О капитане Копейкине

"После кампании двенадцатого года, судырь ты мой, - так начал почтмейстер, несмотря на то что в комнате сидел не один сударь, а целых шестеро, - после кампании двенадцатого года вместе с ранеными прислан был и капитан Копейкин. Под Красным ли, или под Лейпцигом, только, можете вообразить, ему оторвало руку и ногу. Ну, тогда еще не сделано было насчет раненых никаких знаете, эдаких распоряжений; этот какой-нибудь инвалидный капитал был уже заведен, можете представить себе, в некотором роде гораздо после. Капитан Копейкин видит: нужно работать бы, только рука-то у него, понимаете, левая. Наведался было домой к отцу; отец говорит: "Мне нечем тебя кормить, я, - можете представить себе, - сам едва достаю хлеб". Вот мой капитан Копейкин решился отправиться, судырь мой, в Петербург, чтобы просить государя, не будет ли какой монаршей милости: "что вот-де, так и так, в некотором роде, так сказать, жизнью жертвовал, проливал кровь..."

А! - говорит (вельможа), увидевши Копейкина, - ведь я уже объявил вам, что вы должны ожидать решения"- "Помилуйте, ваше высокопревосходительство, не имею, так сказать, куска хлеба..." - "Что же делать? Я для вас ничего не могу сделать; старайтесь покамест помочь себе сами, ищите сами средств".

"Когда генерал говорит, чтобы я поискал сам средств помочь себе, - хорошо, говорит, я, говорит, найду средства!"

"не прошло, можете представить себе, двух месяцев, как появилась в рязанских лесах шайка разбойников, и атаман-то этой шайки был, судырь мой, не кто другой..."

Н.В.Гоголь. "Мертвые души. Повесть о капитане Копейкине"

"Моральные барьеры отодвинулись куда-то в сторону.
Оказывается, можно делать подлости и все же жить.
Можно лгать - и жить.
Можно обещать - и не исполнять обещаний и все-таки жить.
Можно пропить деньги товарища.
Можно выпрашивать милостыню и жить! Попрошайничать и жить!
Оказывается, человек, совершивший подлость, не умирает.
Он приучается к лодырничеству, к обману, к злобе на всех и вся. Он винит весь мир, оплакивая свою судьбу."

Варлам Шаламов. "Колымские рассказы. Красный Крест"

Москва.
Автобус останавливается на красный свет. На встречной полосе стоят машины. Парень на костылях, в камуфляжной форме и выглядывающей на груди тельняшке торопливо, привычно и требовательно обходит остановившиеся машины, из которых ему что-то подают. Меня поражает чувство правоты, написанное на его лице, и убеждение в том, что ему обязаны платить. Его лицо говорит: вы едете в машинах, довольные и здоровые. Вы можете это делать потому, что я стою сейчас перед вами без ноги. Вы целые потому, что я заплатил за этой частью своего тела. И поэтому теперь вы должны платить мне за мою ногу. И не с таким ли же чувством людей, откупающихся за его увечье, ему протягивают деньги?! Но если люди, подающие деньги, переживают эти чувства, то разве не порождает оно другое чувство: можно посылать на войну тысячи и тысячи этих парней, а самим оставаться целыми и невредимыми, и ездить на машинах, и потом расплачиваться за чужие ноги, руки мелочью, которую протягивают из окна на месте не во время зажегшегося красного света светофора? Если вы полагаете, что люди, протягивающие ему деньги, испытывают только чувство вины за то, что они - целые, а он - нет, хотя и не могут понять, чем же они виноваты, вы правы, но не только это. Можно смело утверждать, что они в противовес этому чувству испытывают чувство собственного благородства и высокомерия к тому, кому подают. Наглость с одной стороны порождает в качестве ответа чувство высокомерного, может быть, снисходительного превосходства, с другой.

Ростов-на-Дону.
Перекресток Пушкинской и Буденновского. Парень на костылях ждет, когда зажжется красный свет светофора. Зажегся. Парень деловито, оживленно и весело начинает обход остановившихся машин. На его лицо написано удовольствие. Кажется, что он прикидывает, что сегодня сбор идет удачно, и он может планировать, что сделает с собранными деньгами.

Улица Большая Садовая. Напротив парка Горького и Областной администрации на скамеечке сидит парень с завороченными до колен штанинами, из которых вместо ног выглядывают деревяшки протезов. Прохожие невольно с чувством неловкости принимают в сторону, обходя его. Он сидит в центре города изо дня в день. Я не видел, чтобы ему кто-нибудь подавал. Но, наверное, подают, раз он выходит попрошайничать за свое несчастье.

Рынок "Каврас" В воскресные дни я вижу красивого прекрасно сложенного парня с благородной физиономией, который стоит на одной ноге, держа в руке консервную банку. Я всякий раз думаю, как ему должно быть тяжело несколько часов стоять на одной ноге. Вроде и хочется ему подать, и не могу. С какими глазами я это сделаю? Мне стыдно. Мне стыдно  и за себя и за него. Мне стыдно за себя потому, что я сейчас пройду и не подам. Мне стыдно за него потому, что он, с такой благородной и сытой физиономией, стоит здесь на одной ноге и попрошайничает, выдавливая из людей чувство вины, стыда, сочувствия и жалости. . Мне неловко оттого, что он стоит, с благородной выправкой благородного человека, но к кому обращается это благородство, неизвестно, потому что мимо идут люди, подобные мне, далекие от всякого благородства, живущие своей маленькой серенькой жизнью и ничего в благородстве не понимающие. И я, проходя мимо, всякий раз испытываю чувство недоумения, к кому, в какую пустоту обращено это благородство?

Совсем еще молодые люди, мальчики, получившие увечья на этой проклятой войне, оставшиеся без ног, без рук... отправившиеся на эту войну не по своей воле... как и кем они должны себя чувствовать? Словно сон - оказался "на войнушке", подорвался на мине, госпиталь. Отрезали ногу, руку... просыпаешься ...нет ноги, нет руки... но я еще не проснулся, это всего лишь сон, сейчас я проснусь по-настоящему, и всё будет в порядке, я буду здоров... но сколько ни просыпайся, всё то же, этот сон на всю оставшуюся жизнь.
А вокруг ходят здоровые люди, смеются, радуются... их минула чаша сия. Молодые ребята на лимузинах, чистые, откормленные, эта война была не для них, они по определению не могли оказаться в её мясорубке. И возникает чувство несчастности, чувство бесконечной жалости к себе и чувство презрения и ненависти ко всем им, чистым и белым. Красные умываются кровью, белые довольно ухмыляются и сверху вниз, как на мошек, смотрят на красных. И церковные колокола звонят и призывают к вечному умиротворению красных с белыми. Не белых с красными, нет, а красных с белыми.
И возникает регрессия сознания на низший уровень, чувство своей неполноценности и бессмысленности жизни. И появляются на дорогах молодые ребята на костылях в камуфляжной форме, с треугольником тельняшки на груди, с ненавистью и обидой в душе и с выражением лица "я в своём праве" собирающих дань с этих чистых и белых, снисходительно признающих это право за ними и платящих дань. Этот подал десятку, этот пятьдесят рублей. Это - цена моей ноги, цена мяса, цена костей и крови моей ноги. Я продал свою ногу за то, чтобы они ходили на двух ногах. И они платят за это. Я с них собираю дань.
Но если я делаю это, значит, я признаю справедливость этой сделки. Значит, с другой стороны, это я продал им свою ногу за то, чтобы собирать с них эту дань. Что здесь первое и что второе, где здесь курица, и где яйцо? Чем я лучше их? Ведь тем самым я признаю этот мир справедливости справедливым. Я признаю, что я - не равен им. И на войне я не Родину защищал, я защищал их право на жизнь в лимузинах, я защищал их Родину. И, получая плату за свою ногу, я тем самым признаю, что всё хорошо, правильно и справедливо.

Когда подаешь, то ощущение такое, что ты откупаешься. Ты смотришь в сторону. Ты не можешь посмотреть человеку прямо в глаза.
А он, он - может смотреть тебе прямо в глаза, видя, как ты откупаешься? Не видит ли он при этом в тебе подлеца, и не разгорается ли у него при этом ненависть презрения в крови против тебя? И не становится ли ему еще больнее боль в культе отрезанной ноги. Не подкрепляет ли он с каждой такой подачкой ощущение своей собственной несчастности, исключительности и никчемности?
Ощущение такое, что это ты его послал воевать, что это из-за тебя он стал колекой, что это твоя вина.
И как же он должен смотреть на тебя, если ты себя так ощущаешь?

Парень на двух протезах сегодня переместился на рынок "Каврас". Теперь он сидит здесь, подняв штанины брюк до колен и выставив деревяшки протезов. У него честный заработок: он торгует жалостью. У проходящего захолонет сердце - и он поделится копеечкой. Ведь он, проходящий, такой же, как и этот парень.

Происходит регрессия сознания на низший уровень и фиксируется на нём, и новое состояние и новый образ жизни превращается в норму. Происходит развращение и одной стороны и другой, и подающей, и принимающей. Развращение подающей - потому, что она подала, и уже чувствует себя реабилитированной. Она подала - и выполнила свой долг. Принимающей - потому что принимающая уже не может отказаться от т.о. заработанных денег, она уже подсела на эту их наркотическую иглу.

Для того, чтобы человек смог выйти на дорогу и требовать денег, или выставлять своё насчастье на всеобщее обозрение, вызывая тем самым непроизвольную и невинную радость у проходящих, что не с ними это случилось, к этому нужно придти. Должна измениться, регрессировать сама структура психики.
К этому можно придти из-за безденежья. Но описанное - не тот случай. Разумеется, на наши пенсии по инвалидности не разгуляешься, и тем не менее, у каждого человека есть весы между подлостью и достоинством, стыдом и деньгами, на которых взвешивается то и другое, и человек принимает для себя в качестве более важного то либо другое.
Далеко не всякий сможет выставлять свои несчастья вообще, и тем более с тем, чтобы брать за них деньги, не всякий сможет свою оторванную ногу превращать в бизнес. Хотя в нашем современном обществе эта способность и может рассматриваться скорее как достоинство, чем недостаток. Или, может быть, это своего рода талант, склонность к бизнесу, и это должно приветствоваться как "способность человека приспосабливаться к изменяющимся условиям жизни"? Но не есть ли этот "бизнес" просто рефлекс человека, почувствовавшего себя загнанным в угол и не желающего из него выходить?
Поставь себя на место этих ребят. Ты - смог бы? Ты, оставшись без ноги, смог бы это сделать? Однозначно - смог бы. Меня нужно было бы только подтолкнуть, только показать, как это делается. Но если бы в результате этого в моих руках появились деньги, они перевесили бы чувство неловкости, которое я при этом испытывал бы. Я бы оказался на игле этих денег и уже не смог бы отказаться от этого образа жизни. Я стал бы функцией от него. Но во что бы превратилась моя душа и как бы я при этом рассуждал? Прежде всего, я бы тем самым вывел себя из равного окружающим, я бы противопоставил себя им, и именно потому, что я чувствовал бы себя ниже их потому, что я чего-то от них прошу или требую, я бы перевернул это истинное чувственное отношение и стал бы утверждать, что все они виноваты передо мной и обязаны мне. Я уже не мог бы без них, зависел от них. И я - не принадлежал себе, потому что я не был бы самодостаточным человеком. Меня сделала физическим калекой война. И на основе этого, поддавшись то ли жалости к себе, то ли легкости, с которой эту жалость можно превратить в деньги, я искалечил бы себе душу. Меня больше никогда не покидало бы ощущение, что я - не принадлежу себе, что я - пол- человека, что меня подхватила стихия и несет. Я был бы человеком, который потерял свое достоинство, но я бы не чувствовал этого, потому что это человеческое чувство было бы теперь для меня недоступно.

18.06.07 г.