на главную страницу
визитка
назад
назад карта
Как обычно, в районе 10 часов в коридоре неврологического отделения НИИ
появляются люди в белых халатах: начинается утренний обход. Впереди,
величественно неся свою голову и снисходительно и в то же время словно
прицеливаясь, взглядывая на окружающих, идет, широко размахивая руками, доктор
Марцинкевич. Остальные движутся в тянущейся за ним шлейфом его плотной ауры
самоуверенности и, я думаю, самовлюбленности: врачи, ассистенты, аспиранты и пр.
Лишь единицам удается оставаться безразличными к её действию. Большинство
воспринимает его ауру как некую данную им сверценность, и счастливо движутся в
её тумане, единицы в ней задыхаются, им плохо, но они не знают, как из неё
вырваться.
Моё отношение к доктору определила одна встреча. Вначале, когда я еще
только-только появился в отделении, я, по неизвестной мне причине, был «допущен»
доктором "в круг избранных": тут было и свысока панибратское обращение как к
меньшему "своему", и своего рода доверительное отношение. Всех этих вещей я и
никогда не понимал, не понимал и в то время. Все эти знаки снисходительного
расположения гения не вызвали во мне никакого ответного чувства, скорее вопрос:
"что это?", так что я не то чтобы специально, а на уровне подкорки фиксировался
на этом вопросе, и шерсть на загривке уже в то время поднялась дыбом. Так что
фактически уже тогда мне нужен был только повод для того, чтобы испортить
навсегда отношения с доктором. И этот повод, конечно, не заставил себя ждать.
Однажды у меня произошла встреча, которая осела в сознании. Как-то в моей орбите
оказалась девушка, студентка последних курсов. У меня сразу возникло ощущение,
что чего-то в ней не хватает, чего-то, чего я не мог объяснить словами, как
нельзя объяснить словами многих ощущений, которые не являются объектами языка.
Мне было с ней неудобно, потому что при разговоре с ней я словно проваливался в
пустоту там, где должен быть ответный смысл. Но оказалось, что и она это
чувствует, переживает это как тяжелую травму. Она говорила, что это произошло
после того, как у нее взяли в опытах пункцию мозга. Тогда, в то время, когда по
неведомым мне путям она оказалась в моей орбите, мне это было не нужно, всё это
было лишнее, и я постарался избавиться от её назойливого внимания, которое мне
было неприятно. Много спустя я, пожалуй, понял, чего она от меня хотела, и вот в
связи с каким случаем.
В Ростове чуть отойдешь в сторону от центральной магистрали, начинается частный
сектор. И я, в качестве вечного путешественника, как-то, пресытившись шумом
проспекта, свернул в переулок. И скоро перед моими глазами разыгралась такая
сцена: какой-то домишко, расшатанный хилый забор с покосившейся, зияющей дырами
калиткой, и перед калиткой стоит на задних лапах собака в ошейнике, упирается
передними лапами в калитку и настойчиво заглядывает во двор. Всё это в полной
тишине. Следующий акт. Неожиданно калитка резко открывается, появляется мужичок
с палкой, бьет этой палкой изо всех сил собаку по хребту, и так же мгновенно
исчезает, захлопнув за собой калитку. Акт третий. Собака изгибается от боли и,
подвывая и скуля, идет ко мне, к моим ногам, заглядывая мне в глаза. Мой
инстинкт заставляет меня с опаской посмотреть на неё, я испытываю неприятное
чувство от этих заглядывающих глаз и скуления, и прохожу мимо. И начинаю заново
прокручивать всю сцену. Я вспоминаю, что первое впечатление, которое я испытал,
увидев собаку - что собака, как водится, вернулась домой и хочет, чтобы её
впустили. Второе впечатление, когда при полном безмолвии появился мужичок,
ударил собаку и тут же скрылся, впечатление шока. И третье непроизвольное
впечатление, которое я испытал, когда собака, скуля от боли и заглядывая мне в
глаза, направилась ко мне, была злость: тебя бьют, а ты всё равно лезешь во
двор. И только прокрутив всё это, я понял, что означало это скуление и это
заглядывание в глаза: она мне жаловалась, она жаловалась на хозяина, что тот
несправедливо с ней обошелся. Может быть, ей было даже стыдно, что я видел всю
эту картину её унижения, но для того, чтобы восстановить в себе равновесие, ей
нужно было, чтобы кто-н. её пожалел, сказал, что она права. Она просила у меня
жалости. Но я её не пожалел. Она вызвала во мне противоположные чувства.
И я понял после этого, чего хотела от меня девушка. Она хотела жалости. Ничего в
её судьбе изменить нельзя было. Ей нужна была жалость. Почему она за этим
обратилась ко мне? Может быть, почувствовала, как и та собака, что я могу дать
ей то, что она хотела? Но чувства жалости она у меня не вызвала, как и та
скулящая собака.
И хотя эта история с девушкой никак не была напрямую связана с доктором
Марцинкевичем, но она, кажется, явилась тем детонатором, который заставил меня
«определить доктора». Теперь я понимаю, что всё это моё определение было связано
не с доктором, а с моими собственными проблемами. Но, разумеется, тогда я так не
думал, и очень быстро всё «разложил по полкам». Поводом же к этому послужило то
внешнее впечатление, которое не могло не сложиться при наблюдении за доктором.
Вот он входит в палату и его цепкий взгляд быстро обегает больных. Рядом лечащий
врач представляет очередного больного, его историю болезни. Доктор как будто не
слушает врача, даже нередко во время доклада обращается к кому-то другому,
задает какие-то вопросы. Докладывающий врач обычно не обращает на это внимание,
продолжая говорить. Видимо, здесь так заведено. И вдруг Марцинкевич что-то
услышал в отчете врача, и словно вцепливается в сказанное слово. И тогда взгляд
его выхватывает больного из окружающей неопределенности, и начинаются вопросы,
начинаются исследования, и скоро больной оказывается на операционном столе. Пока
Марцинкевич присматривался к больному, я присматривался к Марцинкевичу, и меня
всегда поражала эта его самоуверенная и непогрешимая цепкость взгляда. Я смотрел
на выражение его лица, и чем дальше, тем больше у меня возникал образ человека,
который знает и видит только одно: больного и его мозг, и что с этим мозгом
больного можно было бы сделать, что-н. там вырезать, что-н перерезать и потом
посмотреть, а что из этого получится, как изменится поведение человека. При этом
мне начинало казаться, что для Марцинкевича не существуют люди, а существует
человеческий материал для исследований, для удовлетворения собственного
любопытства, материал, из которого он что-то делал, иногда удачно, иногда не
слишком.
И вот тогда-то мне и припомнилась девушка, у которой брали пункцию
мозга, и которая, при всём том, что тесты говорили, что она здорова, даже сама
прекрасно знала и чувствовала, не говоря уж об окружающих, что с ней «что-то не
то». Когда во мне эта мысль образовалась и оформилась, моё внешнее отношение к
доктору, конечно, изменилось, и оно не могло не привести к тому, что доктор
почувствовал его и отставил меня в сторону.
Однако во всем этом моем отношении есть еще одна сторона. Возьмите человека,
который в первый раз отправляется на рыбалку. В его представлении брать в руки
червяка, разрывать его на части, насаживать на крючок – вещь уж во всяком случае
неприятная: ведь червяк живой. Но когда доходит до дела, до страсти рыбалки,
этот нюанс вытесняется из сознания. Оказалось, что то же самое происходит и
здесь. Очень скоро о больных перестаешь думать с точки зрения чувств, которые я
испытал по отношению к девушке. Ты имеешь дело с больным, вот с такой
диагностикой, с такими реакциями, и у тебя уже нет образа человека, который
стоит за болезнью, ты видишь болезнь и понимаешь, что её нужно лечить. Что твой
предмет – болезнь, а не человек, и вопрос в том, что можно сделать с болезнью.
Человек слишком сложен, «и на всех никакого сердца не хватит, чтобы за всех
переживать», то есть всех жалеть. Да и, в общем, от тебя требуется лечение, а не
жалость.
Конечно, есть доктора, для которых болезнь- это болезнь, а человек
– это человек. И они не путают эти две вещи, и соотносят болезнь с человеком, с
тем, как отразится лечение на человеке, и решают вопрос о применяемых средствах
с точки зрения человека, а не болезни, то есть что для человека лучше: болезнь
или её уничтожение, связанное также и с разрушением человека.
Так что вслед за первым периодом отрицания доктора у меня наступил следующий,
который привел меня к его пониманию. Действительно, всё это страшно интересно и
любопытно – покопаться в человеческой машине. И как страсть рыбалки заставляет
забывать о том, что червяк живой, точно так же возникающее жгучее любопытство
вытесняет из тебя мысль о том, что перед тобой человек.
Само собой
разумеется, что такой поворот в моих воззрениях на то, чем занимается доктор,
был им замечен. И он терпел меня, но не более того. Ни о каких более близких
отношениях не могло быть и речи.
Одна из странностей доктора Марцинкевича заключалась в том, что семинары по
некоторым темам проводил он сам, чего обычно среди людей его уровня не бывает:
для этого существуют ассистенты. Мне понравилось высказывание П.Я. Гальперина.
На пожелание студентов, что вот де он бы провел с ними семинар, П.Я. ответил: «А
что вы можете мне рассказать?»
Само собой разумеется, что на семинары доктора набивалась куча народа, притом,
что мне всегда казалось, что это доктору не нравилось. Во всяком случае, из
аудитории живо вылетали «случайные люди», явившиеся из любопытства. Обстановка,
которая царила на семинарах, был в достаточной степени диктаторской, т.ск., если
явился, то сиди и вникай. Правда, некоторые вольные вопросы и высказывания
доктор допускал, но сложно было определить, на основании каких критериев это
делалось. От местных сплетников, то есть от людей, которые всё знают раньше всех
и при этом совершенно непонятно, как это им удается, я знал, что доктор пишет
книгу. Но он и всегда, сколько я знаю, что-то писал. На это мне возражали, что
семинары – это своего рода как бы оселок, что ли, на котором доктор оттачивает
свою мысль. Может быть, это и так, во всяком случае, я в работе семинара обратил
на две особенности: то вдруг, посреди ли чьего-то выступления, или посреди
собственной речи доктор вдруг поднимал палец, и присутствующие уже знали, что
это требование тишины, так что выступающий замолкал, а если говорил сам доктор,
то речь его неожиданно прерывалась, глаза принимали стеклянное выражение, он
мгновение стоял неподвижно, и в это время рука его тянулась за диктофоном,
который всегда находился в правом кармане рубашки, и включала его. Доктор
отворачивался на мгновение от аудитории, словно входил в какой-то другой мир, а
в это время со всех сторон летели на передние столы диктофоны, и присутствующие
хватались за ручки. Доктор начинал говорить, иногда совершенно не по теме.
Иногда это затягивалось, но чаще его речь не превышала получаса, после чего
также неожиданно прерывалась, как и началась, и доктор словно выныривал из
другого мира. Диктофон выключался, и занятия продолжались с той точки, на
которой были прерваны: доктор поднимал вопросительно глаза на выступавшего, тот
поднимался с места и продолжал.
Уже ради одних этих неожиданных пассажей имело смысл ходить на семинары, потому
что говорил в это время доктор интересные вещи. У меня сохранились некоторые из
записей его «наговорок», потому что ведь фактически он наговаривал себе на
диктофон, и, может быть, я как – нибудь приведу некоторые из них, потому что
большую часть их я позже переписал.
Но это случалось не на каждом занятии,
причем, то, что это может случиться, можно было прогнозировать по виду доктора:
если он входил в аудиторию с видом инопланетянина, значит, мысль его витает
где-то в стороне, и можно надеяться, что в какой-то момент она прорвется на нас
дождем.
Но гораздо чаще всё выглядело иначе. Доктор заходил, и видно было
что он уже чем-то недоволен, чем-то раздражен, и вот тогда и начиналось то, что
мы называли «вытягивать из больного кишки по сантиметру». Доктор начинал очень
долго и нудно ходить вокруг одной и той же вещи, заставляя студентов
высказываться, к примеру, о работе какой-н. установки. При этом он нередко вслед
за студентом начинал повторять описание установки, по-видимому, тщательно
подбирая слова. Я сначала вообще не мог понять, что означает это чудо, когда и
так с первого взгляда ясно, как установка работает, так что и говорить здесь не
о чем. Словом, я этому удивлялся и это меня раздражало, как раздражало и многих
других. Но далеко не всех. Я заметил, что многие находят удовольствие в
полировке словесных выражений, описывающих какую-н. дурацкую установку. И только
позже до меня дошло, что то, что доктор делает, на самом деле имеет чрезвычайно
важное значение. Разумеется, я бы этого не понял и до сих пор, если бы не П. Я.
Гальперин и не его работы по его теории поэтапного формирования умственных
действий.
Всё дело в том, что мы в «процессе своего развития» теряем, избавляемся от
многих вещей, которые сначала, когда нам было в районе года, были для нас
естественными, потом, в школе, во всяком случае, в той школе, в которой я
учился, нас заставляли это делать насильно, но позже, когда гнёт школы
закончился, мы, то есть я, во всяком случае, освободил себя от работы, которую,
как нам, то есть мне, казалось, что можно не делать. Я имею ввиду вот что.
Обратите внимание на ребенка в районе года, когда он играется. Что он делает? Он
что-то делает с машинкой, вообще с тем, что у него в руках, он двигает, елозит
ею и в это же время лопочет. Он еще не умеет говорить (но слова, которые вписаны
в ситуацию его практических отношений с окружающими, он в это время уже
понимает. Но дело не в этом. А дело в том), что у ребенка в это время возникает
два плана (вернее, не в это время возникает, а у нас появляется возможность
наблюдать это: один план – это его непосредственные действия с игрушкой, второй
план – это отражение этих действий – я бы сказал – «в речи». Но собственно в
речи, это наступит позже, когда ребенок овладеет ею. Здесь происходит нечто
другое: есть внешнее предметное действие и есть своего рода заменитель речи, я
думаю, тот динамический фон, на котором речь осуществляется. Т.о., есть две
вещи: есть непосредственно то, что я делаю, и есть отражение («описание»,
музыка, фон) того, что я делаю.
На моё восприятие речь – это своеобразная музыка, ведь всякая речь нуждается в
тактировке, в распределении повышения и понижения голоса, тонов и пр. Поэтому
речь – это не музыка, поскольку музыка – вещь в себе самодостаточная, ведущая
собственную партию. Тем не менее, речь «оседлала» средства музыки, то есть те
элементы, из которых музыка состоит. Но язык музыки принадлежит музыке. Для речи
же в качестве звукового инструмента звуки, их длительность, их тона, их наборы,
произношение имеют в своей основе то общее основание, ту чувственно - звуковую
схему, на которые затем накладываются слова, образуя речь в собственном смысле
слова. Этой общей для языка и музыки чувственно-звуковой схемой определяется
последующая успешность в овладении языком. Поэтому, я полагаю, то, почему мы в
школе учим языки, и не можем их выучить, связана с тем, что мы начинаем с конца.
Действительно, сравните «музыку» немецкого языка с точки зрения русского
человека. Как выглядят немецкие выражения для русского? – это что-то в роде
железнодорожного состава, стучащего колесами на стыках рельсов. Это совершенно
иная динамика ощущений, чувств. Значит, если мы встречаемся с человеком, легко
овладевающим иностранными языками, это значит, что он способен в первую очередь
почувствовать общую музыку языка, чувством которой обеспечивает единство речи,
единство в понимании множества слов как одной мысли. И мы видим, что средством
овладения такой речью является именно «лопотание», которое не содержит в себе
ничего, кроме тренировки, формирования «чувственной структурной схемы языка,
материей которой являются звуки».
Однако, обратим внимание, что
представляет собой лопотание? Оно протекает на фоне внешней предметной
деятельности и определяется ею. Иначе говоря, лопотание представляет собой
отражение этой внешней предметной деятельности, в которую ребенок оказывается
втянут в качестве элемента человеческого коллектива. Лопотание синхронизируется
с внешней деятельностью, устанавливая соответствие с нею.
Итак, есть то,
что я делаю (игра ребенка), и есть отражение того, что я делаю (лопотание
ребенка, сопровождающее игру). Произведите опыт, который осуществляет ребенок и
обратите внимание на то, что будет предметом вашей ориентировки при условии, что
вы отключили свой собственно словесный уровень. Какого рода вещи у вас при этом
получатся? Вы тянете машинку, например, при этом вы инстинктивно урчите. Что
означает это ваше урчание? – что вы равномерно тянете машинку по плоской
поверхности. Теперь сократите ваше урчание и сделайте его знаком этого
целостного действия. Вы получили слово, которое обозначает этого рода целостное
действие. Оно теперь может быть перенесено на подобного же рода действия других.
Наконец, на одну машину, которая будет бессознательно дополняться тем, кто
машину движет. Встретилось препятствие – хотите вы этого или нет, вы измените
звук. И получите новую реальность: ту, что вы тянете машину уже не по ровной
поверхности, а в соответствии со встреченным препятствием. Получаем новое слово,
отражающее иную целостную реальность, в которую включены вы, машина и компонент
ситуации. Что мы получили? Мы получили формирование нечто, похожее на языки,
использующие для выражения слов тона и представляющие реальность, выражаемую
иероглифами.
Как можно охарактеризовать параллелизм между действием и его словесным
сопровождением? – как отношение между действием и мыслью (точнее сказать,
пра-мыслью). Какого рода, далее, отношения мы можем здесь видеть.
Одно, и
существенное отношение, в частности, мы можем видеть в том, что существует
импульс активности, который приводит к каким – то действиям. Это значит, что мы
не знаем, что мы сделаем в следующий момент. Мы подчиняемся импульсу активности,
что-то делаем и наблюдаем, что именно мы делаем, и мы описываем то, что мы
делаем. Т.о. налицо параллелизм между действием и его отражением в мышлении.
Если бы мы не сопровождали действия описанием действия, то у нас осталось бы
только наблюдение действия, и весь происходящий процесс мы могли бы в таком
случае характеризовать как рефлекторный вот в каком смысле. Мы нечто делаем и мы
наблюдаем действие (последнее не обязательно, но допустим, что наблюдаем). Что
это означает на деле?-как ни странно, двойное отражение: наблюдая нечто, мы
также наблюдаем и наше наблюдение, то есть мы наблюдаем, что мы наблюдаем).
Возникает вопрос, а как это может быть? Это может быть при условии, что у нас
включены оба полушария, и при этом каждое из них функционирует относительно
независимо от другого. Итак, пусть оба полушария активны. Но отношения между
полушариями – это отношения между противоположностями, или, выражаясь
физиологически, реципрокные отношения. Но и реципрокные отношения также имеют
две стороны: если активность одной стороны равна 1, то, соответственно,
активность другой стороны равна нолю, то есть другая сторона оказывается
заторможенной. Но ведь на практике такое абсолютное отношение противоположностей
вещь частная. Обычное же отношение между сторонами противоположностей состоит в
том, что реципрокность частична: активность одной стороны, например, равна 0,4,
тогда её пассивность, уровень её торможения равен 0,6, тогда как для
противоположной стороны это отношение противоположно: 0,6 и 0,4 соответственно.
Т.о., функционируют обе стороны. Но, согласно модели Штырова, из двух сторон
противоположности одна всегда является положенной, другая – снятой. Значит, одно
из полушарий выступает в качестве положенного, доминирующего, другая – снятой,
но при этом собственно реальные отношения между ними определяются
количественными характеристиками противоположностей. А как это все может
выглядеть феноменологически? Допустим, в качестве положенной стороны выступает
левое полушарие. В этом случае оно выступает в качестве исходного наблюдающего
я, объектом которого является поведение я правого полушария. Если полушария не
согласованы, то то, что делает и может делать я левого полушария – это всего
лишь наблюдать то, что делает я правого полушария, вмешаться же в его действия
оно неспособно именно вследствие отсутствия согласованности между ними. Поэтому
я левого полушария не знает, что сделает правое полушарие, и поэтому
единственное, что оно может сделать, это рассказывать о его поведении. Так как,
по предположению, левое полушарие положено, а положенность означает
отождествление сознания с я полушария, то это означает, что я правого полушария
функционирует для я левого полушария на уровне бессознательного. Но это вовсе не
означает, что я правого полушария не обладает сознанием само по себе.
И вот теперь перед нами вопрос: итак, существуют два я. Означает ли это, что
существуют также и два сознания, принадлежащих каждому из я? Если верить опытам
Газзанига с пациентом P.S., то да. А в таком случае возникает вопрос об
отношении содержаний двух сознаний . Иначе говоря, об их соответствии и
противоречии друг другу. И о механизмах приведения содержания сознаний в
соответствие друг другу. Вообще о формах отношений между ними.
А если так, то тут мы и приходим к обычным, повседневным, постоянным фактам
внутреннего диалога между двумя сознаниями.
Мы несколько забежали вперед, поэтому сдадим назад. Итак, это вовсе не означает,
что я правого полушария не обладает сознанием, и, кстати, также и собственным
характером и пр. и пр., как и, естественно, я левого полушария. Тогда возникает
вопрос, чем определяется диалог между двумя я? Диалог между двумя я определяется
положенной стороной противоположности, то есть положенным полушарием, и снятой
стороной противоположности, снятым полушарием мозга. Вы не можете не видеть, что
во всяком внутреннем диалоге существует ведущая сторона, то есть сторона,
которая нечто утверждает, спрашивает (задает вопросы), которая выдает команды,
которые, впрочем, вовсе не обязательно выполняются другой стороной. Вы говорите
с самим собой, вы можете обращаться к себе на «ты» и т.п. Вы задаете вопросы
правому полушарию, и получаете ответы. Но эти ответы идут не на уровне языка, а
на уровне ощущений, с одной стороны, и на уровне «да», «нет» (опять не на
словесном уровне) (НЛП, эриксоновский гипноз). Уровень языка, построение
вопросов, рассчитанных на «да», «нет» - это прерогатива действий левого
полушария. Когда начинает доминировать правое полушарие, то его действия по
отношению к левому выражаются иначе: это то, что называют ощущениями угрызений
совести, ощущениями чувства депрессии или агрессии и т.д.. То есть правое
полушарие воздействует на левое доминирующее посредством того, что можно назвать
чувствами.
Наконец, обратим внимание и еще на одну сторону дела: когда человек
высказывается, то его высказывание состоит из двух компонент: собственно речи
как таковой в её буквальном словесном значении и эмоционального (тонального)
компонента речи. Смысл речи определяется этими двумя компонентами. Смысл
определяется обоими компонентами речи, причем, возможно, что эмоциональный
(тональный) компонент речи определяет её истинный смысл или же, напротив,
истинный смысл речи определяется словами. Например, «у, противный» - может
означать, что женщина в восторге от вас, а ваше шутливое «ну, конечно, я тебя
больше не люблю» может означать, что любовь действительно ушла. Т.о., по тому,
как человек строит свои высказывания, насколько его слова соответствуют или не
соответствуют тому, что они непосредственно выражают, можно судить о том, какое
и насколько доминирует у человека полушарие, а также каковы отношения между
полушариями.
Наконец, обратим внимание на содержание одного сознания и отношение к нему
другого сознания. Ведь, в конце концов, мы имеем дело с одним человеком, а не с
двумя людьми в одном теле. Основной принцип здесь – принцип дополнительности.
Вот в чем он выражается. Допустим, ведущим является левое полушарие. Правое
полушарие дает импульс относительно некоторого содержания или содержательного
действия. Этот импульс отражается левым полушарием и оценивается в качестве
истинного или ложного и, соответственно, его выход на эффекторные пути человека
как целого осуществляется либо затормаживается. Как и обратно, если левое
полушарие хочет осуществить какое-то действие, то это должно быть готово
поддержать правое полушарие, то есть оно должно сказать своё «да-нет», в
противном случае никакое действие не окажется возможным. Это говорит о том, что
ни одно из полушарий не может реализовать действия во внешности в условиях
отказа в поддержке этого действия другим полушарием. Почему? Действительно, как
видится человек с точки зрения двух полушарий? Ведь на самом деле мы имеем дело
с двумя «получеловеками»: одно полушарие управляет одной половиной тела (причем,
противоположной. Почему противоположной?) Другое полушарие управляет другой
половиной тела. Т.о. в одном теле существует как бы два тела: человек с одним
полушарием, одной рукой, одной ногой, половиной туловища и т.д. Т.о., всё то,
что относится к физическим действиям во внешней среде, оказывается распределено
между двумя относительно автономными системами управления и объектами
управления, и для того, чтобы человек мог действовать как единый организм,
должна иметь место синхронизация в работе двух систем управления, что и
осуществляется на принципах доминирования одной из систем управления. Но само
это доминирование не может осуществляться иначе, чем с согласия, убеждения одной
стороной другой стороны. Во всех действиях оказывается, что одна сторона
выступает в качестве фоновой, сопровождающей действия другой стороны на основе
принципа соответствия. В этом отношении, конечно, чрезвычайно показательны
действия правой руки в качестве ведущей.
И то и другое существует, и то и другое отражается. Т.о., на рефлекторном уровне
мы получили бы такую вещь, что у нас бы соответствие между рисунком эффекторных
импульсов, импульсов активности, с одной стороны, и отражением того, к какого
рода движениям они приводят, с другой.
Повторение таких всевозможных
соответствий между импульсами активности и наблюдением их следствий постепенно
должно было бы закрепляться. Т.о., работа этого процесса должна была бы
заключаться в формировании рефлекторной связи между ощущениями рисуноков
импульсов активности и отражении схем движения, порождаемых ими. Этот процесс
можно было бы назвать «познанием себя», своего тела, его активной составляющей.
Что касается реализации импульсов активности, то на неё можно смотреть с двух
сторон: можно смотреть как на последовательность дискрет, каждая из которых
приводит к каким-то отдельным движениям, и рассматривать сложное движение как
результат реализации их последовательности. И можем рассматривать как
непрерывный процесс с непрерывно снимаемыми данными по обратной связи. В
последнем случае возникает параллелизм ощущений импульсов активности и данных,
непрерывная фиксация отношения причины и следствия, и, т.о., мы получили бы
возможность непрерывного съёма данных от импульса активности и от получаемых в
результате его действия движений. Тем не менее, представляется, что переход к
последней форме не может не идти от принципа дискретности и представляет собой
форму аппроксимации, при которой величины дискрет активности стремятся к нолю.
Какого рода цикл мы получаем? Есть импульс активности, результаты действия
которого неясны. Реализация импульса активности и наблюдение движения, которое
им обусловливается, ведет к формированию рефлекса, устанавливающего связь между
импульсом активности и вызываемым им движением. А это уже единство, структура,
связь. И эта связь представляет собой мысль, если она выражается в речи.
Теперь обратим внимание вот на что. Когда Павлов говорил о формировании
условного рефлекса, то он говорил о проторении связи. При этом всё выглядело
так, что де есть нервные центры возбуждения, между которыми возникает связь,
которой прежде не было. При этом возникает соблазн принять идею, например,
согласно которой между нейронами устанавливаются новые связи. Если связи между
нейронами и устанавливаются, а они, судя по всему, устанавливаются, потому что
нейронные сети формируются в результате тренировок, то происходит это, конечно,
не на этом элементарном механическом уровне. Действительно, если существует
процесс, только что описанный, и результатом этого процесса являются новые
связи, то ведь все эти вещи опосредуются собственно психологическими процессами,
психологической реальностью, которая заключается в ощущениях, восприятии
ощущений, чувствах, вызываемых этими восприятиями, разрешающимися в реакциях на
ощущения и пр. А теперь если мы допустим, что нет ни ощущений, ни чувств, то
есть свойство раздражимости живой материи никак не проявляет себя, то ведь ничто
не будет и воспринято. А если теперь еще и уберем то, что воспринимает, то что
мы получим? Или представим себе, что в системе отношение соответствия между
чувством и ощущением иное, то ведь и реакция будет иной. А ведь отношение между
ощущением и соответствующим ему чувством - это вещь, которая не только
складывается непроизвольно, бесконтрольно, но может формироваться
целенаправленно, произвольно. Другое дело, к какого рода последствиям для
выживаемости организма приводит «нарушение естественного хода вещей». Конечно,
ощущение и чувство как компоненты инстинкта достаточно жестко связаны между
собой. Но когда речь идет о высших функциях, то такой жесткой связи между ними
уже не существует, и не сложно сформировать любое соответствие между ощущением
какого-то события и чувством, которое оно должно вызывать.
И после этого говорить о том, что собственно психология здесь не причем, что это
всего лишь фон осуществляющихся физиологических процессов, совершенно
неправильно. И высказывания по поводу существования какого-то жесткого
соответствия между отражениями и теми физиологическими структурами, которые
якобы жестко их представляют, кажутся странными.
Физиологические процессы
следует рассматривать как то, что производит психологические процессы.
Физиологическими процессами обусловливаются возможности материальной реализации
психологических структур, но необходимо принять и противоположное отношение,
именно, что психологическими структурами обусловливается создание своих
собственных условий своего существования – в том числе и самих физиологических
структур. Павлов мог сколько угодно выбрасывать психологию при рассмотрении
поведения животных, но сам же он сбивался на психологический язык при объяснении
поведения животных. Любую биологическую систему можно моделировать как машину.
Но всякая машина принципиально конечна в отличие от биологической системы.
Поэтому любая такая модель даёт лишь какой-то срез, аспект биологической машины,
которая, именно благодаря свойству раздражимости, оказывается способна в
историческом плане сама создавать как условия своего внутреннего, так и внешнего
существования.
Какую мысль я хочу выразить. Я хочу сказать, что следует
рассматривать то, что определяют в качестве «идеального» в качестве объекта.
Исследовать этот объект мы можем только механистически. У нас не существует
других средств. Но никогда не следует забывать о том, что называют «идеальным» –
«только ощущение», «только чувство» «только мысль» - всё это «не только». Это –
активно действующая реальность, частью которой являемся мы сами. И целью
познания является познание этой реальности, которая никогда не может быть
познана в её «самосущности», поскольку мы не можем её познавать на бесконечном
пути познания иначе, как материалистически. Действительно, так и хочется
сказать, что «душа»- это «энергетическая структура». Ну, скажите так. И что вы
получили? Вы снова говорите о материальном носителе души, но не о душе.
Вы можете почувствовать душу – субъективно, своим собственным душевным
аппаратом. Вы можете чувствовать её. Но вы не можете взять её в руки.
Именно, если исходить из принципа простого проторения, формирования связей, то
возникает также и проблема двух противоположных, совершающихся, тем не менее,
параллельно, процессов, связанных с «оборачиванием рефлекса», выражающемся в
получении обратного действия, переворачивании отношений между причиной и
следствием, когда то, что было причиной, становится следствием, а следствие
становится причиной. Но это, очевидно, должны быть различные срезы реальности
отражения, именно, если формирование собственно рефлекса осуществляется в плане
наличной предметной деятельности, то переворачивание отношений должно
происходить в идеальном плане. Иначе говоря, при формировании рефлекса создается
отражение, и, т.о., осуществляется переход от реальности к её отражению. Во
втором случае движение противоположно, происходит переход от отражения к
реальности. Действительно, если мы из первоначально неопределенного импульса
активности получаем определенное следствие, то должна иметь место и обратная
ситуация: от данного движения мы должны перейти к импульсу активности, то есть
осуществить определение, овладение импульсом активности. А как это может
выглядеть на практике?
Если мы имеем дело с импульсом активности, то это уже предполагает отношение
между отражающей системой и системой действующей, и, соответственно, степенью
активности отражающей системы. Иначе говоря, должен быть фиксирован некий
импульс активности.
В таком случае как мы должны относиться к отражательной системе? Что именно она
делает? Какими должны быть результаты здесь? Итак, система отражения фиксирует
одну реальность – импульс активности, фиксирует другую реальность – движение,
которое получается в результате разряда импульса активности – и тем самым
устанавливается, фиксируется соответствие между ними. Это – то, что относится к
знанию. Но это такого рода знание, которое просто непосредственно следует за
реальностью. Это – знание, которое фиксируется в отражательной система. Но если
у нас в качестве исходного пункта выступает теперь отражение, которое создано, а
в качестве отражения выступает движение, и движение теперь для нас представляет
образ, образец, то последующие действия теперь снимают непроизвольный характер
активности, с которого мы начинали. Имея дело с образом, мы находимся в поле
идеального, в котором наши действия являются произвольными. Теперь исходным
пунктом является движение, которое мы должны получить. Особенность произвольного
процесса состоит в том, что теперь мы знаем, что должны получить, и теперь не
импульс активности требует от нас своего запуска, а, напротив, мы запускаем
импульс активности с целью получения определенного движения, и мы варьируем
импульс активности до тех пор, пока не получим нужно нам движение. В результате
этого процесса мы формируем «обратный» рефлекс, в котором форма движения
оказывается связана с импульсом, который её обеспечивает. В практическом плане
не сложно видеть, что однажды, в каком-то нашем состоянии нам удается
непроизвольно осуществить новое движение. Мы теперь знаем, что его можно
сделать. У нас уже есть образец, который мы хотим реализовать в реальности. Но
первые попытки произвольного действия не приносят ожидаемого результата. И тогда
начинается длительная работа по формированию нового движения на основе разбиения
его на составные более простые части, их отработку и т.д.
У меня в старое время было это распределение между понятием рефлекса и
«фабрикой рефлексов», то есть рефлекса как определенной схемы и рефлекса как
машины по производству рефлексов. Рефлекс как схема представляет собой
собственно физиологический механизм. Рефлекс как фабрика рефлексов включает в
себя в первую очередь ориентировочно-исследовательскую реакцию в широком смысле
как основы разворачивающихся на ней психических процессов. Определенная
рефлекторная связь отличается, конечно, от того, что её производит, но также и
теснейшим образом связана с ним.
Поэтому в этой точке я допущу своего рода алхимию и скажу, что полученное левым
полушарием знание является тем «сперматозоидом», который обозначает
реальную связь между двумя реальностями правого полушария: импульсом активности
и движением, в которое он разряжается. В результате этого акта должна быть
образована некая целостная структура, состоящая из двух противоположных сторон -
относящейся непосредственно к реальности и к её отражению (правое полушарие), в
результате вызревания которой возникает рефлекторная схема, с одной стороны, и,
с другой, её имя, код в отражательной системе (левое полушарие), благодаря чему
созревшая рефлекторная схема правого полушария «zu grunde gehen» и тем самым
правое полушарие в значительной степени освобождается от давления на себя
рефлекса как определенной схемы и оказывается способно к формированию новых схем
Т.о. обеспечивается возможность не инстинктивно- рефлекторного, управляемого
функционирования правого полушария. В статье «О поляризации функций больших
полушарий интактного мозга» я говорил о поляризации между левым и правым
полушарием на полушарие действующее и полушарие отражающее и говорил также о
том, что такого же рода поляризация имеет место и у животных с большими
полушариями.
Сейчас был представлен фрагмент того, как работают два полушария; фрагмент
создаёт наметки того, как функционирует целостная система, формируя рефлексы как
конструкты и их имена как средство последующей их произвольной актуализации , а
также понимание мышления, которое представляет собой единство образного и
речевого аспектов на основе возможности управления образами посредством речи. Из
сказанного следует, что между двумя полушариями существуют своего рода интимные
отношения.
А теперь, наконец, мы можем обратить внимание на то, какого рода изменения
вносит в эти процессы речь. Самое первое различие, которое мы наблюдаем, это,
очевидно, отношение … Ага, понятно, начинается.
- Феофанов – говорит доктор-опишите установку.
Феофанов бодро поднимается: «Установка состоит из проектора и экрана»-говорит
Феофанов и замолкает, при этом весь вид его говорит о том, что он сказал всё,
что следует. Доктор смотрит на Феофанова, а Феофанов смотрит на доктора. С
первого стола тянет руку Заикина. Палец доктора направляется в её сторону и
сгибанием поднимает её. Феофанов собирается сесть, но тот же палец его
останавливает. Заикина: «Установка предназначена для исследования поведения
людей с перерезанным мозольным телом мозга. Последнее препринимается… - палец
доктора поднимается вверх, Заикина реагирует незамедлительно- Установка
позволяет подавать видеообразы в правое или левое глазные поля и тем самым –
только в одно из полушарий мозга, и на основе изучения реакций больного изучать
особенности работы полушарий. Для того, чтобы это стало возможно, установка
должна отвечать следующим требованиям – летит Заикина- должна иметь место
фиксация направления зрения пациента. Для этой цели перед пациентом
устанавливается экран, на который с противоположной стороны проектором на экране
проецируется точка, на которую предлагают пациенту непрерывно смотреть. Если
теперь слева или справа от точки спроецировать изображение на короткое время, в
течение которого пациент не успеет переместить взгляд на него с точки, то
изображение, соответственно, попадет в левое или правое поле зрения пациента и,
соответственно, в левое или правое полушарие. Последнее достигается посредством
тахистоскопа, позволяющего регулировать время подачи изображения. Обычно это
время выставляют на десятую долю секунды. Наряду с этим под экраном имеется
отверстие, через которые пациент, не видя их, может брать и ощупывать рукой
предметы, лежащие за экраном»– всё это вылетает у Заикиной как из автомата, и
мне показалось, что доктор с завистью и недоумением смотрит на Заикину.
Действительно, это своего рода странность Заикиной: когда она что-то говорит, в
её речи не чувствуется размышления. Словно всё это уже где-то, в каком-то мешке
лежит в ней, и ей остается всего лишь развязать мешок, и все это у неё вылетает
само собой без всяких затруднений. Самое первое впечатление, что всё это она
заучила. Однако еще никому не удалось поймать её на вопросах, очевидно требующих
размышлений. И всё же это у неё вылетает как-то слишком легко. Я вспоминаю
выражение Зинаиды Николаевны «покатило» - оно у нее обозначает наступление
состояния «непосредственного видения», но и не просто видения, но состояния,
которое само собой непосредственно преобразует видение в речь. Но у З.Н. это
состояние видения непроизвольное, когда оно появится, она не знает, и сама его
вызвать не может. У Заикиной же это состояние кажется естественным. Правда,
несмотря на всю адекватность её ответов и на то, что никто еще никогда «не
подловил» её на том, что на самом деле это всего лишь память, всё - таки не
покидает ощущение, что Заикина – автомат, что сама она ничего не соображает в
том, что говорит, хотя никогда у неё слова не расходятся с делом. И когда я
теперь сижу и смотрю на Заикину, я снова вспоминаю теорию поэтапного развития
навыков П.Я. Гальперина, и думаю о том, что, пожалуй, Заикина представляет собой
пример человека, которому дан этот механизм от природы. Речь Заикиной вообще
отличается одной особенностью – четкостью и однозначностью выражений. У неё нет
нашего вечного «бе», «ме». Каждое слово, каждое выражение у неё что-то означает.
Н-да..
Доктор кивает, и Заикина садится. А взор доктора направляется на Феофанова с
вопросом. В ответ Феофанов кривится, мол, дура. Кажется, что доктору тоже так
кажется, но он в этом не уверен, то есть не уверен в том, что ему кажется, и
доктор чешет в затылке. Потом поднимается и начинает ходить по аудитории. Что-то
его злит. Он поворачивается к Феофанову: «Ведь ты, Феофанов, двух слов связать
не можешь» - говорит доктор (к «своим»доктор обращается на «ты» Это своего рода
знак его расположения к человеку. «А что мне их связывать, я и так знаю»-
говорит Феофанов. «А если знаешь, так почему же не свяжешь?» - говорит доктор.
«Вы что, хотите, чтобы я понимал так же, как Заикина?- Доктор останавливается,
но не Феофанов-Чтобы я перестал понимать? Чтобы превратился в идиота?» - говорит
Феофанов, и выглядит сказанное им грубо. В аудитории повисает тишина. «Так вы,
господин Феофанов, хотите сказать, что если вы выразите своё понимание в речи,
то тем самым потеряете понимание? А?» - «Ничего я не хочу сказать»-бычится
Феофанов. А доктор, кажется, сел на своего конька. «Ага, я, кажется, поминаю. У
вас процессы понимания и процессы речи – это разные процессы, это
противоположные, вытесняющие друг друга процессы. А? А? вы понимаете без
речи. На самом-то деле у вас речь внизу, в снятом виде, под всем этим вашим
пониманием. Ваше понимание протекает как чистая мысль, вы это так ощущаете, но
тем, что делает возможным ваше понимание, является речь, которая вами не
осознается, которая выступает в вас в качестве ощущений, чувств понимания. А?А?
– обращается доктор к нам, очевидно не ожидая от нас ответа.- Вы, голубчик,
правополушарный тип. И, значит, в правополушарном типе речь безусловно
существует, но она выступает в качестве основания. Основания? И прямо-таки она и
находится в правом полушарии? Но ведь речь вами не осознается. Значит, она
существует в вас в другом виде?! И поделом. Действительно, если правое полушарие
перерабатывает информацию параллельно, то речь должна в вас существовать,
скажем, в форме не мышления, а мысли, и сама мысль эта выступает в качестве
кода, в качестве ощущения…Н-да, что это я валю всё в одну кучу. А что в это
время делает ваше левое полушарие, а? Чем оно в это время занимается? Что вы в
это время делаете?» - «Думаю» ворчит Феофанов. «Вот, правильно, совершенно
верно, вы в это время думаете. А что это означает в это время, ваше думание. Вы
думаете – как?» - «Ну…я…напрягаюсь…(хохот в аудитории, который доктор тут же
выключает своим знаменитым пальцем- наблюдаю»-«Что вы наблюдаете?» Я смотрю на
Феофанова, и мне кажется, что он находится в гипнотическом состоянии. Во всяком
случае, очевидно, весь он там, о чем говорит. «Вы наблюдаете, вы смотрите»-«Ну,
да, что происходит» -«Что происходит?» - «Я же думаю»-«Думание, это что, как
двигатель?»-«Как двигатель? Не знаю, может быть. Да ведь здесь же много чего,
всего не опишешь» «Хорошо, расслабились- говорит доктор, и вместе с Феофановым
расслабляется, кажется, вся аудитория. «Да, смотрю, смотрю- бормочет доктор –
ну, да, а как же иначе. Что значит « смотрю»?- значит, воспринимаю.
Действительно, что-то же должно воспринимать. Действительно, должен же быть
воспринимающий орган и думающий. И должно же быть то, что воспринимается и что
«думается» То есть думающий, отражающий и орган, который думает, орган как
процесс, как сама реальность. Есть один и есть один. И, в принципе, оба
одинаковы. Но один думает, как живет и живет, как думает, а другой наблюдает
первого… Бормотание, кажется, замирает на губах доктора и он словно тоже, вслед
за Феофановым и, пожалуй, за всеми нами выныривает на поверхность из другого
мира. Голос его становится звучным, а фразы ясными. «И вот вы, голубь мой,
кажется, не можете себе представить, что может быть противоположный процесс,
противоположное отношение, когда речь не под, а над. Когда реальность правого
полушария непосредственно превращается в слова. Но, конечно, раньше эта
реальность должна быть создана. Как вы думаете, как это можно сделать? Вот вы,
Шаров, ну-ка, поведайте нам?»-«В соответствии с методом поэтапного формирования
умственных действий П.Я.Гальперина» - гордо говорю я, словно это моё собственное
открытие. Доктор словно наткнулся на что-то. «Садитесь»- говорит он и смотрит на
часы: "Сейчас перерыв. После перерыва продолжим. Феофанов, во время перерыва
настрой установку»
Феофанов отправляется к установке. Мимо идет Заикина. "Однополушарный"-
говорит она. Феофанов садится за установку. "Однополушарный,
однополушарный"- наклоняется к нему Заикина. "Заикина от Феофанова без ума"-
говорит Зайцев. "Ах, Феофанов, я от тебя без ума" - и Заикина бросается к
Феофанову на колени. Феофанов от неожиданности замирает и ничего не может
сказать. Выдержав паузу, Заикина зорко взглядывает на замершего Феофанова,
встает и холодно говорит: "Я же сказала, что однополушарный" - и идет к
выходу. Феофанов скрипит зубами: "Я когда-нибудь её убью" Заикина, уже у
самого выхода из аудитории, небрежно роняет: "Вот вам пожалуйста, еще одно
доказательство однополушарности»- и выходит. Присутствующие падают в лёжку
от смеха. "Ну, Заяц, подойди"- говорит Феофанов. Зайцев подходит. "Ваша
компания, говорят, большие специалисты по Гальперину" В ответ Зайцев шутливо
выпячивает грудь. "Так покажи"-"Легко"- говорит Зайцев и смотрит на
Феофанова. Феофанов, в свою очередь, смотрит на Зайцева: "Ты что, не
замечаешь, я жду"-говорит Феофанов. "Нет, голубчик, это я жду, начинайте". -
"Так не по правилом. Ты должен сначала мне все показать потом рассказать, а
я, значит, всё сказанное тобой буду впитывать и высказывать в громкой речи"-
"Зачем, если ты всё знаешь гораздо лучше меня" -"Ну, ладно- соглашается
Феофанов, и лоб его перерезает поперечная морщина. Видно, что он хочет
что-то сказать, и не может, хочет начать действовать, и его что-то
останавливает. "Я помогу вам, друг мой - елейно говорит Зайцев.- Вам сложно
высказать, что вы будете делать, потому что у вас нет внутреннего плана
действий. Ведь вам всё равно, с чего начать. Вы начинаете с того, что первым
попадется вам в глаза. Вы можете начать с настройки тахистоскопа, с
проектора, с экрана, с чего угодно. У вас всё это идет на автомате. Значит,
то, с чего вы должны начать, вы должны начать с чего-нибудь. Пожалуйста,
действуйте, как вам удобно. Единственное, что требуется от вас, это
высказывать то, что вы сделаете. Всего лишь. В этом случае у вас возникнет
второй план, план речи. А на данном этапе это, пожалуй, то единственное,
чего можно от вас потребовать." Феофанов протягивает руку к проектору,
видимо, хочет что-то сказать, и вдруг обрушивается: "Кретины, козлы, пошли
вы все со своим планом, дебилы!"- "Вот видите, дорогой друг, я понимаю, что
вам сложно правильно объяснить своё состояние. Я позволю себе это сделать за
вас. Когда вы намереваетесь что-то сделать, у вас включаются соответствующие
стереотипы действия. Но в это же самое время вы хотите высказать то, что вы
собрались сделать, а это уже совершенно иная деятельность, к тому же
требующая ориентировки, потому что вы не привыкли отдавать себе отчет, то
есть объяснять самому себе, что и как вы словесно выражаете то, что вы
делаете. И в результате этого у вас выключается стереотип действия. Тогда вы
снова переходите к действию и т.д., и, т.о., возникают колебания, которые ни
к чему не приводят. Поэтому самое первое, что вам следует сделать, это
разорвать порочный круг. Вам, поскольку у вас нет стереотипных схем, не
следует пытаться выполнять два действия предметное и речевое- одновременно.
Следует выполнить сначала одно действие, всё равно какое, а затем другое. В
этом случае вам несложно будет выполнить второе действие, поскольку его
содержание определяется первым. Различие между ними состоит в том только,
что речевое действие представляет собой идеальную сторону вашего
практического действия.» Зайцев поворачивается к забавляющейся публике. "Мы
с вами только что наблюдали факт проявления отношений между полушариями. Кто
нам ответит, какие это отношения?" - "Реципрокные - одно полушарие, для
того, чтобы нормально работать, затормаживает, отключает другое настолько,
то есть в такой мере, чтобы иметь возможность выполнять функцию" Зайцев
важно кивает: "Совершенно верно, коллега"
Между тем Феофанов тяжело вздохнул, набрал в лёгкие воздух....и снова замер.
"Хорошо, вы не можете выбрать, с чего начать. Я вам помогу. Начните с
действия" Феофанов что -то сделал с проектором и снова остановился. Наконец,
сказал: "Я подсоединил проектор к сети, включил его..."- и замолчал. " В чем
дело?"- спросил Зайцев. "Я не знаю, что нужно дальше делать - сказал
Феофанов - вы меня с панталыку сбили, козлы"
Зайцев оборачивается к присутствующим: "Вы поняли, в чем тут дело? Всё, что
делает Феофанов, делается им на уровне мышления: он весь находится в области
предметной деятельности. Его состояние - это состояние непрерывного
актуального мышления. По сути, сколько бы он что-то ни делал, каждый раз он
всё делает заново. И, конечно, по-разному. И можно догадываться, что если
речь и участвует в его действиях, то, скорее всего, в форме, определяющей
мыслительный процесс, в форме пускового механизма, и просто сопровождает
его, создавая своего рода фон, точки опоры в этом его движение. Впрочем, я и
в этом сомневаюсь. Все дело в том, что человек полностью находится в
"предметной основе действия», в ситуации, она -то полностью и определяет все
его действия. Ему не нужны слова, заменители объектов, потому что в объекты
перед ним, и он может опираться непосредственно на них. При этом у него,
разумеется, присутствуют оба плана: план реальности, с которой он имеет
дело, и план образа этой реальности. Поэтому, оторвавшись от реальности, он
обращается к её образу, то есть "к действиям в реальности про себя" Он
начинает оперировать с этим образом, прокручивая всевозможные действия с ним
и как бы создавая своего рода фильм. Во время этого процесса "ему приходит в
голову мысль", что и как можно еще сделать и попробовать. И он снова
обращается к реальности, испытывая "прочность мысли на практике". Иногда во
время этого процесса им овладевают озарения, догадки о каких-то свойствах
объекта, которые не лежат на поверхности, и тогда происходит качественный
скачок в его знаниях и, соответственно, действиях с объектом. В целом же,
фактически то, что он создает в это время - это образ объекта и предметной
деятельности с ним.
В связи с этим, мне приходит в голову мысль, относящаяся к структуре мозга
человека и животного. Вы знаете, что существует мнение, что мозг животного
не является функционально асимметричным. Я же утверждаю, что он не является
структурно асимметричным. Физиологически обе половины мозга симметричны. Но
использование, применение животным этих двух материально по-видимому
одинаковых полушарий различно. Оно различно в функциональном отношении, и
именно т.о., что одно полушарие отражает непосредственно реальность, второе
же отражает отражение. Поэтому не случайно, когда говорят о человеческом
мышлении, опирающемся на речь, то имеют ввиду, что непосредственно мышление
имеет дело не с реальностью, а с её отражением. Потому и можно говорить о
законах мышления, что на деле оно имеет дело не с тем, что вне, а с тем, что
внутри человеческой головы. Обязательно должна существовать структура
объекта и структура управления объектом, структура, т.ск., факта, действия и
структура отражения. Что мы наблюдаем в настоящем случае: мы имеем дело с
правополушарным доминантным типом. Но чем он характеризуется? Очевидно,
двумя уровнями, уровнем действия и уровнем мышления, опирающегося на
отражение в образах, вообще, как хотите это называйте. Т.о., в отдельном
полушарии мы имеем поляризацию между схемами действия и, т.ск., фабрикой,
которая производит эти схемы. То есть мы имеем дело с самодостаточной
системой, которая реализуется на одном полушарии. Так вот, я беру на себя
смелость утверждать, что то, что у человека оказывается реализовано на одном
полушарии, как у нашего многоуважаемого Феофанова, у животного реализуется
на противоположных, и это, т.ск., естественное, природное состояние
животного. Фактом, который косвенно говорит в пользу этой моей мысли,
является, во-первых, то, что асимметрия человеческого мозга - вещь
приобретаемая и является функцией от приспособления его к реальности его
существования. И в особенности то, что у трети человеческих особей
асимметрия не является четко выраженной: она приобретается прижизненно на
основе тренировки. Ведь, действительно, человек существует в двух средах -
природной и социальной, причем, в природной среде он реализует себя через
посредство, через фильтры социальной среды, которая занимает в его
приспособлении к реальности первенствующую роль. Человек, т.о.,
характеризуется двойным существованием, каждое из которых требует своего
особенного, качественно отличного приспособления к реальности. И это
обстоятельство требует для себя своих специфических механизмов
приспособления, и эти механизмы и формируются прижизненно. Т.о., у человека
и формируются, т.ск., на противоположных полушариях два разных мозга -
естественный, природный и социальный, и, т.о., поляризация, характерная для
животного мозга, оказывается вытеснена в правое полушарие.
Однако, наш клиент, очевидно, заскучал. Обратимся к нему.
Например, он что-то сделал. Значит, эта операция у него закрывается.
Ориентировочная реакция заставляет его определяться со следующим шагом. Я
думаю, что он не говорит про себя, а он просто чувствует то, что нужно
сделать, поскольку он ориентирован на предметную основу действия" -
"Конечно, чувствую"- вдруг высказывается Феофанов. "Больной, пожалуйста, не
перебивайте.- заметил Зайцев. - Что представляет собой этого рода
деятельность? она представляет собой то, что называют искусством, или
творчеством, поскольку Феофанов каждый раз творит новую реальность. В чем
недостаток такого подхода? - в его расточительности. Задача ведь не в том,
чтобы каждый раз делать что-то по новому, а в том, чтобы в следующий раз
делать лучше. А какой наилучший способ в этом отношении?- Переводить всякое
успешное, удовлетворительное действие в его словесный эквивалент,
обеспечивающий воспроизводство действия. Уже совокупность таких словесных
эквивалентов позволяет строить сложные действия, опираясь только на слова.
Но здесь важна и еще одна сторона дела: если у вас есть словесное выражение
действия, то у вас появляется идеальный план, у вас появляется возможность
прокручивать всё заново в плане образа. Благодаря словесным выражениями вы
оторвались от непосредственной предметной реальности и можете думать о ней."
"А то я не думаю"- опять ворвался Феофанов. "Правильно, вы думаете, но как
вы думаете? Так, как это описано в одной книжке Александра Бека. Герой
романа изобретал мельницу. Он видел и чувствовал её, он чувствовал себя
зерном, которое попадает в мельницу, падает на жернова и из мельницы выходит
уже мукой..."
Раздался какой-то шорох. Мы обернулись. В дверях стоял доктор Марцинкевич и
наблюдал за нами. Мы стремительно заняли свои места, доктор прошел к кафедре
и сказал: «Продолжим».