на главную страницу
визитка
темы

Школа

026.12.13  Психологический образ бизнеса

 

Текст интервью с Вексельбергом на сайте Познера еще не опубликован, поэтому это впечатления от интервью, воспринятого на слух. Не знаю, возвращусь ли я к интервью еще раз, поскольку я - человек, едущий в поезде: станцию проехал - и за окном уже иные впечатления. попытка же поделиться впечатлениями связана с тем, что то, что известно в понятии, благодаря интервью я почувствовал, во что понятие превращается  в жизни.
   Вексельберг - не правда ли, говорящая фамилия: "вексельная гора". В связи с интервью возникло несколько ассоциаций. Исходной была мысль как будто из другой области. Как-то шел разговор о том, сколько человек берет на себя и сколько сбрасывает на других. Речь шла том, что одни люди всё берут на себя, переживают в себе. Другие же люди на себя ничего не берут, напротив, сбрасывают с себя всё отрицательное. Я тогда сказал, что всё брать на себя - это неправильно. Это даже нахальство, наглость и самомнение. Это даже обида для другой стороны. Я говорил о соразмерности. Если тебе сделали зло, ты обязан возвратить зло в той же мере. И это же относится и к добру. И, соответственно, делая добро или зло, ты должен рассчитывать на то, что они к тебе возвратятся в той же мере. Я говорил о поддержании баланса в отношениях. Если такой баланс не поддерживается, то обязательно будет происходить сдвиг, нарушение существующего равновесия и изменения характера отношений между людьми. Это - первая мысль.
   Вторая мысль заключалась в том, что люди разной национальности характеризуются разными способами приспособления к реальности, разными образами жизни и, соответственно, разными формами государственности. Формы их государственности могут иметь массу недостатков, но они характеризуются тем, что люди при существующей форме государственности, соответствующей их натуре, чувствуют себя дома. Они могут при этом жить лучше или хуже сравнительно с другими нациями, но, предоставленные самим себе, они неизменно воспроизводят формы государственности в соответствии со своей натурой, со своим способом приспособления к реальности.
   Третья мысль заключается в способности ассимиляции нацией других наций. Что это значит? Это значит, что другие нации, входя в ведущую, асимилируются ею. Это в особенности относится к китайской нации, которая успешно ассимилировала завоевателей. Во всяком случае, здесь есть мера, то есть то количество нацменов, которое нация способна ассимилировать. Особенность этого отношения заключается в том, что приходящая нация чувствует себя в гостях, тогда как основная нация чувствует себя дома. При превышении меры способности ассимиляции отношения переворачиваются, и основная нация начинает чувствовать себя в гостях, тогда как нацмены чувствуют себя дома. Т.о. бывшие нацмены превращаются в основную нацию, а бывшая основная нация превращается в нацменьшинство, хотя бы в количественном отношении она и превышала возникшую основную нацию.
   Согласно первой мысли, ассимиляция должна быть взаимной: мера ассимиляции одной нации другой должна соответствовать противоположному отношению - мере ассимиляции другой нацией первой. В этом случае мы получим взаимное обогащение наций без того, чтобы результатом межнациональных отношений явилось вырождение одной из наций.
   Я обратил внимание на одно явление. Я обратил внимание на то, что выдающиеся представители еврейства говорят о России как о своей стране, и то, как они говорят, чувствуется, что это - действительно так, что они чувствуют себя дома. В то же самое время среди новых русских - и бизнесменов и политиков - является отношение к России как к "этой" стране.
   Еврейство - это прежде всего коммерция. И это - весьма эффективный способ приспособления к реальности. У Салтыкова-Щедрина в рассказе "Пропала совесть" находим такое выражение коммерциолизирующего отношения к реальности:
   Самуил Давыдыч Бржоцский сидел за обеденным столом, окруженный всем своим семейством. Подле него помещался десятилетний сын Рувим Самуилович и совершал в уме банкирские операции.
   — А сто, папаса, если я этот золотой, который ты мне подарил, буду отдавать в рост по двадцати процентов в месяц, сколько у меня к концу года денег будет? — спрашивал он.
   — А какой процент: простой или слозный? — спросил, в свою очередь, Самуил Давыдыч.
   — Разумеется, папаса, слозный!
   — Если слозный и с усецением дробей, то будет сорок пять рублей и семьдесят девять копеек!
   — Так я, папаса, отдам!
   — Отдай, мой друг, только надо благонадезный залог брать!
   С другой стороны сидел Иосель Самуилович, мальчик лет семи, и тоже решал в уме своем задачу: летело стадо гусей; далее помещался Соломон Самуилович, за ним Давыд Самуилович и соображали, сколько последний должен первому процентов за взятые заимообразно леденцы. На другом конце стола сидела красивая супруга Самуила Давыдыча, Лия Соломоновна, и держала на руках крошечную Рифочку, которая инстинктивно тянулась к золотым браслетам, украшавшим руки матери.
   Одним словом, Самуил Давыдыч был счастлив. Он уже собирался кушать какой-то необыкновенный соус, украшенный чуть не страусовыми перьями и брюссельскими кружевами, как лакей подал ему на серебряном подносе письмо (в котором лежала совесть Ш.).
   Едва взял Самуил Давыдыч в руки конверт, как заметался во все стороны, словно угорь на угольях.
   — И сто зе это такое! и зацем мне эта вессь! — завопил он, трясясь всем телом.
   Хотя никто из присутствующих ничего не понимал в этих криках, однако для всех стало ясно, что продолжение обеда невозможно.
   Я не стану описывать здесь мучения, которые претерпел Самуил Давыдыч в этот памятный для него день; скажу только одно: этот человек, с виду тщедушный и слабый, геройски вытерпел самые лютые истязания, но даже пятиалтынного возвратить не согласился.
   — Это сто зе! это ницего! только ты крепце дерзи меня, Лия! — уговаривал он жену во время самых отчаянных пароксизмов, — и если я буду спрасивать скатулку — ни-ни! пусть луци умру!
   Но так как нет на свете такого трудного положения, из которого был бы невозможен выход, то он найден был и в настоящем случае. Самуил Давыдыч вспомнил, что он давно обещал сделать какое-нибудь пожертвование в некоторое благотворительное учреждение, состоявшее в заведовании одного знакомого ему генерала, но дело это почему-то изо дня в день все оттягивалось. И вот теперь случай прямо указывал на средство привести в исполнение это давнее намерение.
   Задумано — сделано. Самуил Давыдыч осторожно распечатал присланный по почте конверт, вынул из него щипчиками посылку, переложил ее в другой конверт, запрятал туда еще сотенную ассигнацию, запечатал и отправился к знакомому генералу.
   — Зелаю, васе превосходительство, позертвование сделать! — сказал он, кладя на стол пакет перед обрадованным генералом.
   — Что же-с! это похвально! — отвечал генерал, — я всегда это знал, что вы... как еврей... и по закону Давидову... Плясаше — играше... так, кажется?
   Генерал запутался, ибо не знал наверное, точно ли Давид издавал законы, или кто другой.
   — Тоцно так-с; только какие зе мы евреи, васе превосходительство! — заспешил Самуил Давыдыч, уже совсем облегченный, — только с виду мы евреи, а в дусе совсем-совсем русские!
   — Благодарю! — сказал генерал, — об одном сожалею... как христианин... отчего бы вам, например?.. а?..
   — Васе превосходительство... мы только с виду... поверьте цести, только с виду!
   — Однако?
   — Васе превосходительство!
   — Ну, ну, ну! Христос с вами!
   Самуил Давыдыч полетел домой словно на крыльях. В этот же вечер он уже совсем позабыл о претерпенных им страданиях и выдумал такую диковинную операцию ко всеобщему уязвлению, что на другой день все так и ахнули, как узнали.
   В противоположность коммерческому отношению к реальности у русских - отношение к реальности диктаторское. И то, что мы наблюдаем в современной России - это своеобразный симбиоз коммерческого и диктаторского отношения к реальности. Коммерциолизация, пришедшая в Россию под видом демократии в лице героев перестройки,  уничтожила Россию как империю и начала уничтожать РСФСР. Это уничтожение было остановлено Путиным, который в управлении начал применять русские диктаторские  методы, которые вполне понятны русскому человеку и дают эффект. Т.о. в настоящее время мы получаем, что политическая власть  принадлежит русскому принципу государственности. Но это и все. Не только коммерческая, но и производственная часть управляются коммерческими принципами. Ленин в своё время говорил: "А почему мы не можем создать политические условия для перехода от капиталистических отношений к социалистическим? Сейчас политическая власть Путина имеет целью формирование буржуазной психологии без того, чтобы страна была уничтожена. Правительство Путина - это тормоз, который ограничивает безразмерные аппетиты современных коммерсантов. После этих предварительных замечаний обратимся к интервью.

   -Часто ли вы лжете?-спросил Познер, и Вексельберг ответил:
   -Случается. Обычно, когда я лгу, это ложь во спасение. Я лгу самому себе, когда мне нужно себя успокоить, и тогда я говорю себе, что то, что я делаю, это хорошо. 
   Это важное высказывание. Обычно говорят о лжи другим. Но для того, чтобы лгать другим, нужно раньше солгать себе. Нужно пойти против совести. Ведь совесть -  это такая штука, которая отличается глупостью. Нет, не так. Можно различать рациональную, нерациональную и иррациональную совесть. Рациональная совесть основывается на отражении реальных балансов в условиях, когда одна из сторон стремится нарушить баланс к собственной выгоде. Если такой стороной являетесь вы сами, то вы посредством совести ограничиваете себя. Если таковой является другая сторона, то свойство бессовестности приписывается ей, и вы ограничиваете в этих позывах её. Т.о. в обоих случаях вы поступаете в соответствии с законами совести.
   Если совесть не рациональная, то она характеризуется уже существующими заданными установками, происхождение которых, как правило, субъекту неизвестно, во всяком случае, субъект подчиняется им как закону, и единственное, что он может ответить в этом случае, это сказать, что "он такой". Иррациональная совесть - это совесть как истина. Такая истина стоит над практической реальностью, то есть она находится за пределами субъекта, выступает в качестве родовой.
   Когда Вексельберг говорит о лжи себе, то эта ложь себе опирается на существующие доминанты, которые рассматриваются в качестве имеющих приоритет перед совестью. В качестве доминанты, выступающей в качестве регулятора совести, в этом случае выступает реальность, вернее, определенная её сторона. Осуществляется при этом построение ложной, искусственной совести, которая опирается на инстинкты, натуру человека. Именно в силу этого у вас возникает ощущение не то что неискренности человека, человек-то может быть искренним, но отсутствие в нём совести как таковой в силу того, что он пользуется не совестью, а создаваемыми им суррогатами совести, вызывает в вас ощущение какой-то его ненастоящести, ощущение того, что он постоянно лжет, то есть что он - машина, в которой нет  точки истины и которая поэтому делает то, "что разумно", не оглядываясь на совесть, то есть в которой разумность отождествлена с совестью, для которой разумность - это и ест совесть.
   Зашел разговор о покупке Вексельбергом коллекции Фаберже. Читатель помнит, какой фурор был поднят в связи с покупкой Вексельбергом коллекции. Сколько об этом рассказывалось как чуть ли не о патриотизме. Весь же этот восторг, который был высказан в те времена и прочувствован обывателем, был связан с русской установкой на халяву. Здесь следует указать на несправедливость упрека русских в установке на халяву. Дело в том, что русский не только принимает халяву, но русский же и даёт халяву, и этим последним свойством и пользуются всевозможные варяги. Русский в массе своей абсолютно лишен чувства корысти. Он отдаст другу последние штаны, но естественно, что он ожидает, что другой ответит ему тем же. Так что, говоря об одной стороне, не следует забывать о другой. И поэтому к Вексельбергу и отнеслись как к русскому человеку, который "для всех" купил этого Фаберже, то есть пожертвовал своими кровными ради "общества". Но в реальности, само собой, такого не может быть, потому что такого не может быть никогда: натура не та. И вот тут-то и возникает построение структуры совести. В чем состоит задача? - в том, чтобы, с одной стороны, люди считали, что коллекция принадлежит им. А что это означало бы? - что коллекция передана государственному музею. Что делает Вексельберг: Сначала он говорит о том, что его поступок - это патриотический посупок, что он своей покупкой возвратил России ценности и т.д. При этом он рассказывает, что коллекция путешествует по российским городам-весям, и с нею знакомятся широкие народные массы, в особенности молодежь. Передать коллекцию в музей?- Нет,-говорит Вексельберг, - государственные музеи неэффективны. Куда как более эффективны частные музеи. Сейчас коллекция не имеет постоянного места, но он ведет переговоры с Лужковым о строительстве музея для неё. Словом, Вексельберг рисует образ этакого российского мецената. И, согласитесь, он действительно выступает в этой роли. Но вот я подумал: что бы человек ни делал для общества, всегда следует поставить вопрос: ему то что от этого? Какую пользу он для себя видит во всём этом? Какого рода удовлетворение он получает? Что это за удовлетворение и сколько в нём корысти и бескорыстия, чем в конечном счете он движется?
   Что такое разговоры Вексельберга об эффективности частного музея? Это вопрос о собственности: кому принадлежит коллекция? Коллекция принадлежит Вексельбергу. Всё. А всё остальное - вопросы культуры, Россия - это всё слова. Сегодня Вексельберг здесь, завтра - там, и причем здесь возвращение коллекции в Россию? Коллекция просто переместилась из одних частных рук - в другие, из рук иностранца - в руки россиянина. Это как Галина Вишневская продала собранную коллекцию. Что же, это её собственность, и она её продала. Почему же речь идет о России? Потому что Вексельберг - коммерсант. Коммерсант вкладывает деньги в вещи для того, чтобы на них заработать. Путешествие коллекции по стране, будущий частный музей - это способ окупить сделанные затраты. Завтра Вексельберг, если ситуация этого от него потребует, выставит коллекцию на продажу - и она уйдет к другому частному собственнику, российскому или иностранному. Наконец, не забывайте, что иметь такую ценную вещь, как коллекция Фаберже, это для души что-н. да значит. Так что коллекция Фаберже и Россия - между ними никакой реальной связи нет, а есть коммерческий интерес и что-то для души Вексельберга.
   Познер:
   -Вы, в соверменном понятии россиян, олигарх. Как у вас насчет социальной ответственности?
   -Я кому-то и чем-то обязан? Я? У меня и у всех россиян были одинаковые стартовые возможности. Я работал старшим инженером, и всё. Когда началась перестройка, мы начали из кабелей выделять медь и продавать её, а на вырученные деньги завозили в Россию компьютерную технику. Так мы заработали наш первый миллион. И когда мы его заработали, перед нами возникли соблазны: купить квартиру, машину, дачу, и многие так и поступили. И они сошли со сцены. Тогда как раз началась ваучеризация,  я стал скупать ваучеры. А потом уже пошли заводы. Так что я никому ничем не обязан. Стартовые позиции были у всех одинаковы. Соблазнявшиеся сиюминутной выгодой продавали ваучеры. Это было их решение. Я, как всякий россиянин, плачу мои 13 процентов налогов. Что же касается строительства больниц и т.д., то это - обязанность государства, а не моя. Я плачу налоги. Больницы и прочее - это дело государства. Каждый должен заниматься своим делом.
   -Мне пришло письмо, в котором имя рек пишет, что на ваших производствах техника безопасности на низком уровне, люди зарабатывают всевозможные болезни дыхательных путей - астму и т.д. И когда он заговорил об этом, его уволили с волчьим билетом, и он уже не может нигде устроиться. Вам что-н. известно об этом?
   -Нет. На моих предприятиях работают профсоюзы. Что касается этого товарища, то  есть множество людей, которые хотели бы расшатать производство. Мы платим людям достаточно денег для того, чтобы они эффективно работали.
   -Чего вы хотите от жизни?
   -Я хочу, чтобы я чувствовал, что я нужен людям. Что я нужен родным, близким, моим друзьям, коллегам, стране.
   Это высказывание Вексельберга важно. Действительно, важно чувствовать себя нужным людям. Важно чувствовать, что ты нужен семье, родным. Когда говорится о чувстве нужности людям, то всегда существует вопрос: кто эти люди. Кто для человека ближние и кто дальние. И вообще кто люди и кто - материал для существования людей. Всегда существует этот раскол на своих и чужих. Всё для своих, и чужие - средство для своих.
    -Что бы вы сказали, представ перед богом?
   -Я попросил бы его отправить меня к матери, чтобы я там мог позаботиться о ней за всё, чего я не смог сделать ей при жизни.
   Это- ключевая формула: дороже всего - родные. Вся любовь - к ним. Это - вектор. Все остальные - средство для самореализации. И т.о. когда с вами разговаривают, вам улыбаются, помните, что к вам относятся как коммерческому средству преувеличения собственного богатства.
   Т.о., коммерческое отношение к реальности состоит из двух пунктов: целью являются деньги и их приращение. Деньги же делаются ради себя и своей семьи. Всё. Это - конечная цель. Всё остальное - приложение. Мы получаем, т.о., замкнутую в себе систему, в которую деньги втекают и тратятся на индивидуальные семейные нужды. Деньги вытекают только лишь при условии, что они возвратятся в большем количестве. Тем, которые принадлежат семье, хорошо. Но каково тем, кто используется в качестве средства для блага семьи, в которой ребенок в месяц тратит 500 долларов, а дети тех, кто работает на благо этой семьи - недоедают.
   Это - современная российская реальность. Жванецкий, кажется, говорил, что стало интересно жить. Раз так говорит, значит, ему интересно жить. И Вексельбергу, полагаю, очень интересно жить. А вам? Что до меня, то я, вслед за Помяловским, скажу относительно этого мирового мещанства: скучно, ску..у..учно, господа!

И вот и возникает вопрос: какая культура какую ассимилирует: коммерческое отношение к реальности или русский общаг. Что в конце концов из этого столкновения получится?

   09.06.09 г.