на главную страницу
визитка
темы
Ну, да, речь идёт о стыдливости. Если я полистаю свои записи, то увижу,
сколь много страниц имеют в своём основании этот критерий, как часто я гласно
или негласно восклицаю: как не стыдно это делать?!
Мне казалось, что это свойство заложено во мне природой. Но тут
приходит неожиданная мысль: ну, хорошо, пусть природой, пусть у меня
присутствуют задатки такого рода, но ведь для того, чтобы они проявились, должны
же быть эти задатки актуализированы, то есть должно же быть кем-то сказано, и
весьма настойчиво, и весьма убедительно, с наказаниями, с постановкой в угол,
что есть вещи, которые делать стыдно. Должны были говорить и наказывать для
того, чтобы развить во мне это чувство стыдливости относительно каких-то
действий вплоть до того, что у меня был выработан своеобразный инстинкт,
контроль сознания, который срабатывает в отсутствие уже всякого внешнего
воздействия, так что нарушение этого табу должно вызывать во мне угрызения
совести, невозможность для меня совершения каких-то действий. И это притом, что
другие люди эти действия совершают, и вроде ничего, вроде так и следует. И
тогда, конечно, возникает внутренний раскол, ты оказываешься во внутренней
тюрьме, когда извне на тебя уже ничто и никто не действует, но ты неспособен к
совершению каких-то действий, которые уже давным-давно в новых условиях потеряли
значение стыдного. А ты не можешь, неспособен их совершать.
Ну, и что
тебе остаётся? С одной стороны, остаётся ощущение собственной неполноценности, с
другой стороны, ведь эту неполноценность нужно чем-то компенсировать, чтобы
жить, и тогда в качестве компенсации возникает чувство, что ты, движимый
стыдливостью и неспособный к совершению постыдных поступков, хороший, а те, кто
совершает стыдные поступки, те плохие. И тогда у тебя возникает своего рода
высокомерие недоразвитого по отношению к нормальным, так что ты, подобно
культурным собакам, оказываешься неспособен жить среди дворняжек, и в то же
самое время среда дворняжек тебя привлекает своей отвязанностью и свободой.
Но однажды ты замечаешь, что всё не так просто, и существуют многие действия,
которые ты совершаешь и которые с точки зрения общепринятого взгляда являются
стыдными, но ты в них ничего стыдного не находишь, более того, эти стыдные
поступки для твоего взгляда есть не что иное, как глупость.
И т.о.,
ты оказываешься как бы между двух вещей: с одной стороны, ты неспособен
осуществлять многие действия, которые осуществляют другие, и, с другой, ты
спокойно, как должное, делаешь то, что должно быть рассматриваемо другими как не
слишком хорошее. Т.о. мысль о том, что ты что-то исключительное, рушится, и на
деле ты видишь, что ты такой же, как все: в чём-то ты ничего, в чем-то "так
себе", а в чем-то "бяка".
Итак, мы можем сказать, что есть во всём этом две стороны: есть
сторона, которая говорит, убеждает: "это стыдно, тебе должно быть стыдно"; и это
одна сторона. Другая же сторона слушает эти слова, и её убеждают, что "это
стыдно". И, наконец, она начинает стыдиться. Начинает стыдиться очень сильно,
очень бурно, вплоть до того, что готова покончить с собой от стыда.
Ладно, когда это относится к отдельно взятому субъекту, хотя и это не очень.
А когда это относится к целому народу? К целой великой державе?
И
вдруг произошла метаморфоза. Вдруг оказалось, что люди, которые гордились собой,
своей страной, своими свершениями, вдруг оказалось, что всё то, что они делали,
было стыдным. Оказалось, что стыдно быть советским человеком. Стыдно гордиться
своей страной и её мощью. Оказалось, что всё то положительное, с чем люди
связывали свою жизнь, на самом деле всё это нехорошее, стыдное, дикое и
нецивилизованное.
Русского человека нужно знать. И ведь кто-то же знал
русского человека. И тот, кто знал русского человека, устыдил его. И устыдился
русский человек. А, устыдившись, пожелал пострадать. И стал русский человек
страдать. И ему его новоявленные друзья, ради очищения его от стыда, говорили,
что он должен делать, чтобы очиститься от скверны, в которой он живет. И
оказалось, что для того, чтобы очиститься от скверны, русский человек должен
отказаться от русского духа и раздать то, что имеет, своим новоявленным
доброхотам и следовать за ними, посыпая пеплом голову, и чувствовать себя в их
среде униженным и ничтожным. И доброхоты пели аллилуйя русскому человеку,
и вопили: "ты брат наш", и готовились, наконец, радостно оттяпать ему голову.
Однажды ты замечаешь, что те люди, которые говорят о стыде, они относят этот
стыд собственно к тебе, а не к себе. Ты как-то поражаешься этому свойству людей.
От тебя они требуют "хорошего поведения", "правил хорошего тона", но когда ты
пытаешься эти же правила применить к тем, кто о них разглагольствует,
оказывается, не тут-то было. Оказывается, что твои обстоятельства и их
обстоятельства - это совершенно разные обстоятельства, так что то, что стыдно
делать тебе, напротив, похвально и необходимо делать им. Так что всегда и во
всём оказываешься виноват ты, твоя глупость и твоя бессовестность.
И
однажды ты понимаешь, какими правилами пользуются твои доброхоты; и тогда ты
формулируешь их правило также и для себя. Ты приходишь к выводу, что на
самом деле не существует никаких общих правил, а существуют интересы, и истинно
в тебе всё то, что полезно для тебя, и ложно в других всё то, что вредно в
других для тебя. И это всегда и во всём. А между этими двумя полюсами, пожалуй,
пусть будут хотя бы и правила, если они не вредят.
Но, конечно, к этой
мысли нужно придти. А никакая мысль не может явиться в человеке, не будучи
предварительно реализована в опыте его инстинкта. И вот здесь, наконец,
пригодилась русская глупость. Потому что всякое действие, согласно третьему
закону Ньютона, вызывает равное противодействие. И когда вас раздевают, наряду с
тем рациональным обманом, который обеспечивает вору ваше добровольное
раздевание, наряду с этим текущим сознательным процессом идет бессознательный
процесс, представляющий собой отражение, переворачивание текущего процесса,
который может быть назван процессом научения, согласно которому степень
раздевания вас вызывает в вас требование точно такого же раздевания другой
стороны, а если этого не происходит, то вы начинаете сопротивляться раздеванию,
вы пытаетесь убедить другую сторону, что она ведет себя как-то неправильно, не в
соответствии с заявленными принципами. И чем дальше, тем меньшее значение для
вас имеют слова, пока не наступает для вас момент истины, и вы не понимаете, что
слова сами по себе ничего не значат, а что за ними стоит принцип пользы. Слова -
такое же точно орудие войны, принципы - точно такое же орудие войны, как и все
другие её средства.
Нет, Медведев этого не понял. Но у него сработал
инстинкт. И его слова о том, что Россия вступила в новую эпоху, что она отныне
будет следовать своим собственным интересам, будет защищать своих граждан и
заставит относиться к себе с уважением, всё это не что иное, как осознание
сработавшего инстинкта. То, что говорит Медведев, это говорит его инстинкт.
Русский человек, как всегда, задним умом крепок, и то, что является азбукой для
запада, в русском уме не умещается, русский ум с его идеалистичностью слишком
далёк от западного индивидуалистического практицизма.
Потому что что уж
тут так уж прямо и кричать, и заявлять так уж прямо. Это с точки зрения западных
канонов даже и неприлично - говорить о реальности. Нет, реальность инстинкта
должна быть рационально переработана в слова и уже посредством рационализаций, а
не чувственной импульсивности, действовать на умы.
Но, по правде говоря,
русскому уму все эти экивоки противны. Да, пожалуй, и противопоказаны?
08.09.08 г.