"Последний бой майора Пугачёва" Варлама Шаламова

Часть первая

Кое-что о структурах психики

В человеке три уровня, учил Спиноза: рассудок, разум и интеллектуальная интуиция:
Рассудок (Рацио) - первая ступень познания, основанная на чувствах человека и ведущая к смутным образам и идеям, которые часто оказываются источником наших заблуждений.
Разум (Интеллектус) - вторая, более высокая, ступень познания, обеспечивающая понимание (интеллекцию).
Третья, высшая, ступень познания - непосредственное усмотрение истины, то есть интеллектуальная интуиция, которая одна только и позволяет находить ответы на самые мучительные вопросы, возникающие перед собеседниками Бога - великими мыслителями и учеными. Истина открывается им тем легче, чем менее они поглощены страстями; они не руководствуются в своем мышлении ненавистью.
Взято из Эрлен Федин. «Солженицын и Шаламов»)

Давайте вспомним Пушкина. С одной стороны, он относится к первому уровню, с другой - ему открыта непосредственная истина. Следовательно, он относится к третьему уровню. Следовательно, Пушкин – это единство этих двух противоположных уровней, и этим определяется вся его судьба: с одной стороны, непосредственность, реактивность его инстинктов, с другой стороны – непосредственное видение, восприятие истины.

А среднего уровня у него нет, или он очень слабый.
То же и с Есениным – с одной стороны, непосредственность, первый уровень. С другой – непосредственное видение истины. И он писал до тех пор, пока сохранялась эта противоположность, противоречие между двумя сторонами. Женился, стал вести «добропорядочный образ жизни» - и в этот период ничего не написал.

Значит, то, что Спиноза называет разумом, вбирает в себя две противоположности – непосредственность и непосредственное восприятие истины, так что в результате мы не имеем ни первого уровня, ни третьего. Разум съедает, сжирает всё.

Поведение и Пушкина, и Есенина было неразумным.

И точно таким же неразумным является поведение Шаламова, которого первая отсидка ничему не научила и научить не могла. Именно в силу его неразумности. И это – в отличие от Солженицына, который легко воспринял жизненный урок и в полной мере им воспользовался.

Шаламов характеризовался тем, что измениться не мог. Он не мог ничему научиться. И происходило это потому, что его непосредственность дополнялась видением истины, которое и давало ему опору в жизни и понимание того, что истина, которую он видит, выше всякой разумности. Собственно рассудочный человек не видит истины. Его поведение определяется его чувствами, то есть рефлексами.

Разумный человек видит лишь собственную истину. Он представляет собой единство субъекта и объекта, в котором имеет место объективное, понятийное отражение внешней среды с точки зрения критериев его субъективности. Основная характеристика разумного человека заключается в его практическом отношении к реальности. И поэтому разумный человек, то есть человек второго уровня, является антиподом человеку, соединяющего в себе первый и третий уровни.

Разумный человек в себе самодостаточен с точки зрения критериев выживаемости.

Человек типа «рассудок – интеллектуальная интуиция» не эффективен с точки зрения критериев выживаемости в социальной среде и представляет собой разные модусы в зависимости от того, какая из сторон у него положена, какая снята, или, другими словами, какая из сторон у него вытеснена в бессознательное, и какая сторона занимает исключительное положение в психике его сознания.

Если в бессознательное вытеснен первый уровень, то такой человек оказывается крайне непрактичен в смысле приспособления к текущей социальной реальности. Это связано с тем, что он при этом «прозревает истину человека как рода», причем, всё это у него идет на идеальном, если хотите, всеобщем, абстрактном уровне.

Аналогично, если у него вытеснена в бессознательное интеллектуальная интуиция, то он точно также оказывается неудобным, поскольку его поведение определяется его инстинктивно-рефлекторными схемами, которые не управляемы извне вследствие доминирования в нем критериев «космической» истины, её принципов.

Часть вторая

Предпосылки рождения легенды

Варламов пишет:

«Аресты тридцатых годов были арестами людей случайных. Это были жертвы ложной и страшной теории о разгорающейся классовой борьбе по мере укрепления социализма. У профессоров, партработников, военных, инженеров, крестьян, рабочих, наполнивших тюрьмы того времени до предела, не было за душой ничего положительного, кроме, может быть, личной порядочности, наивности, что ли, – словом, таких качеств, которые скорее облегчали, чем затрудняли карающую работу тогдашнего «правосудия». Отсутствие единой объединяющей идеи ослабляло моральную стойкость арестантов чрезвычайно. Они не были ни врагами власти, ни государственными преступниками, и, умирая, они так и не поняли, почему им надо было умирать. Их самолюбию, их злобе не на что было опереться. И, разобщенные, они умирали в белой колымской пустыне – от голода, холода, многочасовой работы, побоев и болезней. Они сразу выучились не заступаться друг за друга, не поддерживать друг друга. К этому и стремилось начальство. Души оставшихся в живых подверглись полному растлению, а тела их не обладали нужными для физической работы качествами.

На смену им после войны пароход за пароходом шли репатриированные – из Италии, Франции, Германии – прямой дорогой на крайний северо-восток.
Здесь было много людей с иными навыками, с привычками, приобретенными во время войны, – со смелостью, уменьем рисковать, веривших только в оружие. Командиры и солдаты, летчики и разведчики... »

Часть третья

Снова психология

Вот здесь, в этой точке, следует остановиться. Существует действительная противоположность между физическим, практическим отношением к реальности и теоретическим к ней отношением. Здесь мы имеем противоположность, которая характеризуется тем, что крайнее развитие одной стороны с необходимостью ведет в конечном счете к разрыву с противоположной. До тех пор, пока одна сторона противоположности обусловливается другой, мы имеем ту или иную форму единства. Мы знаем, что в любом случае в противоположностях есть одна сторона, ведущая, или положенная, как я её называю, и другая сторона, ведомая, подобно тому, как есть руки, и одна из них является ведущей, другая – ведомой.
Мыслительное отношение к реальности и физическое – это два противоположных отношения, «унижающие» и уничтожающие другую сторону, делающие невозможным её развитие. Мышление блокирует физическую сторону, делая тем самым человека беззащитным перед прямым физическим воздействием. И, точно также, доминирование физической стороны ведет к вытеснению мышления, к ограничению его, следовательно, к опусканию его до собственно рефлекторных функций.

Мышление блокирует физическую сторону потому, что, по определению, оно есть отражение. Оно реализует себя в отражении – как это имеет место в рассказах Шаламова. Поэтому собственно физическая сторона оказывается целиком направлена на получение отражения, она оказывается поглощенной функцией отражения. Рассказы Шаламова – это результат деятельности его мышления, точнее, размышления.. Результат мышления – истина, то есть формирование во второй сигнальной системе отражения реальности как идеального образа объекта, соответствующего реальности.. Но ведь Шаламов – не дух святой, который всё отражает и ничего не чувствует. Шаламов – человек, и отражать он может только то, что болит. Его рассказы – это рассказы бесконечной ненависти ко всем тем и ко всему тому, что поставило его в нечеловеческие условия существования. И это значит, что на другой стороне мы имеем другого Шаламова, того, кто восхищался революционерами и был готов к революционному подвигу. Лагеря сделали своё дело, заставили посмотреть в лицо человеку, которого он кинулся было защищать, и то, что он увидел в этом лице, в значительной степени отрезвило его .

Шаламова нет с нами физически, но Шаламов остался с нами духовно. И это – навечно. И важность результатов мысли состоит в том, что они показывают нам не то, как объект действует на субъект, а раскрывают свойства самого объекта, то есть на место субъективного представления о человеке  поставило его объективный  образ. 

К этому отношению к реальности можно подойти и с другой стороны: со стороны того, какая из сторон у человека положена – восприятия, афферентная сторона, или сторона действия, эффекторика. В зависимости от ответа на этот вопрос мы получим и противоположные характеристики мышления, направленные либо на достижение адекватности отражения, истины, либо на достижение практических результатов.

Действительно, выше речь шла о Пушкине и Есенине, и говорилось о том, что у них рассудок вытеснен в сферу бессознательного. А это значит, что всё то, что относится непосредственно к практической жизни, вытеснено у них в бессознательное, в сферу инстинктивного отношения с реальностью. И они ведут себя в соответствии со своей натурой, непосредственно, и, в этом смысле, они и не управляемы, и не самоуправляемы. Их реальная практическая жизнь идет как бы сама по себе. Это – их реактивная составляющая. Сознательная же составляющая именно в силу наличия бессознательной составляющей оказывается принадлежащей интеллектуальной интуиции. Их жизнь бьет, а они с этим ничего не могут поделать. Подличать не умеют, потому что контроля над своими рефлексами, над бессознательной составляющей, у них нет. И тогда они дают отражение реальности, как она есть. То, что они имеют, это отражение реальности, как она воздействует на них, в том числе и в результате их собственных действий на неё , но всё это на непосредственном, естественном уровне,без корректировки из поведения сознанием, то есть без лжи.
Это и есть аффекторное отражение реальности.
А если это перевернуть, что в этом случае мы получим? Если то, что относится к интеллектуальной интуиции, вынести в бессознательное, а в качестве положенной стороны взять рассудок. В этом случае мы получим субъекта, который существует в самой реальности, сознание человека тождественно с нею, а вытесненная в бессознательное интеллектуальная интуиция оказывается ориентирована не на внешнюю среду, не на объекты, но тождественна с самим субъектом и с присущим ему врожденным психологическим законом. Это уже совсем иной закон, закон жизни, выживания субъекта. Закон, в котором высшей и единственной ценностью является субъект. И при этом субъект рассматривается в его отношении как к другим субъектам, так и к государству в целом. Это – иная, противоположная афферентной, эфферентная точка отсчета.

Т.о., афферентная точка отсчета относится к отражению реальности, к показу того, чем она является на самом деле по отношению к человеку и его человеческой сущности. Эфферентная точка отсчета имеет ввиду не законы общества, а положение субъекта в обществе. Точкой отсчета, высшей ценностью является субъект, который в конечном счете противопоставляется всем другим субъектам.

В чем состоит в этом отношении отличие этого типа от типа разумного. Разумный тип характеризуется тем, что он всюду во всех своих отношениях с обществом, с окружающими придерживается закона приведения в соответствие своих действий, связанных с удовлетворением рефлексов, с законами общества. Но общество в целом подобно индивиду. Как индивид есть животное, так общество в целом есть общественное животное. А это значит, что это животное имеет свои собственные инстинкты, подобные инстинктам индивида. И поэтому оно издает законы и идеологические установки относительно того, что хорошо и что плохо, и в общественной системе находится место для возможности удовлетворения любых человеческих инстинктов. И при этом, в соответствии с потребностями общества самые отвратительные действия могут рассматриваться в качестве героических, а прекрасные, человеческие действия – в качестве преступных. И тогда люди, совершающие отвратительные, подлые поступки выступают в качестве героев, люди же благородные – в качестве преступников. И это не может быть иначе, потому что есть в человеке инстинкты разного рода, и они должны удовлетворяться, а человеческое общество – это компромисс борьбы инстинктов множеств людей. Поэтому с точки зрения биологической структуры человека общество всегда будет содержать в себе крайние, противоположные полюсы, которые позволяют удовлетворять и бесконечную человеческую агрессию, и бесконечную человеческую любовь, когда агрессия превращается в любовь, а любовь – в агрессию.
Т.о., для обычного, разумного человека общество предоставляет возможности на законных основаниях удовлетворять свои многоразличные инстинкты, и при этом человек рассматривается в качестве добропорядочного члена общества. Конечно, время от времени такие вылетают за рамки соответствия требований общественной системы, но тогда общество отправляет их в места не столь отделанные.
Общая формула, которая здесь имеет место, состоит в том, что есть множество действий, множество форм поведения, которые правящий общественный класс рассматривает в качестве полезных для себя. Эти действия требуют для своей реализации активизации разных инстинктов, и все эти действия правящий класс рассматривает в качестве хороших и навязывает их всему обществу. Соответственно, существует множество форм поведения, которые общественной системой, то есть представителями правящего класса, рассматриваются в качестве вредных для неё, и тогда они ею рассматриваются в качестве плохих, аморальных. И общество требует от индивидов, чтобы они в своем поведении придерживались того, что хорошо для правящего класса как представителя общества в целом, и выступали против того, что плохо.
Но это – то, что относится к критериям, которыми пользуется человек разумный. В этом смысле, для человека разумного важно удовлетворение своих инстинктов, того, что называют его самореализацией, и в той мере, в какой общество позволяет ему это делать, в этой мере ему всё равно, в каком обществе он живет.
Однако в том случае, если человек, выполняя требования общества, тем не менее, наказывается им, то при подходящих условиях он покидает область разумного, и перемещается в сферу собственно эффекторики, когда в качестве критерия поведения начинают выступать инстинкты жизни, и там, где у человека есть для этого умения, человек начинает активно защищать себя, своё благополучие.
Обычным является уход в криминал бывших знаменитых спортсменов зубодробильного жанра, сотрудников правоохранительных органов в связи с тем, что криминал даёт им возможность удовлетворять свои материальные потребности на высоком уровне.
Значит, в чем здесь вопрос: если у человека есть средства противостоять давлению на себя, он будет их использовать.
Если у человека есть развитая для этого эффекторика, он будет её использовать.
Причём, сознание как таковое здесь совершенно не при чем. Фронтовик, который привык смотреть смерти в глаза, у которого инстинкт страха смерти, следовательно, в значительной мере притуплён, с одной стороны, и, с другой, у него существуют эффекторные стереотипы убийства, следовательно, средства противостояния теми же средствами, которые применяют к нему, эти его стереотипы в соответствующих условиях обязательно сработают.
Когда это касается зэка, выборы, которые при этом он имеет, состоят в том, что либо он, если выживет, отсидит срок, и, пусть с урезанными правами, но останется жить в качестве гражданина, либо побег, и, если побег ему удастся, то ему один путь – в криминал, а если побег сорвется, то либо его расстреляют, либо добавят срок. Т.о., при побеге в любом случае ему нормальная человеческая жизнь заказана.

Если он наказан по заслугам, это одно. Но если он наказан несправедливо, то обида может выразиться в том, чтобы уйти из жизни, взяв вместе с собой как можно больше представителей той власти, которая его обманула.
Логика здесь как будто понятна: человек движим обидой, вызвавшей жгучую жажду мести.

В жизни не бывает чистой правды. Всякая правда замешана на лжи. Всякая правда частична и выносит за скобки всё то, что ей не соответствует. Она, эта правда, несет за собой лавину неправд, которые порождают, в свою очередь, свою собственную правду и за которыми следует очередная лавина неправд и т.д. до бесконечности.

Возвратимся еще раз к приведенной выше выдержке из «Последнего боя»:
«Аресты тридцатых годов были арестами людей случайных. … К этому и стремилось начальство. Души оставшихся в живых подверглись полному растлению, а тела их не обладали нужными для физической работы качествами. »

Но у тех, кто внутренне, духовно не сдался, не могла не существовать бесконечная ненависть к системе, которая искалечила, уничтожила их жизнь. И, спрашивается, по какому праву?! Эти сильные духом люди могут понимать многие вещи, они могут смотреть на всё «с высоты горных вершин своего духа», поскольку человека, человеческого в них не осталось, и их единственное спасение и единственная опора – это дух, смотрящих сверху вниз на всю эту похабную жизнь. Но обязательно в этих людях духа осталась точка, маленькая точка, которая называется надеждой человека, которая единственно и удерживает их в жизни. И когда эта точка угасает, у человека хватает силы выйти на свободу, убив себя.

Но пока есть эта живая точка надежды, человек живёт. Живет и ждет. И жизнь его есть бесконечное ожидание. Этот обманчивый инстинкт ожидания того, что придет конец тому, что есть, и наступит жизнь. Ожидание, которое никогда не оправдывается. Потому что, даже выйдя на свободу, человек вместо ожидаемого того, что он оказался, наконец, по другую сторону колючей проволоки, вдруг обнаруживает, что он снова в лагере, с теми же блатарями, стукачами и пр. И выхода отсюда нет. Нет в этой жизни, а другой жизни не будет. Но он всё равно продолжает ждать. Ожидание – это просто инстинкт жизни.

Часть четвертая

Легенда

И вдруг нечто происходит. Нет, это не то, что вы думаете. Но, во всяком случае, это – утешение. Однажды человек видит, что кто-то сумел пощипать эту силу. Правда, в основном жертвами этой силы оказались новобранцы, и матери и отцы погибших сыновей проклинают до седьмого колена их убийц, но ненависть не знает границ. Тот, кто не с нами, тот против нас. Мы уходим, но мы взяли с собой столько врагов, сколько смогли. А враги-то эти – пацаны, которые с тем же успехом могли оказаться на их месте. И, т.о., одни невинные убивают других таких же невинных. А сверху тигр смотрит на всё это и потирает руки: он всегда остается хозяином положения.
Но невозможно, невозможно остановиться. Ненависть накрывает, и не оставляет выбора. Лес рубят – щепки летят. Не остается ничего, кроме ненависти.
Но пусть так. Невозможно иначе, душа не может жить, душе нужна надежда, нужна отдушина, и тогда то, что произошло, еще в течение многих лет греет душу. Пусть так, пусть хоть так. Но всё же это – укрепление умирающей надежды, надежды безнадёжности:

«В этой стране надежд, а стало быть, стране слухов, догадок, предположений, гипотез любое событие обрастает легендой раньше, чем доклад-рапорт местного начальника об этом событии успевает доставить на высоких скоростях фельдъегерь в какие-нибудь «высшие сферы» » Шаламов, следовательно, излагает легенду. И, излагая легенду, он отходит от своего принципа: говорить правду. Говорить о том, что есть в нём. И поэтому он лжет. Его майор Пугачёв – это сам Шаламов. Это – тот самый Шаламов, который сам никогда не смог бы этого сделать. Но душе которого нужна была сказка о прекрасных людях и нужно было отмщение, потому что это было одно из средств выжить во этом аду. И отсюда – вся сентиментальщина, которой перегружен рассказ и которой в реальной жизни не могло быть:

Ночевка после побега.
« Это была первая его ночь на свободе, первая вольная ночь после долгих месяцев и лет страшного крестного пути майора Пугачева.»

«– Что вы там? – спросил Пугачев.
– Да вот Ашот мне все доказывает, что Адама из рая на Цейлон выслали.
– Как на Цейлон?
– Так у них, магометан, говорят, – сказал Ашот. – А ты что – татарин, что ли?
– Я не татарин, жена татарка.
– Никогда не слыхал, – сказал Пугачев, улыбаясь.
– Вот, вот, и я никогда не слыхал, – подхватил Малинин.
– Ну – спать!..»

« Он обещал им свободу, они получили свободу. Он вел их на смерть – они не боялись смерти.
«И никто ведь не выдал, – думал Пугачев, – до последнего дня». О предполагавшемся побеге знали, конечно, многие в лагере. Люди подбирались несколько месяцев. Многие, с кем Пугачев говорил откровенно, – отказывались, но никто не побежал на вахту с доносом. Это обстоятельство мирило Пугачева с жизнью. «Вот молодцы, вот молодцы», – шептал он и улыбался. »

Если мы сравним с тем, что мы читаем о доносительстве в рассказах Шаламова, то станет ясно, что это – сказка, отдушина для духа, облепленного со всех сторон мошками.

Люди не идут за смертью. Люди идут за жизнью. И всё то, что связано со смертью, ими отметается, они об этом не думают. Потому что если они станут думать о том, что может случиться, они обречены. Когда их окружают солдаты, они тоже не думают о смерти, они думают о жизни, и они до конца разменивают чужие жизни за свою жизнь, и делают это до тех пор, пока есть последняя возможность.

« А над лесной поляной поднялось солнце, и тем, кто прятался в стогах, были хорошо видны фигуры людей в военной форме – со всех сторон поляны.
– Конец, что ли? – сказал Иващенко и толкнул Хачатуряна локтем. – Зачем конец? – сказал Ашот, прицеливаясь. Щелкнул винтовочный выстрел, упал солдат на тропе.
Тотчас же со всех сторон открылась стрельба по стогам.
Солдаты по команде бросились по болоту к стогам, затрещали выстрелы, раздались стоны.
Атака была отбита. Несколько раненых лежали в болотных кочках.
– Санитар, ползи, – распорядился какой-то начальник.
Из больницы предусмотрительно был взят санитар из заключенных Яшка Кучень, житель Западной Белоруссии. Ни слова не говоря, арестант Кучень пополз к раненому, размахивая санитарной сумкой. Пуля, попавшая в плечо, остановила Кученя на полдороге.
Выскочил, не боясь, начальник отряда охраны – того самого отряда, который разоружили беглецы. Он кричал:
– Эй, Иващенко, Солдатов, Пугачев, сдавайтесь, вы окружены. Вам некуда деться.
– Иди, принимай оружие, – закричал Иващенко из стога.
И Бобылев, начальник охраны, побежал, хлюпая по болоту, к стогам.
Когда он пробежал половину тропы, щелкнул выстрел Иващенко – пуля попала Бобылеву прямо в лоб.
– Молодчик, – похвалил товарища Солдатов. – Начальник ведь оттого такой храбрый, что ему все равно: его за наш побег или расстреляют, или срок дадут. Ну, держись!
Отовсюду стреляли. Зататакали привезенные пулеметы.
Солдатов почувствовал, как обожгло ему обе ноги, как ткнулась в его плечо голова убитого Иващенко.
Другой стог молчал. С десяток трупов лежало в болоте.
Солдатов стрелял, пока что-то не ударило его по голове, и он потерял сознание.»

Люди осуждены на поражение в той мере, в какой они думают о поражении.

« Пугачев с трудом сполз в узкую горловину пещеры – это была медвежья берлога, зимняя квартира зверя, который давно уже вышел и бродит по тайге. На стенах пещеры и на камнях ее дна попадались медвежьи волоски.
«Вот как скоро все кончилось, – думал Пугачев. – Приведут собак и найдут. И возьмут».
И, лежа в пещере, он вспомнил свою жизнь – трудную мужскую жизнь, жизнь, которая кончается сейчас на медвежьей таежной тропе. Вспомнил людей – всех, кого он уважал и любил, начиная с собственной матери. Вспомнил школьную учительницу Марию Ивановну, которая ходила в какой-то ватной кофте, покрытой порыжевшим, вытертым черным бархатом. И много, много людей еще, с кем сводила его судьба, припомнил он. Но лучше всех, достойнее всех были его одиннадцать умерших товарищей. Никто из тех, других людей его жизни не перенес так много разочарований, обмана, лжи. И в этом северном аду они нашли в себе силы поверить в него, Пугачева, и протянуть руки к свободе. И в бою умереть. Да, это были лучшие люди его жизни.
Пугачев сорвал бруснику, которая кустилась на камне у самого входа в пещеру. Сизая, морщинистая, прошлогодняя ягода лопнула в пальцах у него, и он облизал пальцы. Перезревшая ягода была безвкусна, как снеговая вода. Ягодная кожица пристала к иссохшему языку.
Да, это были лучшие люди. И Ашота фамилию он знал теперь – Хачатурян.
Майор Пугачев припомнил их всех – одного за другим – и улыбнулся каждому. Затем вложил в рот дуло пистолета и последний раз в жизни выстрелил.

Любовность, с которой Шаламов описывает Пугачева-Шаламова, а не реального Пугачева, раскрывает душу самого Шаламова, которая как нельзя лучше выражена им в его воспоминаниях в следующем отрывке:

«Одно из страшных воспоминаний детства: улюлюкающая толпа несущихся по бульвару за удирающей красной белкой — крохотным напуганным существом — которое в конце концов убивают палками, камнями под рев, улюлюкание людей, которые в это время теряют все человеческое и сами обращаются в зверей.
Ловля таких забегавших в город белок на бульварах была традиционной городской забавой. Я видел эти страшные картины в детстве не один раз.
Вторым была смерть козы. Коза Тонька наелась какой-то дряни, заболела и умерла.
Ветеринара мы не звали, да и вряд ли были тогда какие-нибудь ветеринары.
Третья тяжелая потеря моего детства — это смерть лодки. Я очень любил лодку. Отец и второй брат ловили на ней рыбу, ездили за ягодами, а <я> любил ездить и один и с товарищами.
Весной ее торжественно красил отец, и запах краски на лодке был лучшим из весенних запахов городских — о весне, о лете, о воде. Зимой лодка стояла у стены под окнами нашей квартиры, оберегали, чтоб она не рассыхалась, потом пришла весна, когда лодку не красили — ни брату, ни отцу лодка уже пригодиться не могла, а я был слишком мал. Прошел еще год. Лодка стояла у стены. Еще зима... Лодку покрасили весной, и какие-то надежды вдруг родились снова: зачем ее красят? Но оказалось, что сосед просил поудить рыбу. Осенью лодку поставили на старое место. Этой осенью я уехал в Москву и попрощался с лодкой. Днище уже прогнило, краска облупилась.
Лодка молчала, лежала на привычном своем месте.
Она умерла позже своих хозяев, так и не побывав больше на реке, на воде."

05.07.07 г.