит, они
считают, что она этого стоит. И они должны быть довольны." -"Да они и были
довольны. Они были довольны, что в руках у них оказались бахилы. Они были
рады бахилам. И высказывали тебе чувство благодарности. Но это
чувство благодарности не относилось к тебе, потому что они заплатили за бахилы
соответствующую цену и они тебе ничего не были должны. И когда у них
первое чувство удовольствия пройдет, они испытают по отношению к тебе чувство
омерзения как к грязи, как к спекулянту, они поставят тебя ниже себя" - "То
есть, если бы я им светил, как солнце, они ставили бы себя ниже меня, когда же я
оказал им услугу и вынудил их заплатить за неё, они поставили себя выше меня.
Так?" -"Да, так"-"И, значит, у меня два выбора: один выбор - иметь возможность
чувствовать себя выше людей, и второй вариант - ниже их, один вариант - отдавать
людям, и другой вариант - брать от них" -
"И
как ты после всего этого себя чувствуешь?" - "Я же уже сказал - отвратительной
гнидой, грязной свиньей, но свиньей, которая, через испытываемое ею чувство
омерзения окружающих её, испытывает чувство удовольствия, наслаждения,
потому что она не только компенсировала затраты, пусть и символические, но
еще и получила прибыль. И от этого она испытывает внутреннее гнусное наслаждение
собой. Она понимает, что она свинья. Но при этом она вполне принимает это
обстоятельство, и она довольна этим обстоятельством, то есть что она - свинья, и
именно потому, что она от своего свинского бытия получает наслаждение".
Сижу в стоматологическом кресле. "Какую будем ставить
пломбу?" - говорит врач. "Какая лучше" - "Два варианта- 375 рублей и 550." - "Ну
и цены. Еще год назад они стоили 125 и 227 рублей соответственно. И толку что от
одних, что от других - никакого - вылетают. Давайте за 375." Пока врач ставит
пломбу, я думаю: "Если бы я был стоматологом, я бы всем под видом импортных
пломб ставил бесплатные - кто там будет разбираться, что ему там в качестве
пломбы в зуб напихали".
06.04.11 г.