Мы третий месяц работали на раскопках, жили в палатках, кругом на километры
выжженная засухой степь. С утра до вечера кажущийся неподвижным желтый круг
солнца и зыбкое марево на горизонте. Такое ощущение, словно мы оказались на
другой планете, и нет из неё исхода.
Возвращаемся с работы. В лагере появился маленький, кривоногий, живой, как
ртуть, полукровка Иносаридзе. Это мой очень старый знакомец, еще по армии.
Правда, никаких близких контактов у нас не было. Бывает же так, что вы очень
долго живете с человеком, и остаётесь друг другу чужими. Вы можете разговаривать
с ним, даже работать бок о бок, но никакой внутренней связи между вами не
образуется, так что вы относитесь друг к другу как к внешнему объекту: вы
знаете, что такой объект существует, что он обладает такими-то свойствами, и
только. Интереса друг к другу у вас не возникает. По армии Иносаридзе мне
запомнился любовью к кухне и послекухонными очередями горохом, что постоянно
выводило из себя Дмитриева, спящего под ним (у нас в казарме были двухъярусные
кровати), да еще какой-то детской рассудительностью.
Как и в армии, Иносаридзе быстро двигался, был деятелен, но эта его деятельность
относилась только к нему. Она никого не затрагивала, никого не напрягала, так
что возникало чувство, вот котел что-то варит, что-то в нём бурлит, но всё это
происходит само по себе и ни к кому никакого отношения не имеет.
Вместе с Иносаридзе прибыл и еще один тип. Это было странно, потому что ожидался
приезд одного человека. Было непонятно, чем связан второй прибывший с
Иносаридзе, но он не отходил от Иносаридзе ни на шаг. Очевидно, Иносаридзе очень
хорошо его знал, разговаривал с ним на «ты» и вообще относился к нему даже не
как к приятелю, а к чему-то, от чего отвязаться невозможно.
Второй приехавший выглядел странно: это был высокий, очень худой, чтобы не
сказать, изможденный человек с кожей иссиня желтой и пустыми глазами,
обращенными куда-то внутрь себя. Этот человек хвостиком ходил за Иносаридзе и о
чем-то его бесконечно просил, на что Иносаридзе с явной досадой неизменно
отвечал: «Отстань, не до тебя».
Так продолжалось довольно длительное время:
один о чем-то канючил, другой пытался от него отделаться. И вот я вижу
изменившееся лицо этого типа, видно, что он уже разозлился, что ему уже
невтерпеж, ему приспичило, и, хотя Иносаридзе пытается избавиться от его
приставаний, он его уже насильно не отпускает, вытаскивает пустой маленький
пятикубовый шприц и говорит: «Давай вену» Я смотрю на этого типа и говорю себе:
«Да он кровью питается». А я и без того даже вида крови не переношу, а тут еще
такое. И сразу у меня возникает мысль: в конце концов, его отношения с
Иносаридзе – это их личное дело, но ведь эта гадина, когда ей приспичит, этак к
любому из нас подберется. И я уже вижу, как я сплю, а он подбирается ко мне со
своим шприцем. Вы понимаете, что все последующие дни я спал-не спал, всё ожидал,
что это произойдет. Я про себя уже прокрутил различные варианты, что и как я
буду делать. Дошло до того, что я ночью стал спать одетым, чтобы, значит,
затруднить проделывание над собой этой операции. Даже обувь перестал снимать.
И оказалось, мои страхи были не напрасны. Однажды под утро слышу какие-то
шорохи, приоткрываю глаза и вижу две фигуры – Иносаридзе и этого типа. Ну,
Иносаридзе я понимаю, он устал давать кровь и переключает рельсы на других. Он
прикладывает палец к губам, мол, тише. Они присаживаются рядом со мной, и я
сквозь веки вижу голову этого типа рядом с моей ногой. И автоматически бью его
ногой в висок. Этот тип падает, а Иносаридзе испаряется, как будто его и не
было. От шума народ пробуждается и обступает труп. Никто не выражает никаких
эмоций, может быть, потому, что постоянное солнце и жара притупили чувства, да
ведь уже и знали, что представляет собой это чудище. И вот мы стоим и
соображаем, как и куда этот труп девать.
Конечно, возникло у всех какое-то чувство облегчения. Мол, слава богу, решили
задачу.
И вдруг эта тварь начинает двигаться, шевелиться, начинает
подниматься. И тогда все взоры обращаются уже не на неё, а ищут Иносаридзе.
А Иносаридзе уже тут как тут. И, как всегда, такое ощущение, что это – котел, в
котором что-то варится и к окружающему не имеет никакого отношения. Люди
непроизвольно от него шарахаются. Он подходит к этому типу, который что-то
хрипит, и глаза его повернуты куда-то совсем уже внутрь себя. Они собирают вещи
и исчезают из лагеря. Никто им не препятствует, словно всё это что-то другое,
недоступное пониманию.
13.07.078 г.