на главную страницу
визитка
темы
Когда в начале апреля объявили субботник, это в
очередной раз кольнуло, но не вызвало прежней реакции, поскольку это событие
идёт в ряду подобных.
Вечером 22 апреля иду по Садовой мимо парка и
обращаю внимание на цветы у памятника Ленину. "Не забывают"- механически думаю
я. Потом до меня доходит: да сегодня же 22 апреля, день рождения Ленина. И его
день рождения привычно связывается с предшествующим ему ленинским субботником, и
в памяти всплывает, что в этом году субботник перенесли, чтобы разорвать его
связь с именем великого человека. Субботник перенесли, а от субботника не
отказались. Открещенцы. Но ленинский субботник был символом освобожденного
труда, а ведь капитализм - это закрепощенный труд.
Инициаторами проведения первого
субботника выступили коммунисты депо Москва-Сортировочная Московско-Казанской
железной дороги.[1] В ночь на субботу (отсюда название) 12 апреля 1919 года в
депо Москва-Сортировочная группа рабочих из 15 человек после рабочего дня
вернулась в цех ремонтировать паровозы[2]. В протокольной записи организатора
мероприятия, председателя деповской ячейки И. Е. Буракова отмечалось: «Работали
беспрерывно до 6 часов утра (десять часов) и отремонтировали три паровоза
текущего ремонта за № 358, 4 и 7024. Работа шла дружно и спорилась так, как
никогда прежде. В 6 часов утра мы собрались в служебном вагоне, где, отдохнув и
попив чаю, стали обсуждать текущий момент и решили нашу ночную работу — с
субботы на воскресенье, продолжать еженедельно — „до полной победы над
Колчаком“. Затем пропели „Интернационал“ и стали расходиться…»[3]
В.И.Ленин: "Прямо-таки гигантское
значение в этом отношении имеет устройство рабочими, по их собственному почину,
коммунистических субботников. Видимо, это только еще начало, но это начало
необыкновенно большой важности. Это - начало переворота, более трудного, более
существенного, более коренного, более решающего, чем свержение буржуазии, ибо
это - победа над собственной косностью, распущенностью, мелкобуржуазным
эгоизмом, над этими привычками, которые проклятый капитализм оставил в
наследство рабочему и крестьянину. Когда эта
победа будет закреплена, тогда и только тогда новая общественная дисциплина,
социалистическая дисциплина, будет создана, тогда и только тогда возврат назад,
к капитализму станет невозможным, коммунизм действительно станет непобедимым"
Что означали коммунистические субботники? - то, что общее дело людьми
рассматривается в качестве их личного дела, общее дело превращено в часть их
личности. Что касается мелкобуржуазного эгоизма, косности, распущенности
рабочих, о которых говорит Ленин - то тут он ошибается. Ибо то, что он называет
косностью, распущенностью и пр. - это всего лишь проявление положения рабочего в
капиталистическом обществе, того, что рабочий в капиталистическом обществе
выступает в качестве продавца своего труда, что он работает не на себя, а на
капиталиста по преимуществу, то есть что дело, которым он занимается, не
является частью его личности. Для капиталиста рабочий всегда остаётся скотинкой,
работающей на него, капиталиста.
Капитализм - это по преимуществу
воровство, ибо эксплуатация - это возведенное в закон воровство, бандитизм
людей, организованных в государственном масштабе. Так было во всех
антагонистических общественных системах, и поэтому следует признать, что это -
закон природы, продолжение работы в человеческой среде законов животного
царства, и реальные законы отношений между людьми в этом плане ничем решительно
не отличаются от законов, которые управляют животными.
Любое воровство
- это искусство, и искусство высокого класса. В связи с этим в человеке можно
выделить как бы два слоя. Первичный слой, связанный с отождествлением человека с
внешней средой и рассмотрение им внешней среды как тождественной ему. В этом
случае мы получаем положения: относись к ближнему как к самому себе, не пожелай
жены другого и т.д. И второй слой, который надстраивается над первым и который
связан с выделением человеком себя из внешней среды, выделение себя как
самотождественной автономной сущности относительно внешней среды как средстве
его существования. Внешняя среда - это не цель, но средство. И вот тут, во
втором слое, действуют законы, противоположные первому слою, то есть законы
различения "свой-чужой", законы, которые не только запрещают желание жены
другого, но рассматривают это желание в качестве молодечества и т.д. Но в
человеческом обществе, в отличие от животного царства, эти законы отношения к
другому как к чужому, как находящемуся за пределами личности, дополняются
законами видимости, когда открытый, откровенный грабеж не приветствуется, но
требуется его самооправдание с точки зрения "высших" принципов
самотождественности личности с окружающей средой. В этом и заключается великое
достижение капиталистической цивилизации, что она всё-таки требует, чтобы
воровство осуществлялось незаметно для того, кого обворовывают, чтобы, напротив,
последний был доволен своим положением обворовываемого.
И,
конечно, буржуазия не могла отказаться даже от такой полезной для себя мелочи,
как субботники, но, разумеется, не могла терпеть, чтобы субботник как бы там ни
было соотносился с коммунистической идеей. Как говорится, мелочь, а приятно. Но,
конечно, субботник без приставки "коммунистический" превращается просто в
бесплатные работы по уборке территории.
Но, знаете ли что, конечно, от
логики отходить можно, и можно трудиться бесплатно и на уборке территории. Но
это ведь такое заразливое дело: сегодня ты бесплатно трудишься на уборке
территории, завтра начнёшь бесплатно трудиться на предприятии капиталиста, а
послезавтра заявишь, что предприятие капиталиста ему не принадлежит, поскольку
создаваемые на нём ценности создаются твоим трудом, который капиталистом не
оплачивается. То есть в самой идее субботника уже присутствует зародыш будущей
коммунистической революции. Ведь человек, который трудится "просто так", тем
самым уже непроизвольно отождествляет свой такой труд со своей личностью, то
есть начинает относиться к фабрикам и заводам как к части своей личности, как к
своей собственности. А если он в то же самое время видит, что в реальности
положение вещей прямо противоположное, то вот тебе и противоречие, и раскол в
личности, и революционные настроения "землю - крестьянам, фабрики - рабочим".
Так что всякий отход от логики капитализма чреват. А я патриот капитала. Ты мне
заплати, тогда я, если найду, что оплата меня устраивает, может быть, и выйду на
субботник. Я свято чту законы капитала.
И вдруг я останавливаюсь в изумлении
от пришедшей в голову мысли.
Никто столько не проклинал Октябрьскую
революцию, сколько делали это коммунисты-потомки брежневского замеса, и
проклинали её за то, что применила она в своих действиях принцип: "весь мир,
(но, заметьте, насилья), мы разрушим до основанья, а затем мы свой, мы новый мир
построим, кто был ничем, то станет всем". Слова этой песни просто кричат
заключенной в них идеей: превращения тех, кто был всем, в ничто, и превращение
тех, кто был ничем, во всё. То есть теоретики-то коммунизма имели ввиду,
конечно, другое, имели ввиду уничтожение эксплуатации человека человеком. Но так
думали теоретики, а ведь массовый человек был движим именно этим импульсом:
поменять полюса плюса и минуса на противоположные. И, значит, в массовом
человеке ничего не изменилось, природа человеческая не изменилась. Её, конечно,
можно подправлять, делать ей маникюр, но её сущность вы не переделаете, как бы
того ни хотели.
Заявили коммунисты
послебрежневского замеса, что де революции - это нехорошо, а хорошо эволюционное
развитие. И эти ребята решили восстановить справедливость и эволюционное
развитие. И сделали то, на что единственно они и способны были: они снова всё
разрушили до основанья и снова начали всё сначала. То есть люди-то говорят одно,
думают одно, а поступают-то как всегда! Ведь, по логике вещей, если вы хотите
исходить из принципа эволюционного развития, то вы должны были бы на основании
достижений коммунистического общества строить дальше, вводя в него новые
современные элементы, обеспечивающие его дальнейшее успешное в конкурентном
отношении развитие. Да вот хоть как китайцы. Но ведь этого то не случилось.
Всё то, что связано с коммунизмом, в какой-то день проклинается, и весь
коммунистический позитив тем самым вытесняется в бессознательное.
И тут
вдруг обнаруживается глубинная природа русского человека. Ведь вот обратите
внимание, пусть какой-н. там немец. Чем он движим?
— А я лучше захочу всю жизнь прокочевать
в киргизской палатке, — вскричал я, — чем поклоняться немецкому идолу.
— Какому идолу? — вскричал генерал, уже начиная серьезно сердиться.
— Немецкому способу накопления богатств. Я здесь недолго, но, однако
ж, все таки, что я здесь успел подметить и проверить, возмущает мою татарскую
породу. Ей богу, не хочу таких добродетелей! Я здесь успел уже вчера обойти
верст на десять кругом. Ну, точь в точь то же самое, как в нравоучительных
немецких книжечках с картинками: есть здесь везде у них в каждом доме свой фатер
, ужасно добродетельный и необыкновенно честный. Уж такой честный, что подойти к
нему страшно. Терпеть не могу честных людей, к которым подходить страшно. У
каждого эдакого фатера есть семья, и по вечерам все они вслух поучительные книги
читают. Над домиком шумят вязы и каштаны. Закат солнца, на крыше аист, и все
необыкновенно поэтическое и трогательное…
— Уж вы не сердитесь, генерал, позвольте мне рассказать
потрогательнее. Я сам помню, как мой отец, покойник, тоже под липками, в
палисаднике, по вечерам вслух читал мне и матери подобные книжки… Я ведь сам
могу судить об этом как следует. Ну, так всякая эдакая здешняя семья в полнейшем
рабстве и повиновении у фатера. Все работают, как волы, и все копят деньги, как
жиды. Положим, фатер скопил уже столько то гульденов и рассчитывает на старшего
сына, чтобы ему ремесло аль землишку передать; для этого дочери приданого не
дают, и она остается в девках. Для этого же младшего сына продают в кабалу аль в
солдаты и деньги приобщают к домашнему капиталу. Право, это здесь делается; я
расспрашивал. Все это делается не иначе, как от честности, от усиленной
честности, до того, что и младший проданный сын верует, что его не иначе, как от
честности, продали, — а уж это идеал, когда сама жертва радуется, что ее на
заклание ведут. Что же дальше? Дальше то, что и старшему тоже не легче: есть там
у него такая Амальхен, с которою он сердцем соединился, — но жениться нельзя,
потому что гульденов еще столько не накоплено. Тоже ждут благонравно и искренно
и с улыбкой на заклание идут. У Амальхен уж щеки ввалились, сохнет. Наконец, лет
через двадцать, благосостояние умножилось; гульдены честно и добродетельно
скоплены. Фатер благословляет сорокалетнего старшего и тридцатипятилетнюю
Амальхен, с иссохшей грудью и красным носом… При этом плачет, мораль читает и
умирает. Старший превращается сам в добродетельного фатера, и начинается опять
та же история. Лет эдак чрез пятьдесят или чрез семьдесят внук первого фатера
действительно уже осуществляет значительный капитал и передает своему сыну, тот
своему, тот своему, и поколений чрез пять или шесть выходит сам барон Ротшильд
или Гоппе и Комп., или там черт знает кто. Ну с, как же не величественное
зрелище: столетний или двухсотлетний преемственный труд, терпение, ум,
честность, характер, твердость, расчет, аист на крыше! Чего же вам еще, ведь уж
выше этого нет ничего, и с этой точки они сами начинают весь мир судить и
виновных, то есть чуть чуть на них не похожих, тотчас же казнить. Ну с, так вот
в чем дело: я уж лучше хочу дебоширить по русски или разживаться на рулетке. Не
хочу я быть Гоппе и Комп. чрез пять поколений. Мне деньги нужны для меня самого,
а я не считаю всего себя чем то необходимым и придаточным к капиталу.
(Достоевский. "Игрок")
Чувствуете суть? Немец
руководствуется рассудочными категориями. У него положен разум, рассудок. Он
думает своей головой и он руководствуется ею, но никак не чувствами. И то же
можно сказать об англичанине, о французе, да мало ли о ком. Возьмите того же
армянина, чем он руководствуется? - он руководствуется опять-таки своим
рассудком, то есть длинной нитью выработанных предшествующими поколениями
рассудочными схемами бытия, ставшими инстинктивными. Все эти люди несвободны от
самих себя, от управляющих ими категорий рассудка. И они держатся за рассудок.
Другими словами, у них развита эта частная схема социальности, и их рассудок -
это поднявшийся на уровень сознания инстинкт их социального способа выживания
наряду с другими народами. Особенность схем бытия народов оказывается
заключающейся в том, что их вектор обращен на них самих и замкнут на
рассудочные категории, которым подчиняются их чувства.
Заметь
себе, друг мой, странность: всякий француз может служить не только своей
Франции, но даже и человечеству, единственно под тем лишь условием, что
останется наиболее французом; равно — англичанин и немец. Один лишь русский,
даже в наше время, то есть гораздо еще раньше, чем будет подведен всеобщий итог,
получил уже способность становиться наиболее русским именно лишь тогда, когда он
наиболее европеец. Это и есть самое существенное национальное различие наше от
всех, и у нас на этот счет — как нигде. Я во Франции — француз, с немцем —
немец, с древним греком — грек и тем самым наиболее русский.(Достоевский.
"Подросток")
С подобного же рода замечанием относительно того, что
русский в Англии - англичанин, во Франции - француз и т.д., мы встречаемся
у Гоголя.
Чем вообще характеризуется рассудочность? - чувством
противоречия. Для рассудка "да-да, нет-нет, третье от лукавого". А вот принцип
русского :но я, как русский европеец, не мог
допустить того. Да, они только что сожгли тогда Тюильри… О, не беспокойся, я
знаю, что это было «логично», и слишком понимаю неотразимость текущей идеи, но,
как носитель высшей русской культурной мысли, я не мог допустить того, ибо
высшая русская мысль есть всепримирение идей" (там же).
"Всепримирение идей" может, конечно, рассматриваться как как рассудочная
категория. Но что за ней стоит? За ней стоит отсутствие ощущения противоречия.
Леви Брюль:
Выражение
"пралогическое" переводят термином "алогическое" как бы для того, чтобы
показать, что первобытное мышление является нелогическим, т. е. неспособно
осознавать, судить и рассуждать подобно тому, как это делаем мы. Очень легко
доказать обратное. Первобытные люди весьма часто дают доказательства своей
поразительной ловкости и искусности в организации своих охотничьих и рыболовных
предприятий, они очень часто обнаруживают дар изобретательности и поразительного
мастерства в своих произведениях искусства, они говорят на языках, подчас очень
сложных, имеющих порой столь же тонкий синтаксис, как и наши собственные языки,
а в миссионерских школах индейские дети учатся так же хорошо и так же быстро,
как и дети белых. Кто может закрывать глаза на столь очевидные факты?
Однако другие факты, не менее поразительные, показывают, что в
огромном количестве случаев первобытное мышление отличается от нашего. Оно
совершенно иначе ориентировано. Там, где мы ищем вторичные причины, устойчивые
предшествующие моменты (антецеденты), первобытное мышление обращает внимание
исключительно на мистические причины, действие которых оно чувствует повсюду.
Оно без всяких затруднений допускает, что одно и то же существо может в одно и
то же время пребывать в двух или нескольких местах. Оно обнаруживает полное
безразличие к противоречиям, которых не терпит наш разум. Вот почему
позволительно называть это мышление, при сравнении с нашим, пралогическим.
Отсюда вовсе не следует, однако, что подобная мыслительная структура
встречается только у первобытных людей. Можно, с полным правом утверждать
обратное, и что касается меня, то я всегда имел это в виду. Не существует двух
форм мышления у человечества, одной пралогической, другой логической, отделенных
одна от другой глухой стеной, а есть различные мыслительные структуры, которые
существуют в одном и том же обществе и часто, – быть может, всегда – в одном и
том же сознании.
Представления, называемые коллективными, если их определять только в
общих чертах, не углубляя вопроса об их сущности, могут распознаваться по
следующим признакам, присущим всем членам данной социальной группы: они
передаются в ней из поколения в поколение; они навязываются в ней отдельным
личностям, пробуждая в них сообразно обстоятельствам, чувства уважения, страха,
поклонения и т. д. в отношениях своих объектов. Они не зависят в своем бытии от
отдельной личности, их невозможно осмыслить и понять путем рассмотрения индивида
как такового.
Это высказывание Леви Брюля относительно того, что пралогическое мышление
игнорирует логический принцип непротиворечия, создает соблазн рассматривать
мышление русского в качестве пралогического. Однако в этом отношении русский
характер ничем особенным не отличается от характера любого другого народа. Суть
дела не в этом. В перестроечные годы мы столкнулись с многочисленными
высказываниями относительно западных стран как цивилизованных сравнительно с
Россией. И получалось так, что Россия со всей своей многовековой историей,
великой культурой и могучей государственностью - страна абсолютно не
цивилизованная, а вот страны запада - это, конечно, цивилизованные страны. И вот
теперь давайте возвратимся к высказыванию Достоевского о том, что русский в
Англии - англичанин и т.д. Что это означает, как вы думаете? Это качество нельзя
иначе назвать, как переимчивостью. Если человек может быть попеременно
англичанином, французом и т.д., то это означает, что он в принципе не является
ни англичанином, ни французом, и вообще не принадлежит ни к какой нации. У него
нет этого качества. Быть англичанином, французом и т.д. - это его одежда. Мы
действительно наблюдаем в русском переимчивость необыкновенную, и не только к
национальным одеждам, но и к мыслям, и чувствам, и чему угодно. И поэтому
русский в Европе становится европейцем больше, чем сами европейцы. Он перенимает
чужие идеи, если они работают и пока она работают. Перестали работать - и
он отбрасывает их, и соблазняется иными схемами деятельности. И исторически
получалось так, что русские, однажды одев определенные одежды, уже не снимают
их, сколько могут. У нас нет этого своего личного качества, своей личной
определенности. Русский в ученых кругах становится ученым, в артистической -
артистом. Чужой, посторонний рассудок оказывается одеждой, которую он носит в
качестве якобы своего собственного рассудка. Но ведь это мы имеем дело с
культурным слоем народа. А масса народа находится вне этого слоя. Но,
разумеется, она при этом пользуется всё тем же приемом - следования определенным
мыслям, определенным идеям, спускаемым ему сверху культурным слоем. То вдруг
неожиданно он становится богоборческим народом, а вслед за этим ломает церкви.
На самом деле он и не богоборческий народ, и не атеист, и не язычник. Он -
никакой. Он - свободен от всего. У него нет того рассудка, который привязывает
народ к однажды избранной рассудочной схеме деятельности и непрерывно и
последовательно развивает её. Но он, в то же самое время, и не вырабатывает
никаких собственных рассудочных схем. Он примеряет на себя ту или иную
схему деятельности и следует ей в той мере, в какой она на него работает.
И поэтому в его истории вечно случается одна и та же история, связанная с
формулой: "нет пророка в своём отечестве" Грабе: «Несчастная судьба нас,
русских. Только явится между нами человек с талантом — десять пошляков
преследуют его до смерти». Система защищает самое себя от всякого таланта. Как
говорит герой Ильинского в фильме "Волга Волга": "Может быть, у кого-то
бухгалтер и может быть артистом. Но у меня не может"! Вот появляется
марксистская теория, и Россия становится марксистской. Но когда лидеры
уходят, ординарные русские люди занимают их место и слепо следуют "их заветам",
и шаг влево, шаг вправо от этих заветов караются ими расстрелом, ибо рассудок,
самостоятельная рассудочная жизнь находятся у них под запретом, и марксистская
теория у них что-то в роде корана, самостоятельная рассудочная жизнь для них
невыносима. Но жизнь меняется, а социальная система осталась там, где её
оставили её лидеры" И тогда возникает противоречие между заветами и
реальной жизнью. И оказывается, что заветы не выполняются. И тогда ординарные
люди, всего более любящие собственную ординарность и всячески защищающие её от
покушений на неё, обращают взоры на народы, которые сами создают свой опыт
социальной жизни, и тогда один бог у них заменяется другим богом. Богом - потому
что думать сами они не то что не умеют, а не хотят, это им не интересно, ибо они
хотят жить, а мышление - это не жизнь.
25.04.09 г.