Посвящается Анжелике
Кто-то из знаменитых сказал:
"Русские пожирают друг друга". Я думаю, это он преувеличил. Это он от русского
мазохизма, от любви посыпать себе голову пеплом. Вон, официально
раскаялись, что расстреляли польских офицеров. Им сегодня удобно есть хлеб с
маслом и выглядеть хорошенькими. Или о переселении немцев и кавказцев во время
войны. А ведь вопрос стоял о о том, быть или не быть, и делалось всё для
того, чтобы быть. Исключались возможности не быть. Наполеон тоже возмущался
русским бескультурьем в ведении войны. Я не хочу сказать, что русские не
пожирают друг друга. Я хочу сказать, что все пожирают друг друга. Вон, во время
голода норки пожирали друг друга. Когда есть возможность пожирать других,
пожирают других, как это было в колониальные времена. А когда других нет,
приходится есть друг друга. Кушать-то хочется.
Да, так о
чем это, бишь, я? О культуре. Вот возьмём культурные нации. Я имею ввиду в
смысле пожирания. Нет, правда, что такое культура вообще? Ведь не существует
культуры вообще, а существует культура относительно чего-то. Ну, там,
относительно общения, скажем. Как культурно общаться. Или, опять же, как
культурно кушать. Вот возьмите того же Наполеона. Он завоевал там всяких
немцев-пруссаков-поляков, и дал им закон. И они ничего. Потому что культурные
нации. А вот еще показывали кинушку фээргэровскую по телеку,
название забыл. Ну, там про немецкого обывателя во время войны. Когда пришли
американцы и поимели немку, она не стала возмущаться, а, напротив, объяснила
маленькой дочери, что они победители, а наградой победителям являются женщины
побежденной стороны. То есть американку американец так не сможет, что захотел и
поимел. Он в тюрягу загремит. А немку может, потому что она - побежденная
сторона. И немка это сознает и говорит: "Всегда пожалуйста, сознаю, что вы в
своём праве." Как это немцы начали вопить, когда наши к ним пришли. Мол," Гитлер
капут", а мы тут не причем, мы хорошие. Мы пеплом сожженых в печах людей
удобряли свои поля, но мы ни в чем не виноваты, а во всем виноват Гитлер. С
Гитлера и спрашивайте, если сможете, а мы хорошие. Что это такое? Это -
культура, или, другими словами,
мимикрия. Бежит богомол, увидел курицу, упал, обездвижелся, притворился
веточкой, курица и прошла мимо. Натовцы говорят: Россия не представляет для нас
угрозы. А в это время утверждают стратегию защиты Прибалтики от России. Это и
называется культурой, и нации, обладающие культурой, называют себя
цивилизованными. И так как они называют себя цивилизованными, то и другие
начинают называть их цивилизованными. Русский же будет до последнего
сопротивляться, мол, усруся, но не покорюся. Такая его натура. А немец при
опасности замрет, мол, и я не я и хата не моя, авось мимо меня пройдут. Потому
что культура, культурная нация. И, действительно, проходят мимо.
И русским тоже захотелось стать культурными. Пушкин говорил:"Нам воспитанье не
пристало, и нам досталось от него жеманство, больше ничего".Ведь русский - это
русский, он тем и отличается от западного человека, что он существо искреннее,
что у него нет этого двойного дна западного человека, два пишем, три в уме. У
него два это два, и три это три. , и если он принял культуру, то для него
культура - истина в последней инстанции. То есть уверовал.
Но если я - русский, то для чего я стану себя ломать. Для чего я стану
вести себя не в соответствии с моей природой? Я могу захотеть обмануть свою
природу, но природу не обманешь, и русский, решившийся приобщиться к западной
культуре, превращается в дурака, потому что западную культуру он принимает, в
соответствии со своей натурой, за истину, и начинает вести себя в соответствии с
этой истиной, и т.о. и получается дурак, потому что в действительности
западная культура - это мимикрия. Я имею ввиду культуру кушать.
Ну, и получается в результате Иван - дурак, Мишка-дурак, Борька дурак. А
сколько у них апломба при этом! Наденут шутовской колпак, им аплодируют
смеющиеся зрители, а они от восторга только и успевают, что раскланиваются во
все стороны.
Нда, да не об этом вовсе я хотел говорить. Это, знаете,
как в том анекдоте. Привели пациента к психиатру. Всё ему во всем кажется одно и
то же. Показывает психиатр картинку, на которой нарисован дом. Пациент говорит:
"Это дом, а в доме сношаются". Показывает картинку, на которой нарисованы кусты.
Пациент говорит: "Это кусты, а в кустах сношаются". И т.д. Вот и я в роде этого,
всё меня сворачивает в одну сторону.
А рассказать я хотел
вот о чем.
Сам по себе что я за человек? Сам по себе я
вроде Межуева, зятя Ноздрёва. А женщины - они что же. Они появляются словно
ниоткуда, словно из небытия. И вот смотришь, тебя уже окрутила женщина. И черт
его знает, откуда она появилась, откуда взялась, и когда всё случилось. А ты уже
женат. То есть всё с тобой происходит как бы в бессознательном состоянии. А
когда придешь в себя - пожалуйста, здравствуйте вам, полная смена декораций.
Не понимаю, как это всё происходит. Ну, отказать не можешь, что ли. Помните, как
князь Мышкин рассуждал: мол, то, что я женюсь на Настасье Филипповне, это
ничего, это так. То есть это как бы и не со мной вовсе происходит. И вот так у
меня с Масокиной. Девичья-то её фамилия Новикова, у неё отец цыган был. А
Масокина - это фамилия от второго мужа. И вот смотрю, я уже у неё в стойле и уже
она хозяйкой выступает. Сам-то я человек тихий, не навязчивый. У меня даже
правило такое было, что не следует навязывать человеку что бы там ни было, а
пусть он будет самим собой.
Ну, словом, вечно одно и то
же: прикинет женщина, что вроде бы ничего, тихий, не сопротивляющийся, можно его
использовать, ну, и запрягает.
А я, как вы, полагаю,
заметили, отчужден от самого себя, так что я могу только наблюдать за тем, что
со мной происходит, а сам по себе делать ничего не могу. Так что мой организм
сам по себе, а я сам по себе, что-то вроде зрителя. И всё то, что я делаю, это
делаю не я, а делает мой организм.
Ага, сейчас понял, как
всё происходит. Это, значит, когда у организма появляется потребность в женщине,
то он на всё остальное закрывает глаза. И в результате ты ничего не видишь, так
что первая попавшаяся женщина накинет на тебя своё лассо - и ты её. А когда эта
самая потребность в женщине удовлетворена, тогда у тебя открываются глаза,
и ты видишь: ой, ой, мама дорогая! А уже поздно, уже женат. А так как сам-то ты
всего только лишь зритель, и ничего делать не умеешь, то и остаётся твой
организм в страдательном состоянии, мол, судьба, и ничего не поделаешь. А ты
наблюдай, наблюдай. Ведь какое рассуждение? Рассуждения-то никакого и нет, а
просто ощущение тюрьмы. То есть твой организм чувствует, что он оказался в
тюрьме. А своего-то ума у него нет. Ну, он и терпит, сколько может.
То есть что терпит? Как его кушают. Отрежут от него кусочек, кушают, и говорят:
ах, как вкусно, как я тебя люблю. И облизываются масляными губами. У организма
отрезали кусочек, и из появившейся раны потекла кровь. И организм видит это, ему
больно, и он страдает, и он пытается залечить свою рану, и просит, чтобы его не
ели, чтобы не отрезали от него кусочки. Но его не слышат. Потому что а зачем же
его слышать, когда он такой вкусный, когда от него получаешь такое удовольствие.
И когда ран оказывается достаточно много, организм не выдерживает. И ему
становится уже всё равно. Рассуждать то он не может, потому что ум от него
отчужден. Он просто чувствует, что что бы ни было, ему теперь всё равно. И тогда
он уходит от жены. Жена же, оставшись без вкусной пищи, впадает в тоску. Ей свет
не мил. Ночью ей снится, как вкусно она кушает. Днём она внезапно вспомнит, что
пищи уже нет, и вздрогнет, и сердце у неё упадет. И, несмотря на весь свой
гонор, отправляется к пище и говорит: "Всё будет хорошо. Всё будет очень, очень
хорошо." Это она обращается к Межуеву, зятю Ноздрёва. А тот отказать не может. И
возвращается. Наступает праздник. И после него наступают будни, и всё
повторяется. И так это тянется, тянется и тянется. И Масокина говорит: "Ах, если
бы ты только знал, как я тебя люблю". А Межуев думает:"Если это называется
любовью, то что такое ненависть?" То есть дело доходит до того, что у Межуева в
голове начинают заводиться какие-то мысли. У него возникает удивление, потому
что если любовь-это любовь, и с нею связаны определенные ожидания, то если эти
ожидания не оправдываются, то, конечно, возникают мысли отрицания такого рода
любви. То есть человек начинает думать не только своим мужским сердцем, но и
головой, в которой начинают заводиться какие-то мысли, которых до этого в ней
отродясь не бывало и возможности которых он не предполагал.
И вот очередной эпизод возвращения. Но картина уже не та: если прежде
действовали силы притяжения, силы центростремительные, если нижнее сердце
женщины для мужчины выступало в качестве божества, в качестве высшей
истины, то теперь действуют силы центробежные, и теперь перед глазами верхнее
сердце женщины, и по отношению к нему накопилось столько отвращения, что Межуев
еще возвращается к женщине, но через силу, хотя сам этого не сознает, но
испытывает только ощущение отталкивания, которое ему приходится всеми силами
сдерживать, и делает он это потому, что еще осталась слабая ниточка
центростремительной силы, для обрыва которой не хватает мысли. А Межуев потому и
является Межуевым, что он не имеет своих мыслей, что он управляется мыслями,
которые у него возникают как внешняя ему объективная данность. Межуев - существо
не мыслящее, и мысли, которые в нём возникают, это не его мысли, это мысли,
определяемые реакциями его организма. И Межуев не знает, что должна появиться
еще одна мысль от его организма для того, чтобы всё было кончено. И вот
очередное возвращение. И он в себе уже на другой стороне, уже вне Масокиной, он
этого не знает, но это чувствует. И она уже измучена, и она это чувствует, что
он уже ушел, что больше уже ничего не будет, и всё в ней кричит, всё протестует
против этого. Она знает, что он освободился от неё. И она злобно думает:
"Я столько сделала для него, а он так со мной поступил!" Масокина - очень
деловая женщина. Там, где у меня чувства, у неё логика. Я всегда поражался тому,
что то, что я могу только переживать подобно просто приятной даме в отличие от
дамы, приятной во всех отношениях, а таковой, по праву, являлась Масокина,
которая мгновенно способна сообразить, что, к чему и как. И поэтому, когда она в
очередной раз попыталась загнать меня в своё стойло, у неё тут же нашлись
знакомые, которые ехали "тем же маршрутом" из района сельмаша на западный.
Ну, не знаю. Когда я смотрел вглубь её, меня поражало выражение глупости в
лица. Бывает так, что ты имеешь, имеешь дело с человеком, и он как бы человек
как человек, такой, каким он является, то есть каким он делает себя для других,
и вдруг в какое-то мгновение, когда он не делает из себя что-то, ты увидишь, что
такое он есть на самом деле. Это выражение лица появилось и тут же исчезло, и ты
думаешь, что тебе это всё только показалось, что на самом деле человек другой,
что он то, чем хочет казаться, что то, чем он хочет казаться, это и есть его
истина. И ты возвращаешься к тому человеку, который кажется, и принимаешь это за
истину, то же, что ты увидел, ты принимаешь за то, что только тебе показалось.
Но в определенные минуты из явления всплывает то, что есть человек на самом
деле, и тогда ты убеждаешься, что тебе не показалось, нет.
А чем характеризуется глупость и вместе с тем чем она сильна? Тем, что она
абсолютно уверена в своей правоте. Умный человек растеряется, подумает, а прав
ли он. Глупец подобного рода сомнениями не болеет. И поэтому он действует в
соответствии со своей глупостью и побеждает. Именно это и происходило в
отношениях между мной и Масокиной. Но теперь уже я мог думать или не думать, но
что она такое, это чувствовал мой организм и не принимал её. Его тошнило от неё.
И теперь её слова не действовали на меня, потому что моими ушами теперь
руководил мой организм, а не её слова. И она это чувствовала и ощущала своё
бессилие. И она еще по инерции бежала вслед за уходящим поездом, хотя знала, что
"он уйдёт и не вернется, он не вернется никогда".
Она подхватила какую-то совершенно дикую спец. машину. Мы ехали сзади, втроем,
на чем-то в роде запяток, я, она и какой-то здоровенный мужичина, занимающий
большую часть пространства.
Будь я поэтом, я выразился бы
так, что моё тело было здесь, тогда как душа моя была далеко от этого места. И
от того, что душа моя была далеко от этого места, моё тело стремилась к ней, и
Масокина это чувствовала, и, наконец, она не выдержала. "Я не могу, мне
нужна травка." Машина остановилась, и она пошла в кабину к водителю. Через
некоторое время она вышла из кабины, и машина снова рванула вперед. На
Буденновском перед улицей Энгельса образовалась пробка. Машина
остановилась. С тротуара большого мужчину окликнули, и на запятки перебрались
мужчина и женщина. Я подумал, что нужно спрыгивать. Оглянулся - Масокиной рядом
со мной не было. Она безнадежно стояла в стороне и курила, и она была теперь
одна,
меня рядом с ней больше не было. Я это не понял, я это почувствовал.
Я направился в сторону Энгельса и, не доходя до подземного перехода через
неё, остановился в недоумении: по улице разливалась пенная грязь. В своей
жизни ничего подобного я не видел. Это вот как поднимающаяся мыльная пена,
заполняющая всё собой. Я вообще поражался тому, что в одном районе Ростова
светит солнце и ясное небо, тогда как в другом - страшный ливень. Хотя никакой
ливень не мог наделать такого. Здесь было что-то другое. Я начал осторожно
пробираться вперед, стараясь обходить грязь. Впереди себя я увидел, как Масокина
подошла к переходу, на минуту остановилась и затем начала осторожно спускаться
вниз. Когда я подошел к переходу, я подумал, что как-нибудь осторожно, "с кочки
на кочку", попробую пройти по переходу. Но тут я увидел, что из перехода
поднимаются не люди, а грязь, принявшая облик людей. Люди целиком
были в грязи, с ног до головы, так что выглядели как какие-то пришельцы. И
при этом это обстоятельство им словно прибавило бодрости: они шутили. Впрочем,
оно и понятно: терять им было уже нечего. Тут только я сообразил, что
сейчас в переходе что-то в роде грязного озера: ведь грязи, сливающейся в
переход, деваться некуда, так что вплоть до того, что там нужно плыть. "Попробую
перейти через улицу"- подумал я. Но по улице тёк многосантиметровый поток грязи.
Я повернул назад. И внезапно остановился от внезапно пришедшей мысли. Эта мысль
была: "Человек не может постоянно насиловать себя". И это была та мысль, которой
мне не хватало для того, чтобы окончательно освободиться от Масокиной.
12.12.10 г.