на главную страницу
визитка
темы
Это приятное состояние, что ты всё
можешь, что тебе всё дозволено, которое время от времени находит на нас, это
чувство свободы от всего, нас связывающего, свободы от нашего сверх-Я,
заставляющего нас держать себя в руках и не подчиняться импульсам, которые
играют в нас и ищут выхода. Бывает так, что это состояние приходит к вам
непроизвольно, и тогда вы можете бог знает чего натворить, если ваш
ангел-хранитель, то есть страх, вас вовремя не остановит. И тогда после вы
пугаетесь, вы чувствуете себя убийцей, потому что вполне могли убить. Но вы
чувствуете себя убийцей вовсе не потому, что сознаёте убийство как преступление,
а из страха за последствия этого шага для себя. И единственно этот страх перед,
я уж не говорю неотвратимыми, но возможными последствиями для вас удерживает вас
от крайнего шага. В этом смысле войны можно понять как снятие этих цепей
социального сверх-Я, которые опутывают, связывают человека, не позволяя ему
свободных проявлений, но взамен предоставляя ему возможность существования.
Война - это разрешенная свобода проявления агрессии с заданным вектором: вот
твой враг, и ты можешь не стесняться с ним. И в этом аспекте война - это
свобода. Но горячая война, убийство - это крайние проявления разрешенной
свободы. По жизни же человек так или иначе ищет выход импульсам для
удовлетворения своего чувства животной свободы, ищет те лазейки, через
которые можно их удовлетворять, не принося при этом вреда себе. Т.о., это
чувство свободы, безразличия к судьбе окружающих дополняется и уравновешивается
противоположным чувством - чувством любви к себе, страха за себя, избегающего
всякого возможного для себя урона.
Есть люди, чувствующие себя внутренне свободными. Гораздо больше
людей, которые изначально чувствуют себя несвободными, которые ощущают
социальные ограничения как путы, связывающие их по рукам и ногам. И такие люди
ощущают своё состояние как страдательное, и ищут случаев облегчения от этого
своего страдания. Они страдают потому, что им страстно хочется проявлять свою
агрессию. Но открытые агрессивные устремления сопровождаются противоположными
желаемым следствиями, то есть обращаются страданиями для субъекта, превышающими
получаемое им наслаждение от проявленной им агрессии. И отсюда мы получаем
всевозможные формы подлости, обмана и пр, то есть скрытые формы агрессии.
Человек ищет эти лазейки, и если они дают подкрепление без отрицательных
последствий, то эти схемы закрепляются, а, закрепившись, требуют своего развития
далее, и вот мы уже имеем определенный человеческий тип, живущий в соответствии
с принципом свободы для себя, но скрывающий это.
Агрессия представляет собой форму проявления пищевого инстинкта, или, если
хотите, в основании пищевого инстинкта лежит агрессия: ведь сущность пищевого
инстинкта заключается в том, что он разрушает любые объекты. Правда, это
всё-таки всего лишь часть пищевого инстинкта, поскольку он не просто разрушает
свои объекты, но затем преобразует их в часть себя. И отсюда мы получаем
агрессивное поведение как способ преобразования того, что вне нас и нам не
принадлежит, в то, что превращается в нас самих, становится частью нас. И если
т.о. подходить к понятию агрессии, то всевозможные формы эксплуатации,
пронизывающие социальные системы снизу доверху, есть не что иное, как форма
проявления общей закономерности, которая так отчётливо проявляет себя в пищевом
рефлексе.
Существуют люди, разум которых тождественен с их пищевым
инстинктом и вышел за его пределы, став принципом их существования. Это -
самосознающие себя личности, тождественные с самими собой и себя реализующие. Но
подавляющее большинство людей отчуждено от самих себя, являются частью
социального стада, и их первичные инстинкты проявляются себя в
неуправляемых ими состояниях, что может вести к асоциальным формам поведения,
срывам, когда люди не смогли удержать пик своего импульса.
Одним из
способов, посредством которого спускается пар отрицания, является алкоголь, и он
же является также и источником преступлений вследствие наступающего вследствие
его употребления ослабления контроля сверх-Я. Это в особенности происходит в
случаях, когда алкогольные состояния накладываются на непроизвольные состояния
ощущения вседозволенности, которые возникают на пике заторможенности сверх-Я
в условиях стрессовых ситуаций.
В связи с этим нельзя не обратить
внимание еще на одно важное обстоятельство. Может быть, у некоторых из вас время
от времени возникало ощущение того, что то, с чем вы имеете дело и как будто
видите впервые, это уже было, это вы уже знаете. Может быть, у вас возникало
ощущение, что наряду с чувственно осязаемым миром существует тот же самый мир,
но не осознаваемый, но который характеризуется тем, что в нём всё известно, что
то, что вы не видите посредством ваших пяти органов чувств, бессознательно
видится и воспринимается и существенным образом определяет ваше
поведение в чувственно-материальном мире, и что в реальности вы
существуете в нём и все события происходят в нём, ваше же реальное существование
лишь следствие, всплеск в настоящем невидимого, которое воспринимается вашими
специализированными органами чувств и осознается вашим сознанием. Может быть,
что-то подобное вы переживали. Вот вы поднялись, и у вас состояние отключенности
от реальности. Возникает вопрос: почему, откуда оно взялось? С одной стороны,
может показаться, что это - ваша защитная реакция на обстоятельства, что вы
закрыли глаза на то, на что глаза закрывать нельзя было. То же, почему вы
закрыли глаза, связано с действием на вас внешних вам сил, "которыми пишется
ваша судьба". Человек может доказать себе всё что угодно, может всё, что угодно,
рационализировать. Но в конечном счете всё оказывается связано с тем, что в
самом человеке присутствует некоторый разрыв, вследствие чего он отказывается
взаимодействовать, отражать какую-то реальность, и именно этот разрыв и приводит
к тому, что человек перемещается из материального мира в мир духов. Дух не
всесилен. Дух может сколько угодно презирать материю, третировать её, но если он
отрывается от материи, то материя отрывает его от себя.
В этом
отношении представляется замечательной история дуэли Лермонтова. Лермонтов не
мог не видеть, насколько его остроты задевают Мартынова, который представлял
собой чувственную материю; легкостью воздействия на Мартынова и был вызван
полёт Лермонтова, его отрыв от чувственной реальности. Верзилина Э.А. пишет:
«13 июля собралось к нам несколько девиц и
мужчин... Михаил Юрьевич дал слово не сердить меня больше, и мы, провальсировав,
уселись мирно разговаривать. К нам присоединился А.С. Пушкин, который также
отличался злоязычием, и принялись они вдвоем острить свой язык наперебой.
Несмотря на мои предостережения, удержать их было трудно. Ничего злого особенно
не говорили, но смешного много; но вот увидели Мартынова, разговаривающего очень
любезно с младшей сестрой моей Надеждой, стоя у рояля, на котором играл князь
Трубецкой. Не выдержал Лермонтов и начал острить на его счет, называя его
“montagnard au grand poignard”... Надо же было так случиться, что, когда
Трубецкой ударил последний аккорд, слово poignard раздалось по всей зале.
Мартынов побледнел, закусил губы, глаза его сверкнули гневом; он подошел к нам и
голосом весьма сдержанным сказал Лермонтову: “Сколько раз просил я вас оставить
свои шутки при дамах”, — и так быстро отвернулся и отошел прочь, что не дал и
опомниться Лермонтову, а на мое замечание: “Язык мой — враг мой” — Михаил
Юрьевич отвечал спокойно: “Это ничего, завтра мы будем добрыми друзьями”. Танцы
продолжались, и я думала, что тем кончилась вся ссора... После уж рассказывали
мне, что когда выходили от нас, то в передней же Мартынов повторил свою фразу,
на что Лермонтов спросил: “Что ж, на дуэль, что ли, вызовешь меня за это?”
Мартынов ответил решительно “Да”, и тут же назначили день»
Представляется совершенно замечательным замечание Лермонтова "Это
ничего, завтра мы будем добрыми друзьями". Если взглянуть на это лермонтовское
"Это ничего, завтра мы будем добрыми друзьями, и это притом, что сам Лермонтов
писал в "Княгине Лиговской", что он предчувствует, что, несмотря на видимость
приятельства, однажды они столкнутся, и одному из них несдобровать, говорит о
том, что Лермонтов словно ослеп, что он не видит реальности. Какие могут быть
друзья, когда противостояние дошло до последней точки, да еще и подпитываемое
злостью Лермонтова в качестве отставленного ухажёра. А попробуйте приплюсовать
к этому предшествующую историю появления Лермонтова в Пятигорске, и
невольно возникнет ощущение, что здесь работали силы судьбы и Лермонтова, и
Мартынова; силы судьбы Лермонтова, в которых Мартынов выступил в качестве её
орудия. Авторы искали заговоры среди властей, среди недругов Лермонтова. Но дело
в том, что в нас возникают желания, и почему именно в нас возникают те или иные
желания, мы не знаем. Мы можем фиксировать наши желания, можем анализировать их,
и, главное, мы можем поступать вопреки нашим желаниями, нашим чувствам. Да, мы
можем это делать. Но мы можем и отдаваться слепо им, и, отдаваясь слепо им, мы
"отдаем себя в руки дьявола", ибо задаем тем самым рассогласование между
непроизвольными импульсами, которые приобретают т.о. неконтролируемый характер,
и реальностью самосохранения материального бытия. Отдаваясь нашему духовному
абсолютистскому романтизму, мы оказываемся подчинены игре природных сил,
презирая чувственность, мы смещаем себя из чувственного мира в мир духовный. Наш
непроизвольный духовный мир не ограничен расстояниями и временем. Мы существуем
фактически в двух мирах - в этом реальном материальном мире, и одновременно с
этим в духовном поле этого мира. Следствиями наших действий являются силы,
которые воздействуют на нас. Разумеется, среди воздействующих сил мы выбираем
сами, которым из них подчиниться. Но ведь возможно и противоположное отношение:
силы притягивают или отталкивают нас, и мы либо противостоим либо отдаёмся им.
Страсть отрицания чувственной социальной реальности не может не сопровождаться
отрицанием чувственной реальностью вас. Вам приятно её отрицать, и вы
непроизвольно стремитесь туда, где можете получить удовольствие. И вот вы вместо
того, чтобы ехать в часть, едете в Пятигорск и лечитесь там от несуществующей
болезни. И продолжаете получать удовольствие от отрицания чувственной реальности
в лице Мартынова, и не просто не контролируете меру, до которой вы можете дойти
в этом своём отрицании, но, более того, в вас всегда существует точка, через
которую вы перескакиваете, как это было и в стихотворении "На смерть поэта", и
уж тем более это качество должно было проявить себя в отношении ничтожного
Мартынова. И тогда ваши действия становятся неудержимыми, усиливающими
отрицательный процесс, а вы настолько увлечены своим удовольствием, что видите
только его и единственно его. Вы, т.о., отвязываетесь, вы перестаёте чувствовать
реальность. И вот тогда создаются условия для поглощения вас духовным полем.
Лермонтов едет на дуэль как на выпивку с другом, он совершенно беззащитен.
П.К. Мартьянов пересказал разговор, который вёл
Лермонтов со своими секундантами: "Всю дорогу из Шотландки до места дуэли
Лермонтов был в хорошем расположении духа. Никаких предсмертных распоряжений от
него Глебов не слыхал. Он ехал как будто на званный пир какой-нибудь. Всё, что
он высказал за время переезда, это сожаление, что он не мог получить увольнения
от службы в Петербурге и что ему в военной службе едва ли удастся осуществить
задуманный труд. "Я выработал уже план, - говорил он Глебову, - двух романов…"
Все подобного рода ситуации характеризуются особого рода странностью, которая
связана с поляризацией полюсов: насколько Лермонтов не воспринимал серьёзности
происходящего, и именно потому, что он не воспринимал её, настолько же
агрессивным, непохожим на себя становится Мартынов. Теряется всякая логика в
ранее логичном поведении сторон. И невольно возникает мысль, что существуют
силы, которые управляют нами. И возникает мысль, что согласно плану этих сил,
Лермонтов должен был умереть, и этими силами изменяются обстоятельства т.о., что
он погибает. Словно ими изменяются законы природы ради достижения своих целей.
И, в то же самое время, это - силы, с которыми мы можем разговаривать, которым
мы можем противостоять. Однако эти силы ищут в нас какие-то точки, которых мы не
учли. Словно наша жизнь - это шахматная партия, которую мы играем с ними.
Алкоголь является одним из средств, которое позволяет человеку обрести временную
субъективную свободу от давления на него социальности, подменив свободу в мире
реальном свободой в мире воображаемом. Но он же также способен и реальный
мир превратить в мир представляемый, в мир, в котором правят бал его собственные
чувства самолюбия, оскорбленности и т.д. Вот рассказ Бунина "Пароход Саратов"
Все было прекрасно: и зелень, и фонари, и
предстоящее свидание, и вкус папиросы, которую ухитрился закурить на лету. И все
сливалось в одно:
в счастливое чувство готовности на все что угодно. Водка, бенедиктин,
турецкое кофе? Вздор, просто весна и все отлично...
Здесь важным является это чувство готовности на всё, что угодно. Когда нами
владеет это чувство, мы действительно готовы на всё, что угодно. Когда оно нас
покидает, мы удивляемся, а зачастую и ужасаемся себе. Но само по себе чувство
готовности ко всему, что угодно, приятно, оно как бы сливает человека с самим
собой. И человек ищет переживаний этого рода, по сути своей состояний катарсиса.
Я наблюдал изменения в состояниях одной девицы, любительницы застолий, того,
как она меняется, раскрепощается вместе с вливаемым ею в себя алкоголем. Она
словно начинает вся светиться, это совершенно другой человек, которого ты не
знал. Я спрашивал: для чего ты пьёшь? И она отвечала: "Чтобы почувствовать себя
совершенно свободной". Алкоголь для неё - средство почувствовать себя
свободной, создать для себя желаемый воображаемый мир в соответствии с
вытесняемыми ею в трезвом виде импульсами.
Итак, человек стремится к переживанию чувства готовности на всё.
Целуя ее левую руку, он щелкнул каблуками:
-- Прости, ради Бога, задержался не по своей вине...
Она посмотрела с высоты своего роста на мокрый глянец его коротких,
мелко курчавых волос, на блестящие глаза, почувствовала его винный запах:
-- Вина давно известная...
-- Милый мой, это наше
последнее свидание.
Он весело изумился:
-- То есть как это последнее?
-- А так.
У него еще веселей заиграли глаза:
-- Позволь, позволь, это забавно!
-- Я ничуть не забавляюсь.
-- Прекрасно. Но все-таки интересно знать, что сей сон значит? Яка
така удруг закавыка, как говорит наш вахмистр?
-- Как говорят вахмистры, меня мало интересует. И я, по правде
сказать, не совсем понимаю, чего ты веселишься.
-- Веселюсь, как всегда, когда тебя вижу.
-- Это очень мило, но на этот раз не совсем кстати.
-- Однако, черт возьми, я все-таки ничего не понимаю! Что случилось?
-- Случилось то, о чем я должна была сказать тебе уже давно. Я
возвращаюсь к нему. Наш разрыв был ошибкой.
-- Мамочки мои! Да ты это серьезно?
-- Совершенно серьезно. Я была преступно виновата перед ним. Но он
все готов простить, забыть.
-- Ка-акое великодушие!
-- Не паясничай. Я виделась с ним еще Великим постом...
-- То есть тайком от меня и продолжая...
-- Что продолжая? Понимаю, но все равно... Я виделась с ним, -- и,
разумеется, тайком, не желая тебе же причинять страдание, -- и тогда же поняла,
что никогда не переставала любить его.
Он сощурил глаза, жуя мундштук папиросы:
-- То есть его деньги?
-- Он не богаче тебя. И что мне ваши деньги! Если б я захотела...
-- Прости, так говорят только кокотки.
-- А кто ж я, как не кокотка? Разве я на свои, а не на твои деньги
живу?
Он пробормотал офицерской скороговоркой:
-- При любви деньги не имеют значения.
-- Но ведь я люблю его!
-- А я, значит, был только временной игрушкой, забавой от скуки и
одним из выгодных содержателей?
-- Ты отлично знаешь, что далеко не забавой, не игрушкой. Ну да, я
содержанка, и все-таки подло напоминать мне об этом.
-- Легче на поворотах! Выбирайте хорошо ваши выражения, как говорят
французы!
-- Вам тоже советую держаться этого правила. Словом...
Если вы даже не офицер, то согласитесь, известие неприятное, то
есть не то что неприятное, но, в некотором роде, оскорбительное. Вот вам
высокопарно говорят: "Я встретила человека своей души". Если вы человек без
юмора, то вы оскорбитесь. Если вы человек с юмором, то преподнесете женщине
цветы и поздравите её с радостным для неё событием. Но офицеры, как правило,
люди без чувства юмора. И они воспринимают свою отставку как оскорбление, и даже
как оскорбление чести мундира, то есть оскорбление всей армии, а
это, конечно, вдохновляет на подвиги.
Превосходно бунинское
развитие вязи разговора.
Вы являетесь к своей содержанке. Ну, что
такое содержанка? Содержанка она и есть содержанка, какое тут уважение может
быть?! Слова, конечно, могут говориться разные, но кто ужинает, тот и танцует
девушку. И наоборот, если бы девушка ужинала офицера, она бы его и танцевала.
Здесь есть, конечно, связь с этими двумя вещами, между ужинанием и танцами,
поэтому презрение, конечно, к купленной стороне всегда есть, и в этом презрении
тоже есть своё удовольствие, потому что ты в этом случае как бы получаешь в
аренду вещь, которой пользуешься, и к этой вещи привыкаешь, она, может быть,
тебе даже нравится, а иначе для чего ты брал бы её в аренду. Но и, с другой
стороны, также и у содержимой вами стороны есть презрение к вам, потому что
односторонней купли не бывает, не бывает так, что один только купил, а другой
только продал. Всякий продавец одновременно является и покупателем. Так что
здесь получается высокомерие и презрение и отчуждение с обеих сторон. Но,
конечно, если вам говорят "прощай", то ведь это расторжение сделки, и я, в
общем, как бы тоже в своём праве. У вас в договоре написано, что каждая из
сторон может в любое время расторгнуть сделку? А здесь всё-таки сделка, и там
мне лично до всяких ваших любовий дела нет, а вы подайте-ка мне ваши
прелестные ножки, хотя ведь и мы тоже занимаемся любовью, так тогда тем более
как же прикажете мне понимать ваше поведение? А вместо этого такая грубость и,
можно сказать, даже хамство, то есть оскорбление. Я, видите ли, люблю другого, и
он готов мне простить. Ничего себе. Да кто ты такая, в конце концов, что можешь
со мной так разговаривать и еще своей папиросой в мою сторону тыкать? Как будто
твоя любовь даёт тебе право мной помыкать. Но больше всего меня возмущает то,
что за другим ты, падла, готова бежать за его прощением а меня, как последнюю
падаль, отбрасываешь. Нет, вы посмотрите-ка на неё. И еще после этого она
говорит, что подло ей напоминать, что она содержанка. Я, значит, подлец, что
содержанке говорю, что она содержанка.
Он
встал, почувствовал новый прилив той готовности на все, с которой мчался на
извозчике, прошелся по комнате, собираясь с мыслями, все еще не веря той
нелепости, неожиданности, которая вдруг разбила все его радостные надежды на
этот вечер,
отшвырнул ногой желтоволосую куклу в красном сарафане, валявшуюся на ковре,
сел опять на канапе, в упор глядя на нее.
-- Я еще раз спрашиваю: это все не шутки?
Она, закрыв глаза, помахала давно потухшей папиросой.
Он задумался, снова закурил и опять зажевал мундштук, раздельно
говоря:
-- И что же, ты думаешь, что я так вот и отдам ему вот эти твои руки,
ноги, что он будет целовать вот это колено, которое еще вчера целовал я?
Она подняла брови:
-- Я ведь все-таки не вещь, мой милый, которую можно отдавать или не
отдавать. И по какому праву...
Он поспешно положил папиросу в пепельницу и, согнувшись, вынул из
заднего кармана брюк скользкий, маленький, увесистый браунинг, на ладони покачал
его:
-- Вот мое право.
Она покосилась, скучно усмехнулась:
-- Я не любительница мелодрам.
И бесстрастно повысила голос:
-- Соня, подайте Павлу Сергеевичу шинель.
-- Что-о?
-- Ничего. Вы пьяны. Уходите.
-- Это ваше последнее слово?
-- Последнее.
И поднялась, оправляя разрез на ноге. Он шагнул к ней с радостной
решительностью.
-- Смотрите, как бы и впрямь не стало оно вашим последним!
-- Пьяный актер, -- сказала она брезгливо и, поправляя сзади волосы
длинными пальцами, пошла из комнаты. Он так крепко схватил ее за обнажившееся
предплечье, что она изогнулась и, быстро обернувшись с еще больше раскосившимися
глазами, замахнулась на него. Он, ловко уклонившись, с едкой гримасой выстрелил.
Итак, вы спрашиваете, куда поедем, вы весь в предвкушении.
Вот вы идёте, торопитесь по улице и вдруг какая-то фигура оказывается у вас на
пути. Какая у вас инстинктивная реакция? - оттолкнуть её. А тут только что вы
разогнались в ресторан, только что разогнались к получению удовольствий, а вам
говорят, что никуда, и вообще всё в последний раз, и вообще мы незнакомы.
Конечно, вы сразу это не воспринимаете, да и не хотите в это верить. То есть вы
готовы уже начать кипятиться. Это с вашей стороны. Но и, с другой стороны тоже
сложность. То есть "он" готов "простить и забыть", а "я" его люблю. А тут нужно
от меня отвязаться. Это, конечно, вызывает агрессию к мне как к вещи, которая
стоит на пути. Но здесь и удовольствие вас унизить, потому что "теперь с
ним я буду честная, а с тобой была бесчестная". А унизить другого человека,
унизившего тебя своими деньгами - это ведь такое удовольствие! Конечно, здесь
есть место для агрессии. Ведь согласитесь, что быть телом, которое кто-то любит,
и любить самой - это несколько разные вещи. Ведь что значит любить - это быть
зависимым от объекта любви, это значит удалять всё то, что так или иначе стоит
на пути к нему, и вы, доселе терпимый, теперь, превратившийся в помеху на пути
реализации любви, вы больше ничего не стоите, и вас убирают с дороги, как
давят сапогом червяка, оказавшегося под его подошвой. Здесь сталкиваются, т.о.,
два противоположных импульса. Любовь по отношению к одному превращает человека
по отношению к другому в отвязанного, точно также, как и вы сами, и без того
отвязанные, готовы ко всему. Тут опять, конечно, если вы штатский штафирка, то
вы понимаете, что, как бы, вы квиты, вы получили то, за что платили, хотя
отставка неприятна, особенно если вы к этому телу уже привыкли. Однако не
станете же вы унижаться. Ведь все ваши возгласы, возмущения - это демонстрация
вашего собственного унижения, вся эта психология. Если так уж вам нужно выразить
ваши чувства, ну, дайте ей по роже и уйдите, и вам будет приятно и ей, что
отделалась без скандалов. Нет, это было бы хорошо даже и не только для
гражданского, но даже и для офицера. Дал по роже, пошёл в ресторан,
напился и снял другую девку. Это по мужски. Это по военному. Это вполне по
гоголевскому поручику Пирогову. Но ведь поручик Пирогов не был отвязанным, а
герой Бунина - да, и в этом всё дело.
В
декабре того же года пароход Добровольного флота "Саратов" шел в Индийском
океане на Владивосток. Под горячим тентом, натянутом на баке, в неподвижном
зное, в горячем полусвете, в блеске зеркальных отражений от воды, сидели и
лежали на палубе до пояса голые арестанты с наполовину выбритыми, страшными
головами, в штанах из белой парусины, с кольцами кандалов на щиколках босых ног.
Как все, до пояса гол был и он худым, коричневым от загара телом. Темнела и у
него только половина головы коротко остриженными волосами, красно чернели
жестким волосом давно не бритые худые щеки, лихорадочно сверкали глаза.
Облокотясь на поручни, он пристально смотрел на горбами летящую глубоко
внизу, вдоль высокой стены борта, густо-синюю волну и от времени до времени
поплевывал туда.
Рефлекс готовности на всё представляет собой психофизиологическое состояние,
связанное с повышенной формой возбудимости, обусловливающей переход с
доминирования регуляторов социального уровня поведения,
обусловливаемого доминантой страха, на форму инстинктивно - рефлекторного
поведения в условиях торможения (отсечения) страха.
Нельзя
говорить о том, что существуют собственно социальные схемы поведения и отдельно
животные схемы поведения. Социальные схемы поведения имеют в своём основании
животные схемы и подобны отношению языка к рефлексам. Для того, чтобы была
эффективной социальная схема, она должна подкрепляться, основываться на
инстинктах человека, и это значит, что она должна обладать значением с
субъективной стороны, а не только характеризоваться значимостью объективного
регулятора.
Рефлекс готовности на всё в качестве непроизвольной формы реагирования,
приводит при особо сложившихся обстоятельствах к срывам, подобным тому, который
описан Буниным, когда внешние раздражители в условиях пониженного уровня как
социального, так и животного торможения страха, приводят к тому, что человек
выходит за рамки, определяемые социальными регуляторами. Это происходит в
условиях измененного сознания. Пик этого состояния окрашен тонами открывающейся
правды, истины рефлекса. Когда рефлекс говорит о своей истине, и человек
следует этой открывающейся ему истины. Разумеется, истина рефлекса - это истина
рефлекса. А рефлексы, как известно, могут быть самыми разными, носят самый
разный характер и обладают самым разным значением и содержанием. В этом
случае ощущение открывающейся человеку истины, как бы падение человека в неё,
связано с моментом отождествления человеком себя со своим рефлексом, когда
человек не видит ничего, кроме рефлекса, фактически превращается в рефлекс и
этим обеспечивается то, что он идет до конца и удовлетворяет свой рефлекс. "Есть
упоение в бою".
Рефлекс готовности на всё, возникающий
непроизвольно, будучи осознан и доведенный до крайних пределов, превращается в
рефлекс отвязанности, или "полной (индивидуальной) свободы", когда человек
исходит из того, что ему "всё дозволено".
В рассказе Бунина рефлекс
готовности на всё приводит к преступлению. Но точно также рефлекс готовности на
всё является энергетикой, которой обусловливаются героические поступки,
например, подвиг Матросова, Гастелло и т.д. И в том числе подвиг Павлика
Морозова. Современные господа буржуазные моралисты топчут ногами Павлика
Морозова: Павлик Морозов вышел за пределы индивидуалистической морали. Мораль
буржуазная говорит: если ваш родственник совершил преступление, вы должны
покрывать его. Это моральное положение лежит в основании буржуазного закона,
который позволяет не давать показаний против близких. Разумеется, это моё личное
дело, как я поступлю. Если мой близкий человек - преступник, то для меня он уже
как бы и не преступник, а родственник, близкий, родной человек, и родственные
связи покрывают собой всё. Общество на втором месте, и вообще не важно. На
первом месте - семья, личные, индивидуальные отношения и личный, частный
интерес. Без подобных установок на то, что частный интерес превыше всего, что не
общество, не общие общественные идеи и цели являются ведущими и определяющими
поведение человека, но благополучие и частный интерес отдельных лиц и связанных
с ними родственных групп, капитализм был бы невозможен в принципе. Так что
отношение к Павлику Морозову, который поставил общественный интерес выше
частного, родственного интереса, в буржуазном обществе и понятен, и
симптоматичен. Слушайте своих врагов. Если они начали хвалить вас, значит,
что-то вы делаете не так. Если они в ваш адрес исходят пеной изо рта, значит, у
вас всё в порядке.
Все эти крики, вопли по поводу Павлика Морозова
связаны именно с тем вектором, который имел его поступок. Но вам достаточно
обратиться в сердце современного капитализма - США, и вы увидите прямо
противоположную картину, как только вектор принимает противоположное
направление. Мы видим, как мать великой артистки, склонной к идеям социализма,
доносит на неё. И что же? Она выступает в роли женщины, совершившей подвиг "ради
идей свободы великой Америки", а артистку помещают в психушку, где ей делают
операцию, после которой в её голове уже не могут возникнуть никакие идеи. Так
что, господа, не надо ля ля. Все социальные системы одинаковы, и одинаково
реагируют на то, что идёт им на пользу и на то, что идёт им во вред.
Мы можем видеть, что всевозможные преступные сообщества регулируются в
основном животными инстинктами. Обычно блатари характеризуются истеричным
характером. Истеричность для них представляет собой способ переход от социальных
к животным регулировкам. Он и боится, страх его одолевает, и он истерически
вопит: он обижает маленьких - чтобы дать себе возможность отвязаться от
социальности и удовлетворить свою отвязанность. Сами по себе суть животные,
тогда как вся их социальность - это мимикрия животных.
03.06.09 г.