на главную страницу
визитка
темы
Завхоз 2-го дома Старсобеса был застенчивый ворюга. Все существо его
протестовало против краж, но не красть он не мог. Он крал, и ему было стыдно.
Крал он постоянно, постоянно стыдился, и поэтому его хорошо бритые щечки всегда
горели румянцем смущения, стыдливости, застенчивости и конфуза. Завхоза звали
Александром Яковлевичем
Всякий раз, когда Александру Яковлевичу нужно было получать
очередной денежный транш из банка, он терялся в муках совести. Глаза его
начинали бегать по сторонам, а незримый голос говорил ему: "Вор ты, вор".
Стресс, переживаемый при этом Александром Яковлевичем, был настолько сильный,
что он не выдерживал мук совести. Входя в банк, он не мог смотреть людям в
глаза. Он не мог смотреть в глаза работнику банка, потому что ему казалось, что
на лице его написано, что большую часть из денег для старушек - божьих
одуванчиков он присвоит. И как-то непроизвольно, независимо от его воли, ему
виделась милицейская фигура в белой летней гимнастёрке и синих брюках-галифе, и
серые стены камеры, куда ведет его милицейская рука, и ему хотелось кричать:
нет, нет, никогда, никогда больше. И в такие трудные минуты ему неизменно
приходила одна и та же спасительная мысль: всё, что было - с этим
покончено. Вот сейчас он получит деньги, и все до копейки потратит на старушек.
И от этой всякий раз неожиданно приходящей мысли он вдруг чувствовал облегчение,
словно гора сваливалась с его плеч. Он начинал чувствовать себя честным
человеком и уже со спокойным и деланно-безразличным выражением лица подавал
работнику банка документы на получение денег. И затем, пока все эти бумаги долго
и муторно оформлялись, он стоял, словно в безвоздушном пространстве, без мыслей,
и ожидал, когда, наконец, его позовут и выдадут деньги.
Как только деньги
оказывались у него в руках, его мысли словно по мановению волшебной палочки
приобретали противоположный характер. Если денег получалось больше, чем обычно,
он думал: "Какая глупость тратить все эти деньги на старушек, когда есть более
целесообразное их применение". Если денег оказывалось меньше, чем обычно, он
думал, что всё равно денег мало, так что старушки обойдутся. И он уже
продумывал, на что он потратит присвоенные им деньги. Он чувствовал, что то, что
он делает, это целесообразно для него, а если бы он этого не делал, то это было
бы не целесообразно, то есть глупо. Разумеется, совесть его при этом была бы
чиста, но он бы чувствовал, что поступил он нецелесообразно, что так может
поступить только самый нерасчетливый, то есть совершенно глупый человек, и т.о.
он чувствовал бы вину перед собой. Конечно, он чувствовал также и свою вину по
отношению к старушкам, но из этих двух вин - к себе и к старушкам, неизменно
побеждала первая вина, и в результате старушки питались кислой капустой и
подгоревшей кашей. Но то обстоятельство, что старушки питались кислой капустой и
кашей на машинном масле, более чем компенсировалось тем, что сам Александр
Яковлевич и его семья питались свежими, разнообразными, и калорийными
продуктами.
Принципы совести и целесообразности непрерывно преследуют
людей по жизни. Постоянно им приходится делать выборы между целесообразностью и
совестью.
В главе четвёртой была высказана мысль, что человек есть пережитое им
прошлое, опрокинутое на будущее. Иван рос в
обстановке дворцовых переворотов, борьбы за власть враждующих между собой
боярских родов Шуйских и Бельских. Убийства, интриги и насилия, окружавшие его,
способствовали развитию в нем подозрительности, мстительности и жестокости.
Склонность мучить живые существа проявлялась у Ивана уже в детстве, и
приближенные одобряли ее.
Это была объективная реальность, которой будущий царь должен был
соответствовать. Любые социальные системы имеют в своей основе некоторый
основной пункт, которым должен человек должен обладать для того, чтобы
соответствовать системе. И т.о. у человека должна быть положена эта сторона его
характера и вытеснена противоположная. В условиях всеобщей борьбы всех против
всех необходимо такое развитие чувств, при котором человек получает если
не удовольствие, то, во всяком случае, спокойно принимает мучения других.
Средством действий, принципом действий в этом случае становится насилие как
средство подчинения. На пути насилия как средства доставления страдания лежит
жалость, которая должна быть вытеснена в бессознательное. Когда у Наполеона
спросили, ведь столько людей гибнут в сражениях, и что, ему их не жалко? - он
ответил: когда-то жалел, а потом это ушло. Впрочем, это "ушло" знакомо едва ли
не всякому человеку. Взять хотя бы элементарный случай рыбалки: вы вытащили
рыбу, ведь она бьётся, страдает. Но все эти чувства вами владеют только до тех
пор, пока вы не вытащили свою первую рыбу. С этого момента мысли о страданиях
рыбы у вас совершенно вытесняются переживаемым удовольствием от того, что вы её
поймали. Удовольствие, переживаемое вами, становится принципом целесообразности
вашего поведения, а неудовольствие, переживаемое вами, является принципом его
нецелесообразности. Само собой разумеется, удовольствие не покрывается принципом
целесообразности, поскольку оно может вести к неудовольствию. Т.о. принцип
целесообразности является динамическим принципом, в котором из множества
удовольствий выбирается некое наиболее существенное. Из сказанного видно, что
удовольствие противостоит принципу совести, за которым стоит принцип признания
прав другого на удовольствие. Весы, на которых взвешивается собственное
удовольствие и удовольствие другого, и связь этих двух удовольствий, определяют
характер этих удовольствий для субъекта. Ведь если они находятся в
реципрокном отношении, то удовольствие для одной стороны оборачивается
неудовольствием для другой, и в этом случае возникает вопрос о допустимой мере
того и другого. Но если отношение между двумя удовольствиями есть отношение типа
"да-нет", то вопрос выбора становится жестким.
То, будущий с детства
мучил живые существа, а никакое мучительство невозможно без переживаемого при
этом удовольствия, сформировало тот основной инстинктивный принцип, который
оказался эффективен в обстоятельствах жизни будущего царя. В главе четвертой
говорилось также, что человек обладает тем практическими схемами, которые он
выработал в существующих обстоятельствах. Принцип, лежащий в основании этих
схем, переносится человеком на все другие случаи жизни. Человек просто иначе
действовать не может, хотя бы и хотел этого. И вот Иван переносит принцип
мучительства уже на людей:
Одним из сильных
впечатлений царя в юности были «великий пожар» и Московское восстание 1547.
После убийства одного из Глинских, родственника царя, бунтовщики явились в село
Воробьево, где укрылся великий князь, и потребовали выдачи остальных Глинских. С
большим трудом удалось уговорить толпу разойтись, убеждая ее, что их в Воробьеве
нет. Едва опасность миновала, царь приказал арестовать главных заговорщиков и
казнить их.
В этом поступке царя мы видим два уровня: один уровень заключается
в том, что само по себе сознание страдания казненных доставляет великому князю
Ивану удовольствия, его инстинкт в мучительстве оказывается удовлетворенным. И
объективная сторона, которая укрепила его положение. Субъективный и объективный
аспекты совпали и закрепились. Успех объективный подкрепил субъективное
основание.
Что такое детские игры мучительств над живыми существами? С
одной стороны, на чувственном уровне, это удовольствие. На рациональном уровне
ведь мучимый находится целиком во власти мучителя. Вы по отношению к нему
выступаете по сути в роли господа бога: хочу - помилую, хочу - казню. Но это с
рациональной стороны возвышает мучителя относительно его жертвы и формирует
характер, не терпящий противоречий, характер, требующий для себя абсолютной
власти:
Излюбленной идеей царя, осознанной
уже в юности, стала мысль о неограниченной самодержавной власти. 16 января 1547
в Успенском соборе Московского Кремля состоялось торжественное венчание на
царство великого князя Ивана IV. На него были возложены знаки царского
достоинства: крест Животворящего Древа, бармы и шапка Мономаха. После приобщения
Святых Тайн Иван Васильевич был помазан миром. Царский титул позволял занять
существенно иную позицию в дипломатических сношениях с Западной Европой.
Великокняжеский титул переводили как «принц» или даже «великий герцог». Титул же
«царь» или совсем не переводили, или переводили как «император». Русский
самодержец тем самым вставал вровень с единственным в Европе императором
Священной Римской империи.