Мы все с вами прекрасно
понимаем, что нам необходимо установиться на определенной точке исследования,
поскольку то, что нас интересует, это взгляд на работу физиологических
механизмов с точки зрения их феноменологического аспекта. Наверное, подходы
здесь могут быть разные, но мне видится, что то единственное, что мы можем
сделать в качестве теоретиков, это, как это ни пошло звучит, начать с
фантазирования о том, как всё это может происходить. Во всяком случае,
попытаться увидеть, как те или иные свойства физиологических механизмов могут
проявлять себя во внутреннем плане субъекта. Помните, как это звучит у
Достоевского, "довраться до истины". Как бы там ни было, всё это дело я так
чувствую, хотя понимаю, что у вас относительно высказанной идеи может быть и
иное мнение. Второй момент относительно исследования мной определяется как "принцип беспорядочности". Я совсем не против того, чтобы мы исходили из какого-то единого принципа. Но я всё же считаю, что такой принцип не может быть задан изначально. Может быть, я и заблуждаюсь в этом отношении, но я полагаю, что всякий более общий принцип всё же возникает на основе каких-то частных данных. А если их нет, то о каком общем принципе может идти речь?
Следующий вопрос: каким же должен быть принцип отбора материала. Я считаю, что в качестве такого принципа должен выступать "принцип удивления". То, что вызвало в нас удивление, за это и нужно цепляться и раскручивать.
Рис.1 прозрачно ясен и не нуждается в объяснениях. Как сказал бы в данном случае Фрейд, обращаясь ко мне, "какого рода ассоциации вызвал в вас этот рисунок?". Я вам скажу так, что самое первое, что меня поразило, это что сигнал от раздражения кожи идет в таламус, который является частью лимбической системы. Вас это, может быть, не поразило, и вы вообще, может быть, об этом не думали, а меня это обстоятельство поразило. Для вас, может быть, это вещь сама собой разумеющаяся, для меня - нет. И поэтому вы об этом, скорее всего, не думали, а я - думал. Лимбическая система относится к подкорке. И вот о чем я подумал. В организме должна существовать какая-то центральная точка, центральный механизм, который управляет процессами в организме в целом. Как может проявлять себя такая центральная точка? Она может проявлять себя так, что она постоянно, в той или иной форме, включена, представляет собой круг, в который попадает информация, образно говоря, "и сверху и снизу" и должна быть связана прямыми и обратными связями со всеми функциональными системами организма.
Второе, на что я обращаю внимание, это что таламус представляет собой орган с двумя зеркальными частями. Естественно, возникает вопрос как о том, с чем связана каждая из частей, так и об отношениях между частями. Это - общеметодологический вопрос. Я категорически возражаю против того, чтобы рассматривать таламус, как и всякий нервный двойственный орган, как какой-то "просто один орган, просто одну какую-то целостность". Я считаю важнейшим законом нервной системы существование противоречий между её зеркальными частями и наличие развивающихся внутри этих противоречий процессов, направленных, на их разрешение либо же, напротив, формирование противоречий там, где их нет. Эти процессы следует рассматривать как едва ли не ключевые, обеспечивающие динамику функционирования нервной системы. Значит, тот следующий шаг, который мы должны сделать, это посмотреть, что говорит в настоящее время, пусть и невнятно, физиологическая наука относительно лимбической системы в указанных мной аспектах. Мы посмотрим, и, может быть, сделаем кое-какие заключения. Я не исключаю, что этой теме мне удастся посвятить следующее моё сообщение.
Сегодня же я хочу остановиться на во многих отношениях замечательной главе из "Психологии" Джемса, посвященной эмоциям [2], поскольку как в содержательном, так и в методологическом планах она близка нашим исследованиям.
Это было второе удивление, которое я испытал. С каким вопросом связано это удивление? - с вопросом о механизмах эмоции. Итак, приступим. Джемс пишет:"Специфическое различие между эмоциями и инстинктами заключается в том, что эмоция есть стремление к чувствованиям, а инстинкт — стремление к действиям при наличности известного объекта в окружающей обстановке." Когда я читаю это высказывание, у меня сразу же возникает идея, что эмоция и мысль - это разные вещи. Я полагаю, что вы знаете это и по себе: когда встречается нечто, что противоречит чувству, это немедленно привлекает внимание и начинает рассматриваться в качестве чуда, которое вы с радостью принимаете. Чем больше это не вяжется с вашим опытом, тем более важным и сущностным оно вам представляется. Вы радостно говорите себе, что просто не в состоянии этого понять. И первая реакция у меня была именно такой - желание повосхищаться гением. Тем не менее, я сдержал свой эмоциональный порыв и решился играть роль невидной серой мышки - я обратился к собственному чувственному опыту. И что же я в нем обнаружил? А обнаружил я в нем, что то, что обычно принято рассматривать в качестве эмоции, связано с тем или иным скачком, связанным с резко возникшим рассогласованием. При этом чем медленнее возникает рассогласование, тем меньшую силу эмоций мы испытываем, и наоборот. Значит, эмоция связана с резким изменением обстоятельств и с отсутствием "под рукой" схемы реализации актуализированного инстинкта. Эмоции, как правило, связаны с резким изменением обстоятельств, так что уже само по себе изменение обстоятельств вызывает в нас эмоцию. Эмоция, далее, связана с отсутствием в этот момент стратегии действия в связи с изменениями, нашей неготовностью к ним. Это, т.ск., время между изменившимися обстоятельствами и включением в работу ориентировочной реакции, направленной на разрешение проблемы.
Это - то, что относится к условиям возникновения эмоций.
Но в высказывании Джемса говорится о стремлении к чувствованию либо к действию. А вот с этой стороны высказывание Джемса представляет значительный интерес. Обращаемся снова к нашему опыту. Что мы видим? Мы видим, что постоянное занудное действие вызывает в нас тоску. Нам недостает эмоций, которые оживляют нашу жизнь. Но если так, то эмоция и действие оказываются противоположностями, которые обусловливают друг друга. Эмоцией определяется тонус действия. Эмоция оказывается вещью, которая необходима нашей душе, тогда как наши действия являются средством реализации, но также и средством получения новых эмоций.
Эмоция оказывается определяющей энергетику действия. И, соответственно, действие является средством разрядки эмоции.
Теперь мы можем обратить внимание на физиологическое выражение эмоций, с одной стороны, и на эмоциональную составляющую действий, с другой.
От эмоциональной составляющей действий зависит характер действий в отношении вектора эмоции и вектора действия. Согласитесь, что путь к любимой и путь в тюрьму сопровождаются разными векторами эмоций: в одном случае вы летите как на крыльях, в другом случае вы упираетесь "всеми четырьмя конечностями". Эмоция и действие оказываются неотделимы друг от друга. Эмоция выступает на первый план в случае вашего сопротивления действию. То есть вы тормозите действие - получаете эмоцию, вы действуете - разряжаете эмоцию.
Джемс продолжает:"Но и эмоции имеют для себя соответствующие телесные проявления, которые заключаются иногда в сильном сокращении мышц (например, в момент испуга или гнева); и во многих случаях может оказаться несколько затруднительным провести резкую грань между описанием эмоционального процесса и инстинктивной реакции, которые могут быть вызваны тем же объектом."
В известном смысле, эмоция и действие, как и вообще любые противоположности, находятся в реципрокном отношении. Эмоция - это заторможенное действие. Чем сильнее оказывается невозможность разряда эмоции действием, тем сильнее проявляют себя субъективная и соматическая составляющие эмоции. Полная блокировка действия дает максимум эмоции, которая, стремясь к разряду, бьет по соматике. И напротив, беспрепятственный разряд эмоции в действии ведет к неощущению собственно субъективной составляющей эмоции как феноменологического проявления затора. Это как раз та сторона вопроса, которая рассматривается Фрейдом и Бройером в "Этюдах об истерии"
Итак, я прихожу к выводу, что инстинкт и эмоция не рядом друг с другом, не одно наряду с другим, но эмоция является свойством инстинкта, так же как инстинкт является средством реализации эмоций. Действительно, если мы подойдем к вопросу с рефлекторной точки зрения, то для того, чтобы был актуализирован рефлекс, должно иметь место рассогласование в соответствующей ему безусловно-рефлекторной системе, которая именно в силу своего безусловного характера действует на субъект как закон. Пищевой рефлекс не сработает, если не будет голодной крови. Т.о., существующее рассогласование, требующее своего удовлетворения, я рассматриваю в качестве основания эмоциональной составляющей любого процесса. Существующее безусловное рассогласование представляет собой тот эмоциональный аргумент, который актуализирует соответствующие рефлекторные схемы. Или иначе - эмоция является функцией от существующего рассогласования. Т.о., эмоция не есть "всего лишь" субъективная вещь. Мы видим, что там, где нет эмоции, там не может быть и действия. Эмоция преобразуется в действие; но не во всякое действие, но лишь в такое действие, которое устраняет существующее рассогласование. Эмоция, следовательно, характеризуется содержательным вектором, критерием для которого является устранение рассогласования. Если же действие не устраняет существующее рассогласование, то происходит всего лишь временный разряд эмоции, поскольку рассогласование будет её воспроизводить. В особенности я обращаю ваше внимание на социальные эмоции, связанные с отношениями между людьми и выражающие психологические отношения между ними - эмоции тщеславия, обиды, страха, гордости и т.п. Эти вещи требуют специального рассмотрения.
Но возвращаемся к Джемсу:"Обыкновенно принято думать, что в грубых формах эмоции психическое впечатление, воспринятое от данного объекта, вызывает в нас душевное состояние, называемое эмоцией, а последняя влечет за собой известное телесное проявление. Согласно моей теории, наоборот, телесное возбуждение следует непосредственно за восприятием вызвавшего его факта, и сознавание нами этого возбуждения в то время, как оно совершается, и есть эмоция. Я полагаю, здесь - ключ к пониманию ошибки Джемса. Эмоция и сознавание эмоции - это разные вещи. Можно обладать эмоциями, и не осознавать их как и, наоборот, можно полагать, что обладаешь эмоциями, и в то же самое время не испытывать их. Эмоция - это факт инстинкта. И я соотношу этот факт с работой правого полушария. Осознание же принадлежит объясняющему левому полушарию. Поэтому осознание инстинкта есть вещь вторичная. Обыкновенно принято выражаться следующим образом: мы потеряли состояние, огорчены и плачем, мы повстречались c медведем, испуганы и обращаемся в бегство, мы оскорблены врагом, приведены в ярость и наносим ему удар. Согласно защищаемой мною гипотезе, порядок этих событий должен быть несколько иным; именно, первое душевное состояние не сменяется немедленно вторым: между ними должны находиться телесные проявления, и потому наиболее рационально выражаться следующим образом: мы опечалены, потому что плачем, приведены в ярость, потому что бьем другого, боимся, потому что дрожим, а не говорить: мы плачем, бьем, дрожим, потому что опечалены, приведены в ярость, испуганы. Если бы телесные проявления не следовали немедленно за восприятием, то последнее было бы по форме своей чисто познавательным актом, бледным, лишенным колорита и эмоциональной «теплоты». Мы в таком случае могли бы видеть медведя и решить, что всего лучше обратиться в бегство, могли бы понести оскорбление и найти справедливым отразить удар, но мы не ощущали бы при этом страха или негодования."
Кстати, у Блума [3] читаем: "Наше восприятие боли, очевидно, включает как само ощущение боли, так и нашу эмоциональную реакцию на это ощущение. Больные, перенесшие фронтальную лоботомию-операцию, при которой перерезаются связи между лобными долями и таламусом, - редко жалуются на сильную боль или просят дать им болеутоляющее. После операции они обычно говорят, что по-прежнему чувствуют боль, но она их «не беспокоит». Как это можно понимать? Не так ли: лимбическая система и лобные доли связаны между собой прямыми и обратными связями. В таком случае связь лимбическая система - лобные доли может рассматриваться как афферентная, представляющая ощущения. Обратная, эффекторная связь от лобных долей к лимбической системе должна включать в лимбической системе эмоциональную, эфферентную составляющую, которая на уровне животного мозга и воспринимается как эмоция, и характеризуется как энергетическая составляющая действия. Но обратите внимание на то, что хотя бы и в частичной форме, но подобного же рода отношение может иметь место и при неинтактном мозге. Но тогда это означает, что психологически во всех случаях психологической позиции сознания как стороннего стороннего наблюдателя имеет место психологический разрыв эфферентной связи лобных долей с лимбической системой. Также и принцип гипнотического обезболивания связан, судя по всему, именно с этим обстоятельством разрыва (подавления) эфферентной связи в системе с обратной связью "лобные доли - лимбическая система", вследствие чего оказывается невозможна реализация положительной обратной связи и процесс усиления эмоций до их максимально возможных значений)
Но - к Джемсу. Что мы имеем в высказывании Джемса? - в качестве исходного пункта мы имеем впечатление, полученное от объекта. Между впечатлением и физиологической реакцией на него находится актуализация инстинктивно-рефлекторной связи (это видится т.о.: имеет место функция лобных долей, которые одной своей стороной запускают эмоциональную составляющую, реализуемую лимбической системой, а другой стороной актуализируют адреса рефлекторных схем, реализуемых новой корой мозжечка в случае реакции, не встречающей затора, а в случае затора - реакции мозжечка должны определяться его древней корой, с которой должны быть связаны элементарные инстинктивные поведенческие схемы; соответственно, здесь должны быть связи с лимбической системой, что действительно имеет место "в лице" таламуса.[4],[5]; поэтому мы немедленно получаем соматическую, телесную реакцию, от нас не зависящую. Теперь, конечно, возникает вопрос, как, каким образом актуализируется такая связь. Высказывания о том, что эта связь формируется в условиях измененных форм сознания, в условиях, когда человек переживает эмоции ужаса и т.п., всё это представляет собой внешний взгляд. (В случае возникшего затора действительно должна возникнуть форма измененного состояния сознания, так как в этом случае "центр тяжести" перемещается не просто на животный мозг, но также на его элементарную схему, как представляется, лимбическая системой - древняя кора мозжечка; Здесь должен образоваться своего рода круг. Тогда как кора оказывается дезориентирована и управление ею низшими этажами прервано. Вообще, если исходить из принципа иерархического построения нервной системы, то отношение между верхними и нижними этажами её заключается в контролирующем и управляющем (тормозящем) воздействии верхними этажами нижних и в сопротивлении этим влияниям нижних этажей. Не отсюда ли в нас возникает чувство освобождения всякий раз, когда мы избавляемся от контролирующего влияния верхних этажей? Т.о., стремление к элементарному состоянию, сопровождающееся чувством понижения напряжения в нас, которое затем сменяется чувством страдания, проявляется ощущением чувства освобождения.).
Джеймс говорит, что если мы увидели медведя, то мы могли бы сказать себе, что следует спасаться бегством. Это - чисто познавательный акт. Он предполагает позицию наблюдателя, и при этом в качестве объекта наблюдения являетесь также и вы сами, и ваше тело. Вы как бы отделены от всего. И тогда вы действительно можете рассуждать т.о.. Вы действуете в соответствии с набором правил, которые у вас имеются. И вы в этом случае не испытывали бы эмоций. А в каком случае у вас возникают эмоции? - тогда, когда рассогласование есть, а правил, указывающих, как от них избавиться, нет, а действовать нужно именно здесь и сейчас. Вот тогда и возникает стресс и переход от рационального отношения к реальности наблюдателя к инстинктивно-рефлекторному отношению к ней, которое регулируется уже не на основе размышления, а на основе чувственного отношения к реальности, на основе элементарных инстинктивных схем.
Промежуточной формой этих двух крайних отношений является смешанная форма, содержащая и чувственную, и рациональную составляющие.
На мой взгляд, когда Джеймс говорит, что мы приведены в ярость, потому что бьём другого, боимся, потому что дрожим, то это высказывание его неверно вот в каком отношении. Физиологическая и психологическая составляющие в качестве противоположных сторон на самом деле не одна после другой, но они осуществляются одновременно, они представляют собой систему с обратной связью, и при этом характер отношений между сторонами противоположности в ней определяются, во-первых, характером обратных связей, которые могут быть как положительными, так и отрицательными, и, следовательно, как усиливать процесс, так и поддерживать его в пределах каких - то значений, и характером отношений между тем, какая их сторон выступает в качестве объекта действия, и какая - в качестве системы управления. Что я имею ввиду. Если есть противоположность организма и среды, то взаимодействие может преследовать две разные, хотя и взаимосвязанные цели: реализацию импульсов живой системы за счет приспособления внешней среды к потребностям живой системы, либо же, напротив, приспособление живой системы к требованиям внешней среды. На практике, конечно, действуют оба этих принципа по правилу "один ради другого", и то, какой из них является положенным, определяется соотношением сил, возможностей среды и организма. Отношения противоположностей носят системный характер, они образуют круг. Впечатление рефлекторно включает и телесную, и психологическую составляющие, причем, эти две стороны в качестве противоположностей взаимобусловлены, они образуют круг, усиливая или ослабляя друг друга в зависимости от характера отношений между ними. А эту функцию отношений между противоположными сторонами и выполняет лимбическая система. Обычная ситуация, когда человек бьёт и это усиливает его эмоцию, которая проявляется в усилении битья. Весь этот процесс, идущий от первого впечатления, крутится, усиливая сам себя. Но одновременно с этим своими действиями он изменяет ситуацию, в систему попадают новые впечатления, которые, в свою очередь, оказывают свое влияние на характер текущего доминирующего процесса.
Естественно, что позиция Джемса была дополнена теорией Кэннона - Барда: "Теория Кэннона, которая впоследствии была модифицирована Филиппом Бардом, в сущности, утверждала, что при восприятии событий, вызывающих эмоции, нервные импульсы сначала проходят через таламус. Затем возбуждение как бы расщепляется: половина идет в кору больших полушарий, где порождает субъективное переживание страха, гнева или радости; другая половина идет в гипоталамус, который управляет физиологическими изменениями организме. Согласно теории Кэннона-Барда, психо-огическое переживание и физиологические реакции возникают одновременно [2]."
Джемс: "Прежде всего, обратим внимание на тот факт, что каждое восприятие путем известного рода физического воздействия оказывает на наш организм широко распространяющееся действие, предшествующее возникновению в нас эмоции или эмоционального образа. Слушая стихотворение, драму, героическую повесть, мы нередко с удивлением замечаем, что по нашему телу пробегает неожиданно, как волна, дрожь, или что сердце наше стало сильнее биться, а из глаз внезапно полились слезы. То же самое в еще более осязательной форме наблюдается при слушании музыки. Если мы, гуляя в лесу, вдруг замечаем что-то темное, двигающееся, наше сердце перестает биться, и мы задерживаем дыханье мгновенно, не успев еще образовать в голове своей никакой определенной идеи об опасности." Совершенно верно, но когда мы замечаем, что по нашему телу пробегает неожиданно, как волна, дрожь, мы одновременно с этим испытываем и эмоцию, причем, эта волна, дрожь и есть эта эмоция. И при этом ставить вопрос, что было раньше, яйца или курица, что явилось причиной и что - следствием бессмысленно, так как мы имеем дело с системой с обратной связью, когда одна сторона вызывает другую и усиливается другой. Мы имеем дело с объектами, работающими по принципу обратных связей, и к ним категория причинности в её классическом виде неприменима. Об идее же как таковой в данном случае речи нет, и, тем не менее, идея присутствует в этой структуре в снятом виде и, пожалуй, она является тем, чем обусловливается характер отношений между сторонами противоположности. (Тех, у кого-то возникает вопрос, как это возможно, я отсылаю к работам П.Я. Гальперина относительно пошагового формирования умственных действий) Идея с необходимостью включает в себя как впечатление, переживаемое относительно события, так и следствия -эмоциональные и практические -относительно их.
И вот здесь мы, в гораздо более широком плане, но должны обратиться к психоанализу. Он, правда, занимается клиническими вещами, но за ними стоит гораздо более широкая закономерность. Именно, для того, чтобы какое бы там ни было событие могло вызвать эмоциональную реакцию, как и вообще какую бы то ни было реакцию, для этого уже должен существовать соответствующих опыт, онто- или филогенетический. Это значит, что уже должна существовать соответствующая рефлекторная схема. Приведу такой случай. Вы знаете, этот крутой спуск к Турмалиновской. Так вот, стояла поздняя осень, был гололед. Я ехал на автобусе, а автобус спускался к Турмалиновской. И вдруг его понесло, как по катку, так что он начал вращаться вокруг своей оси; и его вынесло на противоположную сторону дороги; потом водитель всё же кое - как вывернул вывернул его и наконец автобус благополучно съехал вниз. Всё это время, пока это происходило, мне было любопытно и интересно. Я, т.ск., попал в приключение. Прошло какое-то время. И однажды, может быть, через месяц, может быть, больше, я вспомнил об этом случае, и меня прошиб пот. Я подумал, что это был счастливый случай, что на противоположной стороне проспекта в это время не было потока встречных машин, удивительно и то, что автобус на этом катке всё же умудрился вывернуться. Словом, я понял, что нам всем крупно повезло, тогда как дело могло бы закончиться весьма плачевно. И я почувствовал, как в меня пробирается страх. Я понял, что со мной происходит, и перестал думать об этом. Но ведь я мог поступить и иначе. Я мог начать представлять возможные ситуации, например, как весь танец автобуса выглядел бы, если бы он шел на большой скорости, или если бы снизу шли машины, и, т.о. продолжая, я вполне смог бы выработать у себя фобию езды на автобусах, во всяком случае, в условиях гололеда. А если постараться, то границы представляемых опасностей, связанных с автобусом, можно было бы раздвинуть и как угодно широко. Таким образом, вот вам механизм формирования всевозможных фобий. Достаточно пережить нечто, чтобы затем создать и пережить всевозможные сцены, которых вы являетесь участником - и соответствующая фобия готова. А отсюда мы получаем ключ к формированию вообще всевозможных рефлекторных схем, которые начнут определять наши эмоции относительно тех или иных событий. Достаточно всё это представить в сценах и среагировать на них, пережить, прочувствовать их заново, в новом виде и в новом аспекте. Обратите внимание на историю болезни Анны О. в "Этюдах об истерии". Мы видим, что всюду за невротическими проявлениями стоят сцены, производимые мозгом, причем, если вначале эти сцены Анна О. строила произвольно, то позже мозг начал их строить сам, независимо от неё, отношения между контролирующей и созидающей чувственную сторону функцией сознания и инстинктивно-рефлекторной работой мозга перевернулись, и слуга превратился в господина, рефлекс стал господствовать над сознанием, вытесняя его на периферию.
В нашей практической жизни всё это происходит, конечно, стихийно. Испытав те или иные впечатления, мы непроизвольно, непреднамеренно, неконтролируемо начинаем перепроигрывать их, формируя тем самым к рефлекторные, непроизвольные отношения к актуально происходящим событиям.
Следуем далее вслед за Джемсом: "Прежде всего, обратим внимание на тот факт, что каждое восприятие путем известного рода физического воздействия оказывает на наш организм широко распространяющееся действие, предшествующее возникновению в нас эмоции или эмоционального образа... Если мы, гуляя в лесу, вдруг замечаем что-то темное, двигающееся, наше сердце перестает биться, и мы задерживаем дыханье мгновенно, не успев еще образовать в голове своей никакой определенной идеи об опасности." Итак, здесь: есть восприятие, следствием которого является физиологическая реакция, которая возникает до возникновения в нас эмоции или эмоционального образа. Но что такое эмоция или эмоциональный образ в понимании Джемса? Это осознание ситуации и нашего положения в ней. Справедливо ли это положение, а именно осознание эмоции после наступления в нас физиологических изменений в результате восприятия воздействий раздражителей? Да. Но ведь это - осознание того, что есть, а именно, возникшего эмоционального состояния. Само это осознание явилось результатом ориентировочной реакции относительно произошедших физиологических изменений. Я хочу сказать этим, что никакое непосредственное раздражение не может мгновенно вызвать у вас реакцию на него, если в вас уже не существуют соответствующие ему схемы и в вашей душевной жизни не присутствует соответствующее напряжение и готовность к его восприятию. Т.о., что мы получаем? Мы получаем смещение фокуса я с внешней реальности на текущую душевную жизнь. Точно также как в собственно физиологических отправлениях организма мы имеем также непрерывные душевные отправления. Положение вещей таково, что либо душевная жизнь человека оказывается погруженной в реальность и подчинена ей, либо, напротив, в фокусе субъекта оказывается его душевная жизнь, и тогда реальность оказывается непосредственно привязана к душевной жизни, а реальность субъекта оказывается не чем иным, как её выражением. Мы даже можем сказать, при каких условиях фокус я человека направлен на реальность или душевную жизнь. Это видно из истории болезни Анны О. Это была интеллектуально развитая девушка, и пока она училась, её мозг был загружен, он должен был соответствовать требованиям, предъявляемым к ней учебой. И поэтому её душевная жизнь была подчинена реальности. Однако после учебы мозг, привыкший к учебе, оказался бездеятельными, и вот тут-то и произошло смещение с реальности на душевную жизнь, и то, что относилось к реальности, оказалось смещено на душевную жизнь.
Поэтому, когда речь идет о восприятии, то есть о внешнем раздражении, то это означает, что внешний раздражитель выступил в качестве условного раздражителя какого-то безусловного рефлекса. В связи с этим, по поводу сущности безусловного рефлекса. Под безусловным рефлексом я понимаю врожденные инстинктивные реакции, которые для сознания проявляют себя в виде аффектов.
("Аффект -(душевное волнение, страсть) нервно-психическое возбуждение с утратой волевого контроля вследствие временного выпадения (торможения) деятельности коры головного мозга." "Эмоция -(возбуждать, волновать) чувство, переживание, душевное волнение (гнев, страх, радость и т.д.)"[1])
Аффект может рассматриваться в качестве крайней формы выражения эмоции. Если аффект проявляется в торможении деятельности коры, отключающем последнюю, то эмоция оказывает частичное воздействие на кору, вследствие чего кора перестает полностью контролировать реальность, начиная наблюдать душевную жизнь. Т.о. происходит раскол между инстинктивно рефлекторным отношением к реальности, регулируемым чувственным, эмоциональным отношением к ней, и наблюдением сознания за этой реальностью и отражением этих процессов в сознании. Это соответствует одной из возможных форм отношения между двумя сторонами противоположности - сознания и бессознательного, человеческой и животной частей мозга.
Весьма интересным представляется следующий эпизод, представленный Джеймсом из своей жизни: "Автор живо помнит свое удивление, когда он 7–8-летним мальчиком упал однажды в обморок при виде крови, которая после кровопускания, произведенного над лошадью, находилась в ведре; в этом ведре была палка, он начал размешивать этой палкой жидкость, которая капала с палки в ведро, причем не испытывал ничего, кроме детского любопытства. Вдруг свет померк в его глазах, в ушах поднялся шум, и он потерял сознание. Он раньше никогда не слышал о том, что вид крови может вызывать в людях тошноту и обморок, и питал к ней так мало отвращения и так мало усматривал в ней опасного, что даже в столь нежном возрасте не мог не удивляться тому, как простое присутствие ведра красной жидкости может оказывать такое потрясающее действие на организм". Конечно, за всем этим стояла душевная работа, в процессе которой была осознана связь между событием - лощадью, у которой пускали кровь, и, пожалуй, осознанием сущности и значения этого пускания крови. Здесь должна была произойти идентификация себя с лошадью или лошади с собой, то есть ощущение, что из него выпускают кровь или каково это для лошади со срабатыванием в этот момент инстинкта жизни. Ведь не случайно в это время у него была включена ориентировочная реакция, которая как раз и позволяет чувствовать значение действия. Отсюда и обморок.
Я могу привести нечто подобное из собственного опыта. В детстве я был не то чтобы болезненным ребенком, но у меня часто брали кровь из пальца. Я на это как бы не обращал внимания. Мне, как и Джемсу, в то время было где-то 7-8 лет. И как-то я в очередной раз пошел сдавать кровь. К этому времени у меня уже было неосознанное ощущение, связанное с этой операцией, то есть для меня это уже было невыносимо. но я этого не знал (не осознавал). Я как-то в очередной раз сдал кровь, и вдруг врач мне говорит: "Тебе плохо, ты побледнел" - и отвела меня на кушетку, хотя мне и казалось, что со мной всё в порядке, и я удивился словам врача.. Но теперь моё сознание оказалось привлечено к тому, что происходило со мной "внутри", и тогда у меня и высветилась причина моего состояния. Эта причина заключалась в ощущение давления на палец, когда брали кровь. С тех пор упоминание о крови вызывает во мне это ощущение в пальце, сердцебиение и неуправляемое, полуобморочное состояние. Т.о., мы видим, что существует независящая от нас наша чувственная (нервная) реальность и её состояние, с одной стороны, и наше сознание её- с другой. И когда образуется связь между сознанием и бессознательным состоянием при условии доминирования последнего, то возникает система с положительной обратной связью, которая усиливает бессознательные ощущения за счет перевода их в фокус сознания и сознательного реагирования на сверхраздражитель.
Для того, чтобы могла образоваться рефлекторная связь, необходимо осознание объективной причины, вызывающей нервное состояние, и тогда любые раздражители, ассоциативно связанные с этой причиной, будут вызывать реакцию также и в её отсутствие, и при этом непосредственное, прямое торможение этой реакции оказывается невозможным, и это связано с тем, что сознание оказывается фиксировано на болезненном ощущении, и его невозможно переключить на что либо другое.
Т.о., каков генез невротического отношения: должно существовать невыносимое напряжение в какой-то части нервной системы. Оно будет сохраняться в снятом (скрытом) виде на этом участке до тех пор, пока не будет осознанно. Как только возникнет его осознание, соответственно, возникнет реакция на это существующее раздражение, в рассмотренных примерах - защитная. В частности, потеря сознания - это защитная реакция, защищающая мозг от перенапряжения. (Притворные женские обмороки подчиняются формуле "как если бы" и выполняют защитные функции как настоящие обмороки. Так же, как и последующее послеобморочное поведение, продолжающее эту игру)
Так, например, если известное лицо испытывает одновременно неспособность глубоко дышать, биениe сердца, своеобразную перемену в функциях пневмогастрического нерва, называемую «сердечной тоской», стремление принять неподвижное распростертое положение и сверх того еще другие неисследованные процессы во внутренностях, то общая комбинация этих явлений порождает в нем чувство страха, и он становится жертвою хорошо знакомого некоторым смертельного испуга. Мой знакомый, которому случалось испытывать припадки этой ужаснейшей болезни, рассказывал мне, что у него центром душевных страданий были сердечная область и дыхательный аппарат; что главное усилие его побороть припадок заключалось в контролировании дыхания и замедлении сердцебиения, и что страх его исчезал, как только ему удавалось начать глубоко вздыхать и выпрямиться. Этот отрывок напомнил мне об одном важном замечании П.Я.Гальперина по поводу больных грудной жабой и о слитости у них физиологических ощущений, связанных с затруднением дыхания и осознанием чувства приближающейся смерти, этой формы единства и соответствия физиологических ощущений и психологического осознания их. В результате этого возникает своеобразный круг системы с положительной обратной связью, в котором физиологические ощущения включали паническое сознание, которое, в свою очередь, усиливало приступ. Помимо этого впоследствии возникал панический страх перед наступлением приступа, который, в свою очередь, программировал его. Задача состояла в том, чтобы разорвать этот порочный круг между ощущением и возникающим и надстраивающимся над ним чувством приближающейся смерти. Лишь после того, как удавалось фиксировать внимание больных на переживаемых ими физиологических ощущениях, удавалось отсечь чувственную составляющую. Т.о. мы получаем треугольник отношений: ощущения - чувства - сознание, и существенным является вопрос, на что именно - на чувство или ощущение - оказывается замкнуто сознание.
Рис.2 иллюстрирует эти отношения. Рис.2а: в отношении ощущение-чувство положено
чувство, снято ощущение, поэтому для сознания доступно чувство, им-то и
определяется влияние сознания на ощущения. Система с положительной обратной
связью. При этом сознание является чувственным и регулируется импульсами от
чувства. Рис. 2б: Положено ощущение, снято чувство. поэтому для сознания доступно ощущение и возникает возможность сознательного регулирования чувственного влияния на ощущения. Это - система с отрицательной обратной связью.
Здесь эмоция есть просто ощущение телесного cocтояния и причиной своей имеет чисто физиологический процесс. Т.о., мы имеем две возможные противоположные формулировки: с одной стороны, эмоция есть следствие физиологического процесса, с другой - физиологический процесс вызывается эмоцией. Два положения, которые формально отрицают друг друга. Однако это говорит всего лишь о том, что мы имеем дело с системным отношением, отношением противоположностей, в которых в качестве положенной может выступать одна либо другая сторона, и в этом случае видимость в качестве причины называет положенную сторону. На деле это не так, поскольку причина и следствие замкнуты друг на друга.
Далее, обратим внимание на то, что всякая телесная перемена, какова бы она ни была, отчетливо или смутно ощущается нами в момент своего появления. Если читателю не случалось до сих пор обращать внимание на это обстоятельство, то он может с интересом и удивлением заметить, как много ощущений в различных частях тела являются характеристическими признаками, сопровождающими те или другие эмоциональные состояния eго духа. Нет оснований ожидать, что читатель ради столь курьезного психологического анализа будет задерживать в себе самонаблюдением порывы увлекательной страсти, но он может наблюдать эмоции, происходящие в нем при более спокойных состояниях духа, и выводы, которые будут справедливы относительно слабых степеней эмоции, могут быть распространены на те же эмоции при большей интенсивности. Во всем объеме, занимаемом нашим телом, мы при эмоции испытываем очень живо разнородные ощущения, от каждой части его в сознание проникают различные чувственные впечатления, из которых слагается чувство личности, постоянно сознаваемое каждым человеком. Удивительно, какие незначительные поводы вызывают нередко в нашем сознании эти комплексы чувствований. Будучи хотя бы в самой слабой степени огорчены чем-нибудь, мы можем заметить, что наше душевное состояние физиологически всегда выражается главным образом сокращением глаз и мышц бровей. При неожиданном затруднении мы начинаем испытывать какую-то неловкость в горле, которая заставляет нас сделать глоток, прочистить горло или кашлянуть слегка; аналогичные явления наблюдаются во множестве других случаев. Здесь речь идет о проблеме, о которой речь шла выше, об отношении сознания и положенности чувства либо ощущения. Что можно дополнительно заметить по этому поводу. В активной, практической деятельности внимание человека фиксируется на внешней среде, и мы не замечаем, что при этом происходит с нашим телом. Наши отношения с внешностью являются чувственно (рефлекторно) психологическими отношениями. Наше сознание оказывается ориентировано по отношению к внешней среде, с которой мы взаимодействуем, и в этих отношениях с внешней средой в зависимости от соотносительных давлений субъекта на внешнюю среду и внешней среды на субъекта мы получаем положенность и самореализацию наших чувств и лежащих за ними инстинктов в первом, либо положенность сознания во втором случае
Из рис. 3 представлен двойственный
характер отношения сознания и чувства, поскольку они, с одной стороны,
соотносятся с внешней средой субъекта, отражая её, с другой стороны, с
ощущениями. которые идут от его внутренней среды, от его тела. Ясно, что
отношения положенности либо снятости сознания относительно чувства характерны
как для внешней, так и для внутренней среды. Но при этом мы также получаем
и положенность либо снятость внешней среды относительно тела в зависимости от
того, как ориентирована система сознание-чувство - на внешнюю среду либо на
телесную. В силу противоположности этих двух отношений оказывается сложно перейти от восприятия внешнего воздействия, которое вызывает чувственную либо сознательную реакцию на него к тем телесным ощущениям, которые связаны с этими актами, так как это требует переориентировки точки зрения на противоположную. Поэтому для этого рода исследований необходимы специальные настройки и внешние условия, позволяющие сознанию наблюдать внешние воздействия и воспринимать телесные ощущения, ими вызываемые.
В этом случае вся система обычных отношений оказывается вывернута наизнанку, так как в качестве диагонали отношений в этом случае должна быть диагональ ощущения тела - внешняя среда, тогда как сознание и чувства оказываются распределенными по разным сторонам этой диагонали т.о., что сознание наблюдает внешние воздействия, а чувства выступают в качестве прибора восприятия телесных ощущений.
Благодаря разнообразию комбинаций, в которых встречаются эти органические изменения, сопровождающие эмоции, можно сказать, исходя из отвлеченных соображений, что всякий оттенок в его целом имеет для себя особое физиологическое проявление, которое представляет такое же unicum, как самый оттенок эмоции. Огромное число отдельных частей тела, подвергающихся модификации при данной эмоции, делает столь затруднительным для человека в спокойном состоянии воспроизведение внешних проявлений любой эмоции. Когда Уолтер Кэннон утверждает, что это положение неверно, что одни и те же физиологические сдвиги могут сопровождать несколько эмоций, то следует иметь ввиду, что, во-первых, эмоция - это не предмет, а процесс, относящийся в том числе и к физиологическим реакциям как материальным носителям соответствующих эмоций; затем, никакой эксперимент не может отразить ту совокупность физиологических изменений, которые связаны с переживаемыми эмоциями; в третьих, примеры, которые приводятся, являются феноменологическими и говорят о недостаточной способности к восприятию телесных ощущений у наблюдателя, ибо когда говорят о "мурашках по телу", которые возникают при слушании музыки и вскрытии трупа, то, во-первых, это разные мурашки, во-вторых, они возникают в одном случае на фоне изменений ощущений в грудной чакре, связанных с мышечными ощущениями в области сердца, и во втором случае - желудка и импульсов тошноты. Да и сами примеры эти относятся лишь к отдельным индивидам и к их текущему частному состоянию, и не более того.
Невозможно привязать эмоцию к тому или иному событию. И, конечно, когда Блум говорит, что современные данные свидетельствуют в пользу утверждения Кэннона, аргументируя это тем, что возбуждения при сильных эмоциональных реакциях выглядят одинаково, то такого рода аргументы трудно принимать всерьёз. И далее я встречаю еще одно, странное, на мой взгляд, утверждение Блума, что де теория Кэннона-Барда вернула процесс возникновения эмоций из периферических органов обратно в мозг. Лично мне не понятно, какого рода представлением при этом руководствовался Блум, как будто какой бы то ни было инстинктивно -психологический процесс может осуществляться за пределами мозга. Единственное, что я могу предположить, это противопоставление и разрыв Блумом сознательных и бессознательных процессов.
Мы можем воспроизвести игру мышц произвольного движения, соответствующую данной эмоции, но не можем произвольно вызвать надлежащее возбуждение в коже, в железах, сердце и внутренностях. Подобно тому, как в искусственном чихании недостает чего-то, сравнительно с настоящим, так точно не производит полной иллюзии искусственное воспроизведение печали или энтузиазма при отсутствии надлежащих поводов для возникновения соответствующих настроений. Это положение представляется важнейшим в следующем отношении. Когда Джемс говорит о попытке произвольно вызвать эмоцию, оказывается, что сделать это невозможно. Можно попытаться в той или иной степени её съимитировать. Джемс говорит, что мы не можем произвольно вызвать изменения в железах, сердце и пр. Если мы возьмём артиста, вжившегося в свою роль, то представляется, что ему это в какой-то степени удается. Однако делается это им не на сознательном уровне. Артист включает соответствующие бессознательные механизмы. Когда мы имеем дело с эмоциями, то в общем случае мы наблюдаем двойственность сознательного и бессознательного и отношения между ними. Кстати, этого рода отношения прекрасно описаны Л.Толстым в "Крейцеровой сонате" в эпизоде убийства героем рассказа жены, застигнутой им с любовником.
"И подкравшись тихо, я вдруг отворил дверь. Помню выражение их лиц. Я помню это выражение, потому что выражение это доставило мне мучительную радость. Это было выражение ужаса. Этого-то мне и надо было. Я никогда не забуду выражение отчаянного ужаса, которое выступило в первую секунду на обоих их лицах, когда они увидали меня. Он сидел, кажется, за столом, но, увидав или услыхав меня, вскочил на ноги и остановился спиной к шкафу. На его лице было одно очень несомненное выражение ужаса. На ее лице было то же выражение ужаса, но с ним вместе было и другое. Если бы оно было одно, может быть, не случилось бы того, что случилось; но в выражении се лица было, по крайней мере показалось мне в первое мгновенье, было еще огорченье, недовольство тем, что нарушили ее увлечение любовью и ее счастье с ним. Ей как будто ничего не нужно было, кроме того, чтобы ей не мешали быть счастливой теперь. То и другое выражение только мгновение держалось на их лицах. Выражение ужаса в его лице тотчас же сменилось выражением вопроса: можно лгать или нет? Если можно, то надо начинать. Если нет, то начнется еще что-то другое. Но что? Он вопросительно взглянул на нее. На ее лице выражение досады и огорчения сменилось, как мне показалось, когда она взглянула на него, заботою о нем.
На мгновенье я остановился в дверях, держа кинжал за спиною. В это же мгновение он улыбнулся и до смешного равнодушным тоном начал:
- А мы вот музицировали...
- Вот не ждала,- в то же время начала и она, покоряясь его тону.
Но ни тот, ни другой не договорили: то же самое бешенство, которое я испытывал неделю тому назад, овладело мной. Опять я испытал эту потребность разрушения, насилия и восторга бешенства и отдался ему.
Оба не договорили... Началось то другое, чего он боялся, что разрывало сразу все, что они говорили. Я бросился к ней, все еще скрывая кинжал, чтобы он не помешал мне ударить ее в бок под грудью. Я выбрал это место с самого начала. В ту минуту, как я бросился к ней, он увидал, и, чего я никак не ждал от него, он схватил меня за руку и крикнул:
- Опомнитесь, что вы! Люди!
Я вырвал руку и молча бросился к нему. Его глаза встретились с моими, он вдруг побледнел как полотно, до губ, глаза сверкнули как-то особенно, и, чего я тоже никак не ожидал, он шмыгнул под фортепиано, в дверь. Я бросился было за ним, но на левой руке моей повисла тяжесть. Это была она. Я рванулся. Она еще тяжелее повисла и не выпускала. Неожиданная эта помеха, тяжесть и ее отвратительное мне прикосновение еще больше разожгли меня. Я чувствовал, что я вполне бешеный и должен быть страшен, и радовался этому. Я размахнулся изо всех сил левой рукой и локтем попал ей в самое лицо. Она вскрикнула и выпустила мою руку. Я хотел бежать за ним, но вспомнил, что было бы смешно бежать в чулках за любовником своей жены, а я не хотел быть смешон, а хотел быть страшен. Несмотря на страшное бешенство, в котором я находился, я помнил все время, какое впечатление я произвожу на других, и даже это впечатление отчасти руководило мною. Я повернулся к ней. Она упала на кушетку и, схватившись рукой за расшибленные мною глаза, смотрела на меня. В лице ее были страх и ненависть ко мне, к врагу, как у крысы, когда поднимают мышеловку, в которую она попалась. Я, по крайней мере, ничего не видел в ней, кроме этого страха и ненависти ко мне. Это был тот самый страх и ненависть ко мне, которые должна была вызвать любовь к другому. Но еще, может быть, я удержался бы и не сделал бы того, что я сделал, если бы она молчала. Но она вдруг начала говорить и хватать меня рукой за руку с кинжалом.
- Опомнись! Что ты? Что с тобой? Ничего нет, ничего, ничего... Клянусь!
Я бы и еще помедлил, но эти последние слова ее, по которым я заключил обратное, то есть, что все было, вызывали ответ. И ответ должен был быть соответствен тому настроению, в которое я привел себя, которое все шло crescendo [нарастая (итал.).] и должно было продолжать так же возвышаться. У бешенства есть тоже свои законы.
- Не лги, мерзавка! - завопил я и левой рукой схватил ее за руку, но она вырвалась. Тогда все-таки я, не выпуская кинжала, схватил ее левой рукой за горло, опрокинул навзничь и стал душить. Какая жесткая шея была... Она схватилась обеими руками за мои руки, отдирая их от горла, и я как будто этого-то и ждал, изо всех сил ударил ее кинжалом в левый бок, ниже ребер.
Когда люди говорят, что они в припадке бешенства не помнят того, что они делают,- это вздор, неправда. Я все помнил и ни на секунду не переставал помнить. Чем сильнее я разводил сам в себе пары своего бешенства, тем ярче разгорался во мне свет сознания, при котором я не мог не видеть всего того, что я делал. Всякую секунду я знал, что я делаю. Не могу сказать, чтобы я знал вперед, что я буду делать, но в ту секунду, как я делал, даже, кажется, несколько вперед, я знал, что я делаю, как будто для того, чтоб возможно было раскаяться, чтоб я мог себе сказать, что я мог остановиться. Я знал, что я ударяю ниже ребер и что кинжал войдет. В ту минуту, как я делал это, я знал, что я делаю нечто ужасное, такое, какого я никогда не делал и которое будет иметь ужасные последствия. Но сознание это мелькнуло как молния, и за сознанием тотчас же следовал поступок. И поступок сознавался с необычайной яркостью. Я слышал и помню мгновенное противодействие корсета и еще чего-то и потом погружение ножа в мягкое. Она схватилась руками за кинжал, обрезала их, но не удержала. Я долго потом, в тюрьме, после того как нравственный переворот совершился во мне, думал об этой минуте, вспоминал, что мог, и соображал. Помню на мгновение, только на мгновение, предварявшее поступок, страшное сознание того, что я убиваю и убил женщину, беззащитную женщину, мою жену. Ужас этого сознания я помню и потому заключаю и даже вспоминаю смутно, что, воткнув кинжал, я тотчас же вытащил его, желая поправить сделанное и остановить."
Т.о., эмоция связана с чувственно-инстинктивным отношением к реальности в условиях, когда сознание оказывается неэффективно. Повторюсь: эмоция по сути своей представляет собой непроизвольную психо-физиологическую реальность, материальным носителем которой являются физиологические, независящие от воли субъекта, изменения в его состоянии.
Теперь я хочу приступить к изложению самого важного пункта моей теории, который заключается в следующем: если мы представим себе какую-нибудь сильную эмоцию и попытаемся мысленно вычитать из этого состояния нашего сознания одно за другим все ощущения связанных, с ним телесных симптомов, то в конце концов от данной эмоции ничего не останется, никакого «психического материала», из которого могла бы образоваться данная эмоция. В результате же получится холодное, безразличное состояние чисто интеллектуального восприятия. Значит, бессознательные чувственно-физиологические данные как их единство, как связь физиологического ощущения и связанного с ним чувства являются единицами бессознательного, и тем самым его психо-физиологическим языком, то есть являются вещью, которой образуется актуальная непосредственная инстинктивно-рефлекторная реальность субъекта. Это - область бессознательного, связанная со снятым, правым полушарием у праворуких, с которым соотносится "осознающее" левое полушарие, представляющее собой не непосредственную, а опосредованную, отраженную схему отношений субъекта как с его внешней средой, так и с самим собой. В то же время мы видим, что объективная составляющая эмоции принадлежит правому полушарию. Следовательно, при условиях, определяемых как текущей фазой цикла отношений между полушариями, так и сбоем в системной работе полушарий левое полушарие затормаживается, обусловливая непроизвольное взаимодействие с внешней средой, непосредственным выходом во внешнюю среду правого полушария.
Скляр:
"Я полагаю, что в данном случае следует говорить не столько об отношениях между полушариями, сколько об отношениях коры и подкорки и доминировании той либо друугой стороны"
Большинство лиц, которых я просил проверить мое положение путем самонаблюдения, вполне соглашались со мною, но некоторые упорно продолжали утверждать, что их самонаблюдение не оправдывает моей гипотезы. Mногиe не могут только понять самого вопроса. Например, просишь их устранить из сознания всякое чувство смеха и всякую наклонность к смеху при виде смешного предмета и потом сказать, в чем будет тогда заключаться смешная сторона данного предмета, не останется ли тогда в сознании простое восприятие предмета, принадлежащего к классу «смешных»; на это они упорно отвечают, что это физически невозможно, и что они всегда вынуждены смеяться, видя смешной предмет. Между тем задача, которую я предлагал им, заключалась не в том, чтобы, глядя на смешной предмет, на самом деле уничтожить в себе всякое стремление к смеху. Это — задача чисто спекулятивного характера, и заключается она в мысленном устранении некоторых чувственных элементов из эмоционального состояния, взятого в его целом, и определении того, каковы бы были в таком случае остаточные элементы. Выше у меня шла речь о необходимости разделения чувственного отношения к реальности и рационального применительно к единству "ощущение тела - чувство". В настоящем тексте Джемса речь относится к смешливой реакции субъекта на внешний объект, и речь идет об отделении ощущений от эмоционально отражаемых компонентов объекта, вызывающих смех. Это - алгоритм, позволяющий разрушить единство субъективного чувственного восприятия объекта и его объективных характеристик. Возьмите в связи с этим немца, не понимающего русских анекдотов. Что вы можете сказать о соотношении в его восприятии чувственной и рациональной составляющих, относящихся к объекту?
Я совершенно не могу представить себе, что за эмоция страха останется в нашем сознании, если устранить из него чувства, связанные с усиленным сердцебиением, с коротким дыханием, дрожанием губ, с расслаблением членов, с «гусиной» кожей и с возбуждениями во внутренностях. Может ли кто-нибудь представить себе состояние гнева и вообразить при этом тотчас же не волнение в груди, прилив крови к лицу, расширение ноздрей, стискивание зубов и стремление к энергичным поступкам, а, наоборот, мышцы в ненапряженном состоянии, ровное дыхание и спокойное лицо. Автор, по крайней мере, безусловно не может этого сделать. В данном случае, по его мнению, гнев должен совершенно отсутствовать, как чувство, связанное с известными наружными проявлениями, и можно предположить, что в остатке получится только спокойное, бесстрастное суждение, всецело принадлeжaщee интеллектуальной области, именно, мысль о том, что известное лицо или лица заслуживают наказания за свои грехи. Если хотите, то в этом высказывании содержится алгоритм, который позволяет избежать возникновение невроза. Какие вещи мы получаем: 1. Пусть есть раздражитель, вызвавший в нас какую-то эмоцию и пусть условия наши таковы, что мы не можем позволить себе её проявление, её разрядку. Это - классическая форма формирования невроза (у нас будет семинар по Павлову, и там это будет рассмотрена физиологическая сторона этого дела). Поскольку вы допустили образование эмоции, вы оказываетесь в её плену. Предпринимая попытки затормозить её проявления, вы пытаетесь пустить возникший эмоциональный заряд по другому, безопасному для вас пути. Если такого рода переключение вам удается, вы сравнительно легко отделываетесь. Если же нет, то эмоциональный заряд ударит по вашей соматике - сердцу, сосудам, желудочно - кишечному тракту и т.д.. А однажды образовавшаяся такого рода связь начнет воспроизводить себя в повторяющихся ситуациях, усугубляя болезнь. Когда сегодня говорят о пандемии ИБС, ИБМ, гипертонии, кончающихся инфарктами и инсультами, то это не что иное, как последствия действия задержанных эмоций. Эмоцию, которая возникла, нельзя задержать. Она разрядится, хотите вы этого или не хотите. Просто она изменит предмет своего воздействия, устремившись на наименее защищенные объекты - то ли тех людей, на которых вы разрядите свои эмоции, то ли на ваше собственное тело, на слабейшей части которого они разрядятся.
2. Защита от эмоций - рациональная переработка ситуаций, которая позволяет избежать формирования самих эмоций. Однако человек не может существовать вовсе без эмоций, более того, прав Достоевский, когда говорит, что человеку нужно столько же несчастья, сколько счастья. Но когда человеку действительно нужно несчастье, оно ему доставляет удовлетворение. Поэтому рациональная переработка должна относиться, видимо, только к явно разрушающим нас эмоциям.
Я не утверждаю, что такая эмоция есть нечто, противоречащее природе вещей, и что чистые духи осуждены на бесстрастное интеллектуальное бытие. Я хочу только сказать, что для нас эмоция, отрешенная от всяких телесных чувствований, есть нечто непредставимое. Чем более я анализирую мои душевные состояния, тем более я убеждаюсь, что «грубые» страсти и увлечения, испытываемые мною, в сущности создаются и вызываются теми телесными переменами, которые мы обыкновенно называем их проявлениями или результатами.
Возьмите такую ситуацию: Вы идете и вдруг обнаруживаете, что ваше настроение резко изменилось, хотя как будто ничего не произошло. Вы задаетесь о причине этого и начинаете искать тот момент, с которого всё началось. И вы обнаруживаете какой-то раздражитель, сам по себе индифферентный, который вызвал в вас ассоциацию (непроизвольное воспоминание, образ), которая мгновенно перевернула ваше психофизиологическое состояние, переместив вас в иную реальность.
И тем более мне начинает казаться вероятным, что, сделайся мой организм анэстетичным (нечувствительным), жизнь аффектов, как приятных, так и неприятных, станет для меня совершенно чуждой, и мне придется влачить существование чисто познавательного или интеллектуального характера. Хотя такое существование и казалось идеалом для древних мудрецов, но для нас, отстоящих всего на несколько поколений от философской эпохи, выдвинувшей на первый план чувственность, оно должно казаться слишком апатичным, безжизненным, чтобы к нему стоило так упорно стремиться. Здесь есть еще одна сторона, связанная с телом как источником ощущений: вы можете отчетливо проследить, как физиологические состояния вашего тела отражаются на вашем эмоциональном состоянии: в зависимости от состояния генитальной сферы, её удовлетворения либо пресыщения, у вас возникает "сон наяву", сексуальные образы преследуют вас, и, соответственно, объекты этих образов вызывают в вас сильнейшие эмоции, определяя доминирующий вектор и работы мозга, и чувств, и ощущений. Но точно также и ваши отношения с внешней средой вызывают в вас эмоции, определяемые ею: отсутствие денег вызывает в вас депрессию, замешанную на агрессивности. Т.о., эмоция - это не нечто, существующее само по себе, это - один из компонентов, обусловливающий отношения организма с внешней средой.
Если предлагаемая мною теория верна, то в таком случае каждая эмоция есть результат соединения в один комплекс психических элементов, из которых каждый обусловлен определенным физиологическим процессом. Составные элементы, из которых слагается всякая перемена в организме, есть результат рефлекса, вызванного внешним раздражителем.
... Теперь же дело идет о выяснении причин эмоций: «Какие именно модификации вызывает в нас тот или другой объект?» и: «Почему он вызывает в нас именно те, а не другие модификации?»
... раз мы выяснили, что причиной эмоций являются бесчисленные рефлекторные акты, возникающие под влиянием внешних объектов и немедленно сознаваемые нами, Здесь необходимо подчеркнуть то обстоятельство, что рефлекторные схемы не есть нечто изначально данное. Они образуются и затормаживаются, и отсюда следует, что эмоциональные реакции обусловлены рефлекторными схемами. Но здесь следует говорить не просто о горизонтально расположенных рефлекторных схемах, и не просто сетях, которые обусловлены рефлекторными схемами, но также о существовании рефлексов над рефлексами, или метарефлексами, которые должны формироваться произвольно правым объясняющим полушарием, ибо само деление полушарий на объясняющее и действующее должно связываться с понятиями произвольного и непроизвольного отношения и соотношения этих двух сторон в поведении субъекта. то нам тотчас же становится понятным, почему может существовать бесчисленное множество эмоций, и почему у отдельных индивидов они могут неопределенно варьировать и по составу, и по мотивам, вызывающим иx. Дело в том, что в рефлекторном акте нет ничего неизменного, абсолютного. Возможны весьма различные действия рефлекса, и эти действия, как известно, варьируют до бесконечности.
Короче говоря: любая классификация эмоций может считаться «истинной» или «естественной», коль скоро она удовлетворяет своему назначению, и вопросы вроде: «Каково «истинное» или «типичное» выражение гнева и страха?» не имеют никакого объективного значения. Вместо решения подобных вопросов мы должны заняться выяснением того, как могла произойти та или другая «экспрессия» страха или гнева — и это составляет, с одной стороны, задачу физиологической механики, с другой — задачу истории человеческой психики, задачу, которая, как и все научные задачи, по существу разрешима, хотя и трудно, может быть, найти ее решениe. Немного ниже я приведу попытки, которые делались для ее решения.
Если моя теория справедлива, то она должна подтвердиться следующим косвенным доказательством: согласно ей, вызывая в себе произвольно при спокойном состоянии духа так называемые внешние проявления той или другой эмоции, мы должны испытывать и самую эмоцию. Предположение это, насколько его можно было проверить опытом, скорее подтверждается, чем опровергается последним. Всякий знает, до какой степени бегство усиливает в нас паническое чувство страха, и как можно усилить в себе чувства гнева или печали, дав волю их внешним проявлениям. Возобновляя рыдания, мы усиливаем в себе чувство горя, и каждый новый припадок плача еще более усиливает горесть, пока не наступает, наконец, успокоение, обусловленное утомлением и видимым ослаблением физического возбуждения. Всякий знает, как в гневе мы доводим себя до высшей точки возбуждения, воспроизводя несколько раз подряд внешние проявления гнева. Выше мы говорили о том, что физиологические проявления являются материальным носителем эмоции. Поэтому естественно, что если вы произвольно запускаете материальный носитель по определенной программе, то он вызывает в нас восприятие соответствующих ему эмоциональных состояний, которые, в свою очередь, усиливают физиологические состояния. Т.о., эмоциональная (чувственная составляющая) и телесное состояние оказываются взаимно связаны положительной обратной связью, которые усиливают друг друга, и их затухание обусловлено только усталостью. Подавите в себе внешнее проявление страсти, и она замрет в вас. Прежде чем отдаться вспышке гнева, попробуйте сосчитать до десяти — и повод к гневу покажется вам до смешного ничтожным. Здесь можно сказать, что возникновение эмоции опережает сознательную переработку раздражения. Но для этого необходимо, чтобы уже был осуществлен сдвиг в сознании в направлении доминирования правого полушария. Только в этом случае раздражители будут перерабатываться на чувственном уровне, тогда как рационализирующее сознание окажется вытесненным либо лишь "присутствующим при сем". Но если у нас положено левое полушарие, то переработка материала, напротив, окажется лишенной чувственной составляющей. Я ввел бы понятия рационального и чувственного сознания и полагаю, что это было бы правильно. Это - две формы сознания, противостоящие друг другу и вместе образующие систему противоположностей. И, соответственно, характеристики поведения со стороны его эмоционального или рационального отношения определяются видом взаимодействия этих двух сторон. Чтобы придать себе храбрости, мы свистим и тем, действительно, придаем себе уверенность. С другой стороны, попробуйте просидеть целый день в задумчивой позе, поминутно вздыхая и отвечая упавшим голосом на расспросы окружающих, и вы тем еще усилите ваше меланхолическое нacтpoeние.
Мне могут возразить на мою теорию, что иногда, задерживая проявление эмоции, мы ее усиливаем. Мучительно то состояние духа, которое испытываешь, когда обстоятельства заставляют удерживаться от смеха; гнев, подавленный страхом, превращается в сильнейшую ненависть. Наоборот, свободное проявление эмоций дает облегчение.
Возражение это — скорее кажущееся, чем реально обоснованное. Во время экспрессии эмоция всегда чувствуется. После экспрессии, когда в нервных центрах совершился нормальный разряд, мы более не испытываем эмоции. Но и в тех случаях, когда экспрессия в мимике лица подавлена нами, внутреннее возбуждение в груди и в животе может проявляться с тем большей силой, как, например, при подавленном смехе; или эмоция вследствие комбинации вызывающего ее объекта с задерживающим ее влиянием может переродиться в совершенно другую эмоцию, которая, быть может, сопровождается иным и более сильным органическим возбуждением. Если бы я имел желание убить моего врага, но не осмелился бы сделать это, то моя эмоция была бы совершенно иною, сравнительно с той, которая овладела бы мною в том случае, когда бы я осуществил мое желание. В общем это возражение несостоятельно. Джемс не рассматривает вопроса о путях формирования невроза. Если я хочу убить своего врага и не имею возможности этого сделать, то, если я каким-либо способом не сублимирую эмоцию, она останется со мной постоянно, и будет действовать, за неимением своего объекта в лице врага, на мой собственный организм, разрушая его. Любая запертая эмоция никуда не уходит, постоянно возвращается. В то же время, положительное значение эмоций состоит в том, что ими определяется энергетический заряд действий. Пусть вы кого-то любите. Если вы на каждом углу, каждому встречному - поперечому начнете рассказывать о своей любви, то при встрече с предметом любви вы обнаружите, что уже не испытываете к нему никаких эмоций.
У всех лиц, одаренных чувствительностью и впечатлительностью, тонкие эмоции всегда были связаны с телесным возбуждением: нравственная справедливость отражается в звуках голоса или в выражении глаз и т.п. То, что мы называем восхищением, всегда бывает связано с телесным возбуждением, хотя бы мотивы, вызвавшие его, были чисто интеллектуального характера. Если ловкое доказательство или блестящая острота не вызывают в нас настоящего смеха, если мы не испытываем телесного возбуждения при виде справедливого или великодушного поступка, то наше душевное состояние едва ли может быть названо эмоцией. De facto здесь происходит просто интеллектуальное восприятие явлений, которые относятся нами к группе ловких, остроумных или справедливых, великодушных и т.п. Подобные состояния сознания, зaключaющие в себе простое суждение, следует отнести скорее к познавательным, чем к эмоциональным душевным процессам.
Ниже я привожу подробные признаки телесных проявлений страха из статьи Джемса и затем его же текст о происхождении эмоциональных реакций. Значение последнего в том, что эмоции рассматриваются как проявление уже существующих рефлекторных схем, инстинктивных либо приоборетенных. Т.о. получается такая вещь, что эмоция есть проявление субъективного отношения субъекта к раздражителю. Значение этого отношения, как и существования объясняющего полушария, заключается, в частности, в обеспечении опережающего отражения реальности. Действительно, если мы возьмем рефлекс, то в известной мере это - чувствующая машина. В нем есть импульсы, есть устремления, но здесь нет результата. Я думаю, что отношение между левым и правым полушариями состоит в том, имея ввиду рефлекторную сторону, что левым полушарием видится результат, то есть оно видит связь между раздражителем и результатом что становится благодаря опосредованному отношению к реальности объясняющего полушария: оно действует в идеальной сфере, поскольку его объектом является отражение, образ, а не прообраз. Отношение здесь должно быть таким: левое полушарие: раздражитель-результат либо результат-раздражитель. Затем запуск рефлекторной схемы правого полушария на выполнение и получение результата. Т.о., результат заранее предвидится и контролируется. Эмоции возникают тогда, когда с раздражителем связываются ранее испытанные и не преодоленные отрицательные последствия предшествующих рефлекторных опытов.
Описание страха. Как образчик лучшего описания симптомов эмоции, я приведу здесь дарвиновское описание симптомов страха: «Страху нередко предшествует изумление и так тесно бывает c ним связано, что оба они немедленно оказывают действие на чувства зрения и слуха. В обоих случаях глаза и рот широко раскрываются, брови приподнимаются. Испуганный человек в первую минуту останавливается, как вкопанный, задерживая дыхание и оставаясь неподвижным, или пригибается к земле, как бы стараясь инстинктивно остаться незамеченным. Сердце бьется быстро, с силою ударяясь в ребра, хотя крайне сомнительно, чтобы оно при этом работало более усиленно, чем обыкновенно, посылая больший против обыкновенного приток крови ко всем частям тела, так как кожа при этом мгновенно бледнеет, как перед наступлением обморока. Мы можем убедиться в том, что чувство сильного страха оказывает значительное влияние на кожу, обратив внимание на удивительное мгновенно наступающее при этом выделение пота. Это потоотделение тем замечательнее, что поверхность кожи при этом холодна (откуда возникло и выражение: холодный пот), между тем как при нормальном выделeнии пота из потовых желез поверхность кожи бывает горяча. Волосы на коже становятся при этом дыбом, и мышцы начинают дрожать. В связи с нарушением нормального порядка в деятельности сердца, дыхание становится учащенным. Слюнные железы перестают правильно действовать, рот высыхает и часто то открывается, то снова закрывается. Я заметил также, что при легком испуге появляется сильное желание зевать. Одним из наиболе характерных симптомов страха является дрожание всех мышц тела, нередко оно прежде всего замечается на губах. Вследствие этого, а также вследствие сухости рта, голос становится сиплым, глухим, а иногда и совершенно пропадает.
Когда страх возрастает до агонии ужаса, мы получаем новую картину эмоциональных реакций. Сердце бьется совершенно беспорядочно, останавливается, и наступает обморок; лицо покрыто мертвенной бледностыо; дыхание затруднено, крылья ноздрей широко раздвинуты, губы конвульсивно двигаются, как у человека, который задыхается, впалые щеки дрожат, в горле происходят глотание и вдыхание, выпученные, почти не покрытые веками глаза устремлены на объект страха или безостановочно вращаются из стороны в сторону.
Говорят, что зрачки при этом бывают непомерно расширены. Все мышцы коченеют или приходят в конвульсивные движения, кулаки попеременно то сжимаются, то разжимаются, нередко эти движения бывают судорожными. Руки бывают или простерты вперед, или могут безпорядочно охватывать голову. Г-н Гагенауер видел этот последний жест у испуганного австралийца. В других случаях появляется внезапное неудержимое стремление обратиться в бегство, это стремление бывает столь сильно, что самые храбрые солдаты могут быть охвачены внезапной паникой.
ПРОИСХОЖДЕНИЕ ЭМОЦИОНАЛЬНЫХ РЕАКЦИЙ
Каким путем различные объекты, вызывающие эмоцию, порождают в нас такие-то определенные виды телесного возбуждения? Этот вопрос был поднят только весьма недавно, но были уже сделаны с тех пор интересные попытки дать на него ответ.
Некоторые из видов экспрессии можно рассматривать как повторение в слабой форме движений, которые прежде (когда еще они выражались в более резкой форме) были полезны для индинидуума. Другие виды экспрессии подобным же образом можно считать воспроизведением в слабой форме движений, которые при других условиях являлись необходимыми физиологическими дополнениями полезных движений. Примером подобных эмоциональных реакций может служить прерывистость дыхания при гневе или страхе, которая представляет, так сказать, органический отголосок, неполное воспроизведение того состояния, когда человеку приходилось, действительно, тяжело дышать в борьбе с врагом или в стремительном бегстве. Таковы, по крайней мере, догадки Спенсера по этому вопросу, догадки, нашедшие подтверждение со стороны других ученых. Он был также, насколько мне известно, первым ученым, высказавшим предположение, что другие движения при страхе и гневе можно рассматривать в качестве рудиментарных остатков движений, которые первоначально были полезными. «Испытывать в слабой степени,» — говорит он, — «психические состояния, сопровождающие получение ран или обращение в бегство, значит чувствовать то, что мы называем страхом. Испытывать в слабой степени душевные состояния, связанные со схватыванием добычи, убиванием и съеданием ее, все равно, что желать схватить добычу, убить и съесть. Единственный язык наших склонностей служит доказательством тому, что наклонности к известным действиям суть не что иное, как зарождающиеся психические возбуждения, связанные с данными действиями. Сильный страх выражается криком, стремлением к бегству, сердечным трепетом, дрожью — словом, симптомами, сопровождающими действительные страдания, испытываемые от объекта, который внушает намстрах. Страсти, связанные с разрушением, уничтожением чего-нибудь, выражаются в общем напряжении мышечной системы, в скрежете зубами, выпускании когтей, расширении глаз и фыркании — все это слабые проявления тех действий, которыми сопровождается yбиение добычи. К этим объективным данным всякий может прибавить из личного опыта немало фактов, значение которых так же понятно. Каждый может на самом себе убедиться, что душевное состояние, вызываемое страхом, заключается в представлении некоторых неприятных явлений, ожидающих нас впереди; и что душевное состояние, называемое гневом, заключается в представлении действий, связанных с причинением кому-нибудь страдания».
Принцип переживания в слабой форме реакций, полезных для нас при болеe резком столкновении с объектом данной эмоции, нашел ceбе немало приложений в опыте. Такая мелкая черта, как оскаливание зубов, обнажение верхних зубов, рассматриваются Дарвином, как нечто унаследованное нами от наших предков, которые имели большие глазные зубы (клыки) и при нападении на врага оскаливали их (как это делают теперь собаки). Подобным же образом, согласно Дарвину, поднимание бровей при направлении внимания на что-нибудь внешнее, paскрывание рта при изумлении обусловлены полезностью этих движений в крайних случаях. Поднимание бровей связано с открыванием глаз, чтобы лучше видеть, раскрывание рта — с напряженным слушанием и с быстрым вдыханием воздуха, обыкновенно предшествующим мышечным напряжениям. По Спенсеру, расширение ноздрей при гневе есть остаток тех действий, к которым прибегали наши предки, вдыхая носом воздух во время борьбы, когда, «рот их был заполнен частью тела противника, которую они захватили зубами»(!). Дрожь во время страха, по мнению Мантегацца, имеет своим назначением разогревание крови (!). Вундт полагает, что краснота лица и шеи есть процесс, имеющий целью уравновесить давление на мозг крови, приливающей к голове вследствие внезапного возбуждения сердца. Вундт и Дарвин утверждают, что то же назначение имеет излияние слез: вызывая прилив крови к лицу, они отвлекают ее от мозга. Сокращение мышц около глаз, которое в детстве имеет назначением предохранение глаза от чрезмерного прилива крови во время припадков крика у ребенка, сохраняется у взрослых в виде нахмуривания бровей, которое всегда немедленно происходит в тех случаях, когда мы сталкиваемся в мышлении или деятельности с чем-нибудь неприятным или трудным: «Так как привычка хмуриться перед каждым припадком крика или плача поддерживалась у детей в течение бесчисленного ряда поколений», — говорит Дарвин, — «то она прочно ассоциировалась с чувством наступления чего-то бедственного или неприятного. Затем при аналогичных условиях она возникла и в зрелом возрасте, хотя никогда не доходила до припадка плача. Крик и плач мы начинаеме произвольно подавлять в ранний период жизни, от наклонности же хмуриться едва ли можно когда-либо отучиться». Другой принцип, которому Дарвин, может быть, не отдает полной справедливости, может быть назван принципом аналогичного реагирования на аналогичные чувственные стимулы. Есть целый ряд прилагательных, которые мы метафорически применяем к впечатлениям, принадлежащим различным чувственным облас- тям — чувственные впечатления всевозможных классов могут быть сладки, богаты или прочны, ощущения всех классов могут быть остры. Согласно с этим, Вундт и Пидерит рассматривают многие из наиболее выразительных реакций на моральные мотивы как символически употребляемые выражения вкусовых впечатлений. Наше отношение к чувственным впечатлениям, имеющим аналогию с ощущениями сладкого, горького, кислого выражается в движениях, сходных с теми, которыми мы передаем соответствующие вкусовые впечатления: «Все душевные состояния, которые язык метафорически обозначаст горькими, терпкими, сладкими, характеризуются мимическими движениями рта, представляющими аналогию с выражением соответствующих вкусовых впечатлений. Та же аналогичная мимика наблюдается в выражениях отвращения и довольства. Выражение отвращения есть начальное движение для извержения рвоты; выражение довольства аналогично с улыбкой человека, сосущего что-нибудь сладкое или пробующего что-нибудь губами. Обычный между нами жест отрицания — вращение головы из стороны в сторону около ее оси — есть остаток того движения, которое обыкновенно производится детьми для того, чтобы воспрепятствовать чему-нибудь неприятному проникнуть им в рот, и которое можно постоянно наблюдать в детской. Оно возникает у нас в том случае, когда стимулом является даже простая идея о чем-нибудь неблагоприятном. Подобным же образом утвердительное кивание головы представляет аналогию с нагибанием головы для принятия пищи. У женщин аналогия между движениями, связанными вполне определенно первоначально с обонянием, и выражением морального и социального презрения и антипатии настолько очевидна, что не требует пояснений. При удивлении и испуге мы мигаем, хотя бы для глаз наших не представлялось никакой опасности; отворачивание глаз на мгновение может служить вполне надежным симптомом того, что наше предложение пришлось не по вкусу данному лицу, и нас ожидает отказ». Этих примеров будет достаточно для того, чтобы показать, что такие движения экспрессивны по аналогии. Но если некоторые из наших эмоциональных реакций могут быть объяснены при помощи двух указанных нами принципов (а читатель наверное уже имел случай убедиться, как проблематично и искусственно при этом объяснение весьма многих случаев), то все-таки остается много эмоциональных реакций, которые вовсе не могу быть объяснены и должны рассматриваться нами в настоящее время как чисто идиопатические реакции на внешние раздражения. Сюда относятся: своеобразные явления, происходящие во внутренностях и внутренних железах, сухость рта, понос и рвота при сильном страхе, обильное выделение мочи при возбуждении крови и сокращение мочевого пузыря при испуге, зевание при ожидании, ощущение «куска в горле» при сильной печали, щекотание в горле и усиленное глотание при затруднительном положении, «сердечная тоска» при боязни, холодное и горячее местное и общее выпотение кожи, краснота кожи, а также некоторые другие симптомы, которые, хотя и существуют, вероятно, еще не достаточно отчетливо выделены из среды других и не получили еще особого названия. По мнению Спенсера и Мантегацца, дрожь, наблюдаемая не только при страхе, но и при многих других возбуждениях, есть явление чисто патологическое. Таковы и другие сильные симптомы ужаса — они вредны для существа, испытывающего их. В таком сложном организме, каким является нервная система, должно существовать много случайных реакций, эти реакции не могли бы развиться совершенно самостоятельно в силу одной лишь полезности, которую они могли представлять для организма. Морская болезнь, щекотливость, застенчивость, любовь к музыке, наклонность к различным опьяняющим напиткам, должны были возникнуть случайным путем. Было бы нелепо утверждать, что ни одна из эмоциональных реакций не могла бы возникнуть таким мнимо случайным путем.