-Да я видел Клавдию. Какая-то она странная. Обычно же она - само любопытство.
Будет держаться, но всё равно не утерпит, подойдёт, несмотря на всякую
неловкость, со своими вопросами.
-Этого у неё не отнимешь. Но не одно любопытство движет ею. Припомни, когда
хоронили Бориса, какой спектакль она на кладбище устроила, когда гроб стали
опускать в могилу. Мол, пустите, не держите меня, я уйду вместе с ним - и ну,
вслед за гробом.
-А ты думаешь, что это было?
-А я тебе напомню одно её высказывание. В войну время тяжелое было, Они были
тогда в Белоруссии, в оккупации, Борис партизанил, а они выкручивались, как
могли, выкапывали мороженую картошку, да ели. И вот с тех пор она всю жизнь в
работе, не знает себе покоя, остановиться не может. Она как-то сказала:
"Кручусь, кручусь, сяду отдохнуть - и чувствую, что грех"
-И что это?
-А то, что она как будто чувствует над собой силу, которая надзирает за ней,
смотрит, что она делает. И она всячески пытается этой силе показать, что она
хорошая, что она греха не совершает. Она всю жизнь и в партии была, и бригадиром
и передовиком производства, словом, во всех отношениях заслуженная женщина.
Так о какой странности ты говоришь?
-Да ходил в сберкассу, с этими очередями. Долго ждали. И смотрю, Клавдия идет.
Какая-то странная, на себя непохожая. Движения медленные и деревянные. И
чувствую, что она словно от меня отворачивается, словно не хочет, чтобы я что-то
в ней увидел.
-А она в очках была, или нет?
-Да нет.
-Ей же только что операцию сделали, катаракту удалили. Иду по улице, смотрю, она
в каких-то черных очках. А потом опять без очков. Видно, для коррекции зрения их
нужно сколько-то времени носить.
-Так, может, потому она меня и не увидела.
-Это вряд ли. А тебе что, никто не говорил, что мать уже два месяца в больнице?
-Нет. А кто мне должен был сказать?
-Это сколько же времени мы с тобой не виделись?
-Ольга в больнице? А что случилось?
-В станок попала.
-Это у армян, у которых она работала?
-Нет, тех армян уже нет. Сейчас другие. Сейчас все другое. Она работает
упаковщицей. Там эти коробки они упаковывают, и у неё рука в шестерни станка
попала, и от подмышки до кисти мясо у неё вырвало. А её напарница, вместо того,
чтобы выключить станок, в шоковом состоянии вылетела во двор и стала звать на
помощь. Так что пока это выключили главный рубильник. А скорой долго не было,
так что её Сашка на своей машине в двадцатку отвез, а оттуда - в ЦГБ. Пять часов
длилась операция. Потом её выписали, а теперь она опять в больнице, кожу
пересаживают, я видела. Вот отсюда, с плеча вырезают. И сейчас у неё рука
тонкая-тонкая. И она пальцами так потихоньку шевелит, говорит: "Я их не
чувствую. Хоть отрезай их, ничего не чувствую". Мне её жалко.
-Не дай бог.
-Её привезли в больницу, и тут же с завода приезжают, чтобы она подписала, что
это не производственная травма. Хорошо, в это время с ней Ирка была. Так она их
так направила, что те только летели. Ольга просит матпомощь- не дают. Ведь это
же производственная травма. Будут подавать в суд.
А когда её привезли домой, Клавдия на всю улицу, чтобы вся улица слышала,
вопит:"Ох ты, моя доченька, да за что же тебе такое несчастье! Ведь не
за что тебя богу наказывать, не за что!" Это вот у неё и
прорвало то, что у неё внутри сидело: отец на них всю
жизнь пахал, а потом, когда лестница обломилась, и он упал, и сломал ногу, а еще
через время у него случился инсульт, ну, он и не стал нужен, и Ольга с ним
быстренько развелась и из дома вытурила: мол, иди, куда знаешь.
-Ну, да. Вскоре после того Клавдия встретила Римму, говорит: "Мы не виноваты"
Римма говорит:" Не захотела я с ней разговаривать"
А я, кажется, теперь понимаю, почему Клавдия от меня отворачивалась. Это когда
они выгоняли Костю, и нашли ему замену, всё было хорошо, всё нормально. Клавдии
удавалось обмануть силу, которая над ней надзирала. А теперь у неё такое
ощущение, что эта сила настигла её и наказала. И она поняла, что эта сила
на самом деле всё видела, и ей не
удалось обмануть её. И это её придавило. То есть не сам совершенный грех, а то,
что она восприняла как наказание за него.
31.05.07 г.