Друг

на главную страницу
визитка
темы

Глава третья

Закат

"Если человек с вами во всём соглашается, то и другим он может солгать"

   Мне пришла в голову мысль о благородстве. И о его признаках. Потому что будь ты хоть тысячу раз благороден, но рефлексы у тебя есть, и от них никуда не денешься. Так вот, благородство или не благородство определяется тем, что является ведущей стороной человека или в каких точках она начинается. Является ли ведущей стороной человека благородство как относительная независимость его от своих рефлексов. Другими словами, становится человек корыстным только под давлением на него среды, и тогда можно говорить о силе, или степени его благородства. Или же, напротив, человек совершает благородные поступки под давлением внешней среды, поскольку она принуждает его к этому.
   А теперь о другой стороне благородства и неблагородства. Благородный человек "следует закону чести", неблагородный человек следует закону инстинкта. Что это значит. Пусть обстоятельства таковы, что существует рефлекторный импульс, следствия действия которого ведут к отрицательным результатам. Благородный человек затормозит этот рефлекс, неблагородный отдастся ему. В этих двух случаях мы просто имеем два противоположных отношения, при которых в одном случае всё решает рациональная часть человека, во втором случае - инстинктивно-рефлекторная.
   Допустим, мы имеем дело с человеком, и хотим определить степень его благородства либо корыстности, потому что рефлекс - это всегда заинтересованное отношение и, следовательно, корыстное. Одно из основных отличий благородного и неблагородного человека, и степень того и другого состоит в том, что благородный человек имеет лицо, неблагородный - нет, поскольку лицо последнего есть отражение его рефлекса. Благородный человек имеет силу отказаться, неблагородный - нет.
    Пусть нечто произошло, и вы ожидаете реакцию от человека. Для того, чтобы иметь возможность реагировать на реакцию не только чувственно, не только сердцем, но и рассудком, у вас заранее должен быть сформулирован список критериев, которые подводят человека под тот или иной тип. Из чего вы при этом исходите? Из силы рефлекторного отношения человека. Например, логика событий такова, что человек должен прервать с вами отношения, и это будет правильно с его стороны. Если же оказывается, что человек, тем не менее, продолжает поддерживать с вами отношения, то это может говорить о том, что он просто неспособен противостоять требованиям удовлетворения своих инстинктов.

  Лика говорит: "Не сотвори себе Меня" И я подумал, что да, действительно, она права. Правда, высказывание это её совершается в определенном контексте и имеет определенное значение. Оно следующее: она говорит, что человек что-то нафантазирует о другом человеке, а потом, когда столкнется с ним поближе, оказывается, что реальность не соответствует фантазии и тогда происходит опускание объекта фантазии, и последний из-за этого испытывает боль. И в связи с этим Лика и вводит понятие обесценивания, по её словам, непереносимое для неё. Естественен вопрос: почему обесценивание непереносимо для неё? Лика говорит: "Где боль, там нет меня. Я там, где удовольствие." Речь, следовательно, идёт об избегании боли. Но чем больше мы избегаем боль, тем более мы становимся чувствительны к ней. В этом случае тезис Лики предполагает, что знание может идти впереди человека, что, естественно, невозможно. Но зато возможно другое: вы нечто фантазируете о человеке, но ведь вы можете иметь о нём фантазии не только положительные, но и отрицательные. Следовательно, для того, чтобы не подвергаться обесцениванию, человек должен устанавливать отношения с людьми, которые изначально уже относятся к нему отрицательно, то есть уже с самого начала обесценивают его. Но именно благодаря этому Лика чувствует себя изначально выше их, и общение с такими людьми в силу этого доставляет ей удовольствие. И на практике мы именно это и наблюдаем: Лика хотя и чувствует, "что её хотят уколоть", и хотя это ей и не нравится, тем не менее она вполне лояльна к таким людям.
   Ну, вот, моя любимая женщина, ноги которой я целую и перед которой я преклоняюсь независимо от того, что о ней говорю, потому что я просто люблю её. А, может быть, люблю её еще и потому, что никто никогда не сделал для меня столько и именно того, что мне нужно было, сколько она!

   -Но пора, наконец, после всех этих прелюдий, перейти и к закату.
   - Закат-то был не один, а три.
   -Да и это неверно, потому что закатов было великое множество, только я не осознавал их.
   -Но я начал обращать на них внимание. Потому что так получалось, что в это время я оказывался близок к природе, а, кроме того, постоянно думал о любимой, и постоянно моё сердце терзал страх потерять её, словно какое-то предчувствие неотрывно владело мной и, как черное крыло ворона, проходило надо мной, как поглощающая меня тень. Сегодня 16.01.08г. Значит, первый закат произошел 13 числа.
   -Но 13 ты еще не осознавал существования заката.
   -Да, я его не осознавал, но я его увидел, и я осознал то, что увидел. На сердце опустилась такая жуткая тоска в какую-то минуту заката, так рвала сердце, и всё это было связано с ней, так хотелось, чтобы она была рядом.
   -Другими словами, ты был поражен этим, ты обратил на это внимание.
   -Ну, да, я обратил на это внимание, то есть на сам необычный всплеск эмоций, а не на закат.
   - Но зато на следующий день, 14 числа, всё шло при полном осознании.
   -Совершенно верно, кажется, здесь с самого начала работало наблюдающее сознание, фиксируя всё то, что происходило с чувствами. Дело в том, что в это время передо мной стояла проблема, мне нужно было разобраться с Нелли, и я никак не мог ни за что уцепиться. Начал-то я писать, исходя из того отрицательного чувства к ней, которое преследовало меня практически во всё время наших отношений. Но с тех пор прошло много времени, и мне показалось, что я достаточно отошел, отделился от тех событий, и могу взглянуть на них со стороны непредвзято, хотя, впрочем,   схема моих собственных чувств и отношений к Нелли была давным-давно определена и, в общем, лежала на мне камнем, и я полагал, что мне достаточно просто выговориться, чтобы снять этот груз. Увы, я начал читать её письма и взглянул как бы на всё её глазами, и мне представилось, что никакой определенности здесь нет, а есть, напротив, сплошная неопределенность, и мне нужно как-то со всем этим определиться, найти, т.ск., печку, от которой я мог бы плясать. Мне нужно было найти определенность, и, конечно, мне нужно было почувствовать себя в этой определенности правым, а её обвинить, мне нужно было найти в ней какую-то коренную отрицательную черту для того, чтобы я мог сказать, что да, я прав, я хороший, замечательный, я цаца, а она плохая и, значит, я по отношению к ней прав, а она неправа. Конечно, ничего из этого открыто я сказать себе не мог, но всё это уже сидело в моём подсознании, и я должен был за время прогулки эту проблему решить.

   Но ведь тут было и еще одно, потому что на этот раз была не одна женщина, а две женщины, и если бы не сегодняшняя женщина, то едва ли я стал бы писать о своих прошлых любовях. Мне пришлось это сделать не потому, что захотелось углубиться в воспоминания, а потому, что нужно было решать сегодняшние проблемы, и вот тут-то и возникла необходимость воспользоваться опытом прошлого.

   Была вторая половина дня, что-то около четырёх. Я вышел на обычную свою вечернюю прогулку, спланировав по дороге зайти на рынок купить лимоны и лавровый лист. Я иду по Стачке, миную площадь трех птиц, и углубляюсь в длинную аллею, тянущуюся параллельно проспекту. И вот теперь я знаю, совершенно отчетливо и уверенно знаю, что значит подбешивать и с чем его едят. Нет, нет, осознал я это только вчера, когда всё это повторилось. Как-то одна девушка рассказала историю о том, как её любил парень, но ей это не нужно было, потому что была 13-летней девчонкой, и они расстались, и его следы затерялись, и с тех пор прошло много лет, а она всё не может успокоиться, и думает о нём и о том, как искренне он её любил. Я ей тогда сказал, что если это есть на её стороне, то это есть и на другой стороне, что это - как две магнитные стрелки, здесь не может быть так, чтобы одна половина магнитной стрелки была намагничена, а другая нет. Раз есть у неё подобные мысли, значит, они есть и на другой стороне, "и никакое расстояние тут не помеха". Словом, я предложил ей разыскать парня. Прошло где-то с полгода, и девушка сообщила, что она его разыскала и что они снова полюбили друг друга. Девушка вся светилась: она была счастлива.
   А теперь о подбешивании. У меня вдруг возникает отчетливое ощущения напряжения кожи рук в области предплечья, как будто кто-то их схватил, и тут же возникает как бы призрачный образ А, и я, сообразуясь с обстоятельствами, расшифровываю это как отвержение, отталкивание, и это мне не нравится, и я пытаюсь подлизаться к ней, пытаюсь целовать её призрак, и, в конце концов, чувствую, что "её руки" перестали меня отталкивать с прежней решительностью, хотя возражение и осталось. Но я уже доволен и этим.
Вот и рынок; купил три здоровенных мороженых лимона и у абхазки за десятку целый веник лавровых листьев и отправился в обратный путь.
   И вот тут наступило то необычное время перехода дня в ночь, когда постепенно окружающее становится всё более неопределенным и зыбким, и ты словно оказываешься в невесомости. Теряется чувство реальности, и чувства, ощущения мысли плывут как бы сами собой, независимо от тебя.
    Я иду вдоль железнодорожной ветки, которая тянется вдоль берега Дона. Дон практически стал, только на фарватере виднеется узкая полоска незамерзшей воды. Внизу молодёжь катается по первому льду. Я в какую-то зиму стал на беговые коньки и проехал по Дону от Зеленого острова до первой Гниловской, где и провалился. Сразу в голове возникла инструкция: стараться осторожно вытащить тело на лед. Вылез из воды, естественно, мокрый с ног до головы, снял коньки и побежал домой. Встретившийся мужик, явно не обращая внимания на леденеющий на мне мокрый костюм, одобрительно заметил: "Спортом занимаешься?"
    На горизонте сквозь слоистые облака багровеет красный закат. Высоко в небе полумесяц, ярко освещенный ушедшим за горизонт солнцем, затеняется набегающими на него облаками. И вокруг словно повисла тишина. Кажется, что неподвижный воздух не пропускает сквозь себя никакие звуки. И ты словно идешь сквозь остановившийся голубой воздушный океан. И пьешь этот изменившийся призрачный мир и не можешь оторваться.
   Между тем, багровая заря опускается на горизонте всё ниже, краски становятся всё более блеклыми, и появляется ощущение приближающейся ночной жесткости. И вот тут мне, из моей неопределенности с Нелли, приходит в голову картина совсем из иной области. Мне почему-то припомнилось, как я привёл Таисию знакомиться с родителями, и как после родители молчали, а на мой вопрос, чтобы не обидеть меня, отец сказал: "Ничего, хорошая" И затем у него непроизвольно вырвалось: она чужая. А мать сказала: "Что ты у её ног вьёшься" ( это я ей "сапоги застегивал с удовольствием"). И тут вдруг мысль снова скакнула, и то, что она мне представила, показалось мне убедительным. Первый муж Таисии Дмитрий работал в строительном НИИ. Деньги там были никакие, и Таисия высказывала в связи с этим сугубое неудовольствие: и ютились они в то время в какой-то халупе на Доломановском, и вообще всё было не то. Дмитрий, не он первый и не он последний, под нажимом жены перешел в трест, сделал быструю карьеру, и скоро у них была трехкомнатная квартира, мебель и пр.и пр. У них к этому времени родилась девочка. И вот тут произошла замечательная вещь: Дмитрий завел любовницу, женщину с ребенком, причем, сделал это открыто, как говорится, не таясь. Таисия, зеленея от злости, рассказывала: "Явится от неё, закроется в душе и моется, моется" А однажды Дмитрий и вовсе бросил и трёхкомнатную квартиру, и родного ребенка, и ушел жить к другой женщине с чужим ребенком. Так, значит, было в той женщине что-то, чего не было в Таисии, и не было в ней чего-то того, что было в Таисии, если мужчина сделал такой вираж. И это притом, что Таисия женщина была видная, что называется, при теле. Тут такие груди и попа, что не оторвешься. Я помню, что когда решил от неё уходить, высчитывал момент, когда я смогу это сделать так, чтобы потом уже не возращаться; я смотрел на её округлые, уверенные прелести и прикидывал, насколько крепко они удерживают меня, и, конечно, однажды наступил такой момент, когда я понял, что они меня больше не держат. Впрочем, здесь нет никакой тайны: прошли всё те же два года.
   Во всяком случае, могу с уверенностью сказать, что то, чего не было в той женщине и что было в Таисии - это неутолимые скупость и жадность к деньгам. Видели бы вы, какие истерики закатывала Таисия, когда я приносил ей мою инженерскую зарплату. И как она сожалела, что не удержала Дмитрия. "Да пусть он, в конце концов, и ходил бы к ней"- плакалась она мне на меня. Но я и всегда довольствовался малым, и на её вопли не обращал внимания.
   Что-то во всём этом было общее у Таисии с Нелли. Нет, конечно, Нелли не была жадным человеком. Да и сказать, что она была такой уж корыстной, тоже нельзя. Но что-то такое общее, какая-то общая черта с Таисией присутствовала, или, может быть, мне это так показалось. Как бы там ни было, я решил эту идею с виражом Дмитрия положить в основу анализа моих отношений с Нелли.
    Между тем, закат погас. Наступила ночь с её четко очерченными черными краями.

   -А что было 15-го?
   -Как бывает: последующие события вытесняют предыдущие, так что ты не можешь о них вспомнить. Таким последующим событием было ощущение, что она ждет меня дома, причем, это было физическое ощущение, такое, что я прихожу домой, и она встречает меня. Ага, сейчас вспомнил, в чем было содержание третьей зари. Я же выставил фотографию Нелли на сайт, и мой текст тут говорил о любви. Это не то, что с Галкой. Здесь явно привязка и бережное отношение к тому, что было, каким бы оно ни было. Да и разрыва как такового не было. Мы не распрощались. Так что всё это вряд ли могло Лике понравиться. Словом, должно было произойти нечто. Так что я уже и ожидал, что что-то произойдёт.
   -И что, встретила она тебя дома?
   -Можешь даже и не сомневаться, ещё как! - шляндралась по крышам с котами.
   -И как тебе это показалось?
   -А я сказал: да пошли вы все. А так как при этом её роман с котами был так хорош и закончен, то я выставил его на сайт, что, конечно, это ей должно было понравиться еще меньше, чем мой текст о Нелли. Так что теперь я ожидал последующего, и всё моё внимание было приковано к связи.
   -И как твоя связь?
   - Я же тебе говорил, что понял, что такое взбеситься. И я знаю теперь, какие ощущения у меня возникают, когда это происходит, потому что то, что было 14-го, повторилось 16-го, с ощущениями в тех же областях, но гораздо более сильных. Та что там бешенство и злость были еще те! Но здесь присутствовала и еще одна вещь. В каком-то своём рассказе я описывал случай, когда я выбирал двигатели, и вдруг почувствовал, что словно куда-то провалился: члены не слушались меня, я не мог управлять ими, словно какая-то чужая мысль сковала меня. Я оглянулся на Зину. Она смотрела на меня. Так я определил источник. 16 было где-то то же самое: Мы шли с Лерой, она рассказывала о работе, и тут я испытал то же самое ощущение: словно я куда-то провалился, я не слышу и не воспринимаю её Такое ощущение, что я умер, что я действительно умер. Состояние весьма характерное; внешний сигнал был настолько силен, что блокировал эффекторику. Это длилось какое-то время, потом стало отпускать. Это похоже на то, что в твой компьютер кто-то вошел и скачивает из него информацию, а ты со своей стороны ничего не в состоянии сделать, потому что органы управления не действуют.
   -Проводив Леру, ты принялся слоняться по улицам, тебе нужно было собраться с мыслями, т.ск., почувствовать содержание реальности бессознательного.
   - И мне пришли в голову две мысли. Одна мысль была связана с П.И. Чайковским и его четырнадцатилетней связью с женщиной, с которой он никогда не встречался. Они переписывались. Как-то женщина попросила его в письмах перейти на "ты". Чайковский вежливо от этого уклонился.
   А случилось так, что эта женщина, с одной стороны, страстно любила его музыку, а с другой - овдовела и стала наследницей большого состояния; наконец, с третьей стороны, Чайковский был в долгах как в шелках. Словом, кончилось дело тем, что она стала подпитывать его финансами. Наконец, Чайковский стал знаменит, и, соответственно, у него появились деньги, и тогда женщина вдруг ушла из его жизни. Чайковский был в отчаянии. Он ей писал, но ни на одно письмо его она не ответила. Ему незачем стало жить. Была холера. Чайковский выпил сырой воды, заболел и умер. Через три месяца после его смерти умерла и женщина.
   Так, значит, реально существовала между ними какая-то глубочайшая физическая духовная связь, которая придавала смысл их жизням, и когда эта связь оказалась прерванной, они умерли.
   Как-то за много лет до этого Чайковский хотел покончить с собой. Он вошел в холодную воду и стоял в ней, сколько смог, рассчитывая, что простудится и умрет. Однако это его предприятие прошло бесследно: было не время.
   -А вторая мысль?
   -Мне вспомнилась повесть И. Тургенева "Первая любовь". И поведение героини рассказа расшифровало в какой-то степени мне А. Сегодня с утра я стал перечитывать рассказ. Сейчас закончу и приведу выдержки из него в качестве дополнения к настоящей главе.

Дополнение

И. Тургенев. "Первая любовь" (выдержки)

   я, кажется, охотно поласкал бы каждую складку этого платья и этого передника. Кончики ее ботинок выглядывали из-под ее платья: я бы с обожанием преклонился к этим ботинкам... "И вот я сижу перед ней, - подумал я, - я с ней познакомился... какое счастье, боже мой!" Я чуть не соскочил со стула от восторга, но только ногами немного поболтал как ребенок, который лакомится.

    Ее веки тихо поднялись, и опять ласково засияли передо мною ее светлые глаза - и опять она усмехнулась.
    - Как вы на меня смотрите, - медленно проговорила она и погрозила мне пальцем.
    Я покраснел... "Она все понимает, она все видит, - мелькнуло у меня в голове. - И как ей всего не понимать и не видеть!"

    Котенок насытился и замурлыкал, жеманно перебирая лапками. Зинаида встала и, обернувшись к горничной, равнодушно промолвила:
    - Унеси его.
    - За котенка - ручку, - проговорил гусар, осклабясь и передернув всем своим могучим телом, туго затянутым в новый мундир.
    - Обе, - возразила Зинаида и протянула к нему руки. Пока он целовал их, она смотрела на меня через плечо.

   - Граф! - продолжала Зинаида, - напишите мсьё Вольдемару билет.
    - Это несправедливо, - возразил с легким польским акцентом граф, очень красивый и щегольски одетый брюнет, с выразительными карими глазами, узким белым носиком и тонкими усиками над крошечным ртом. - Они не играли с нами в фанты.
    - Несправедливо, - повторили Беловзоров и господин, названный отставным капитаном, человек лет сорока, рябой до безобразия, курчавый, как арап, сутуловатый, кривоногий и одетый в военный сюртук, без эполет, нараспашку.
    - Пишите билет, говорят вам, - повторила княжна. - Это что за бунт? Мсьё Вольдемар с нами в первый раз, и сегодня для него закон не писан. Нечего ворчать, пишите, я так хочу.
    Я после всех опустил руку в шляпу, взял и развернул билет... Господи! что сталось со мною, когда я увидел на нем слово: поцелуй!
    - Поцелуй! - вскрикнул я невольно.
    - Браво! он выиграл, - подхватила княжна. - Как я рада! - Она сошла со стула и так ясно и сладко заглянула мне в глаза, что у меня сердце покатилось. - А вы рады? - спросила она меня
    - Я?.. - пролепетал я.
    - Продайте мне свой билет, - брякнул вдруг над самым моим ухом Беловзоров. - Я вам сто рублей дам.
>    Я отвечал гусару таким негодующим взором, что Зинаида захлопала в ладоши, а Лушин воскликнул: молодец!

    Игра в фанты продолжалась. Зинаида посадила меня возле себя. Каких ни придумывала она штрафов! Ей пришлось, между прочим, представлять "статую" - и она в пьедестал себя выбрала безобразного Нирмацкого, велела ему лечь ничком, да еще уткнуть лицо в грудь. Хохот не умолкал ни на мгновение. Мне, уединенно и трезво воспитанному мальчику, выросшему в барском степенном доме, весь этот шум и гам, эта бесцеремонная, почти буйная веселость, эти небывалые сношения с незнакомыми людьми так и бросились в голову. Я просто опьянел, как от вина. Я стал хохотать и болтать громче других, так что даже старая княгиня, сидевшая в соседней комнате с каким-то приказным от Иверских ворот, позванным для совещания, вышла посмотреть на меня. Но я чувствовал себя до такой степени счастливым, что, как говорится, в ус не дул и в грош не ставил ничьих насмешек и ничьих косых взглядов. Зинаида продолжала оказывать мне предпочтение и не отпускала меня от себя. В одном штрафе мне довелось сидеть с ней рядом, накрывшись одним и тем же шелковым платком: я должен был сказать ей свой секрет. Помню я, как наши обе головы вдруг очутились в душной, полупрозрачной, пахучей мгле, как в этой мгле близко и мягко светились ее глаза и горячо дышали раскрытые губы, и зубы виднелись, и концы ее волос меня щекотали и жгли. Я молчал. Она улыбалась таинственно и лукаво и наконец шепнула мне: "Ну что же?", а я только краснел, и смеялся, и отворачивался, и едва переводил дух. Фанты наскучили нам, - мы стали играть в веревочку. Боже мой! какой я почувствовал восторг, когда, зазевавшись, получил от ней сильный и резкий удар по пальцам, и как потом я нарочно старался показывать вид, что зазевываюсь, а она дразнила меня и не трогала подставляемых рук!
    Да то ли мы еще проделывали в течение этого вечера! Мы и на фортепьяно играли, и пели, и танцевали, и представляли цыганский табор. Нирмацкого одели медведем и напоили водою с солью. Граф Малевский показывал нам разные карточные фокусы и кончил тем, что, перетасовавши карты, сдал себе в вист все козыри, с чем Лушин "имел честь его поздравить". Майданов декламировал нам отрывки из поэмы своей "Убийца" (дело происходило в самом разгаре романтизма), которую он намеревался издать в черной обертке с заглавными буквами кровавого цвета; у приказного от Иверских ворот украли с колен шапку и заставили его, в виде выкупа, проплясать казачка; старика Вонифатия нарядили в чепец, а княжна надела мужскую шляпу... Всего не перечислишь. Один Беловзоров все больше держался в углу, нахмуренный и сердитый... Иногда глаза его наливались кровью, он весь краснел, и казалось, что вот-вот он сейчас ринется на всех нас и расшвыряет нас, как щепки, во все стороны; но княжна взглядывала на него, грозила ему пальцем, и он снова забивался в свой угол.

    Размышляя впоследствии о характере моего отца, я пришел к такому заключению, что ему было не до меня и не до семейной жизни; он любил другое и насладился этим другим вполне. "Сам бери, что можешь, а в руки не давайся; самому себе принадлежать - в этом вся штука жизни", - сказал он мне однажды.
    - Свобода, - повторил он, - а знаешь ли ты, что может человеку дать свободу!
    - Что?
    - Воля, собственная воля, и власть она даст, которая лучше свободы. Умей хотеть - и будешь свободным, и командовать будешь.

    Сладко быть единственным источником, самовластной и безответной причиной величайших радостей и глубочайшего горя для другого - а я в руках Зинаиды был как мягкий воск. Впрочем, не я один влюбился в нее: все мужчины, посещавшие ее дом, были от ней без ума - и она их всех держала на привязи, у своих ног. Ее забавляло возбуждать в них то надежды, то опасения, вертеть ими по своей прихоти (это она называла: стукать людей друг о друга) - а они и не думали сопротивляться и охотно покорялись ей. Во всем ее существе, живучем и красивом, была какая-то особенно обаятельная смесь хитрости и беспечности, искусственности и простоты, тишины и резвости; над всем, что она делала, говорила, над каждым ее движением носилась тонкая, легкая прелесть, во всем сказывалась своеобразная, играющая сила. И лицо ее беспрестанно менялось, играло тоже: оно выражало, почти в одно и то же время, - насмешливость, задумчивость и страстность. Разнообразнейшие чувства, легкие, быстрые, как тени облаков в солнечный ветреный день, перебегали то и дело по ее глазам и губам.
    Каждый из ее поклонников был ей нужен. Беловзоров, которого она иногда называла "мой зверь", а иногда просто "мой", - охотно кинулся бы за нее в огонь; не надеясь на свои умственные способности и прочие достоинства, он все предлагал ей жениться на ней, намекая на то, что другие только болтают. Майданов отвечал поэтическим струнам ее души: человек довольно холодный, как почти все сочинители, он напряженно уверял ее, а может быть, себя, что он ее обожает, воспевал ее в нескончаемых стихах и читал их ей с каким-то и неестественным и искренним восторгом. Она и сочувствовала ему и чуть-чуть трунила над ним; она плохо ему верила и, наслушавшись его излияний, заставляла его читать Пушкина, чтобы, как она говорила, очистить воздух. Лушин, насмешливый, цинический на словах доктор, знал ее лучше всех - и любил ее больше всех, хотя бранил ее за глаза и в глаза. Она его уважала, но не спускала ему - и подчас с особенным, злорадным удовольствием давала ему чувствовать, что и он у ней в руках. "Я кокетка, я без сердца, я актерская натура, - сказала она ему однажды в моем присутствии, - а, хорошо! Так подайте ж вашу руку, я воткну в нее булавку, вам будет стыдно этого молодого человека, вам будет больно, а все-таки вы, господин правдивый человек, извольте смеяться". Лушин покраснел, отворотился, закусил губы, но кончил тем, что подставил руку. Она его уколола, и он точно начал смеяться... и она смеялась, запуская довольно глубоко булавку и заглядывая ему в глаза, которыми он напрасно бегал по сторонам...
    Хуже всего я понимал отношения, существовавшие между Зинаидой и графом Малевским. Он был хорош собою, ловок и умен, но что-то сомнительное, что-то фальшивое чудилось в нем даже мне, шестнадцатилетнему мальчику, и я дивился тому, что Зинаида этого не замечает. А может быть, она и замечала эту фальшь и не гнушалась ею. Неправильное воспитание, странные знакомства и привычки, постоянное присутствие матери, бедность и беспорядок в доме, все, начиная с самой свободы, которую пользовалась молодая девушка, с сознания ее превосходства над окружавшими ее людьми, развило в ней какую-то полупрезрительную небрежность и невзыскательность. Бывало, что ни случится - придет ли Вонифатий доложить, что сахару нет, выйдет ли наружу какая-нибудь дрянная сплетня, поссорятся ли гости, - она только кудрями встряхнет, скажет: пустяки! - и горя ей мало.
    - Что вам за охота принимать господина Малевского? - спросил я ее однажды.
    - А у него такие прекрасные усики, - отвечала она. - Да это не по вашей части.

    - Вы не думаете ли, что я его люблю, - сказала она мне в другой раз. - Нет; я таких любить не могу, на которых мне приходится глядеть сверху вниз. Мне надобно такого, который сам бы меня сломил... Да я на такого не наткнусь, бог милостив! Не попадусь никому в лапы, ни-ни!

   и вдруг, как говорится, ни к селу ни к городу, воскликнул, ударив себя по лбу: "А я, дурак, думал, что она кокетка! Видно, жертвовать собою сладко - для иных".

    - Итак, королева слушает эти речи, слушает музыку, но не глядит ни на кого из гостей. Шесть окон раскрыты сверху донизу, от потолка до полу; а за ними темное небо с большими звездами да темный сад с большими деревьями. Королева глядит в сад. Там, около деревьев, фонтан; он белеет во мраке - длинный, длинный, как привидение. Королева слышит сквозь говор и музыку тихий плеск воды. Она смотрит и думает: вы все, господа, благородны, умны, богаты, вы окружили меня, вы дорожите каждым моим словом, вы все готовы умереть у моих ног, я владею вами... А там, возле фонтана, возле этой плещущей воды, стоит и ждет меня тот, кого я люблю, кто мною владеет. На нем нет ни богатого платья, ни драгоценных камней, никто его не знает, но он ждет меня и уверен, что я приду, - и я приду, и нет такой масти, которая бы остановила меня, когда я захочу пойти к нему, и остаться с ним, и потеряться с ним там, в темноте сада, под шорох деревьев, под плеск фонтана.

    - Ну, ничего, - продолжал Лушин, - не робейте. Главное дело: жить нормально и не поддаваться увлечениям. А то что пользы? Куда бы волна ни понесла - все худо; человек хоть на камне стой, да на своих ногах. Я вот кашляю... а Беловзоров - слыхали вы?
    - Что такое? нет.
    - Без вести пропал; говорят, на Кавказ уехал. Урок вам, молодой человек. А вся штука оттого, что не умеют вовремя расстаться, разорвать сети. Вот вы, кажется, выскочили благополучно. Смотрите же, не попадитесь опять. Прощайте.

    Казалось, отец настаивал на чем-то. Зинаида не соглашалась. Я как теперь вижу ее лицо - печальное, серьезное, красивое и с непередаваемым отпечатком преданности, грусти, любви и какого-то отчаяния - я другого слова подобрать не могу. Она произносила односложные слова, не поднимала глаз и только улыбалась - покорно и упрямо. По одной этой улыбке я узнал мою прежнюю Зинаиду. Отец повел плечами и поправил шляпу на голове, что у него всегда служило признаком нетерпения... Потом послышались слова: "Vous devez vous separer de cette..."["Вы должны расстаться с этой... " - фр.] Зинаида выпрямилась и протянула руку... Вдруг в глазах моих совершилось невероятное дело: отец внезапно поднял хлыст, которым сбивал пыль с полы своего сюртука, - и послышался резкий удар по этой обнаженной до локтя руке. Я едва удержался, чтобы не вскрикнуть, а Зинаида вздрогнула, молча посмотрела на моего отца и, медленно поднеся свою руку к губам, поцеловала заалевшийся на ней рубец. Отец швырнул в сторону хлыст и, торопливо взбежав на ступеньки крылечка, ворвался в дом... Зинаида обернулась - и, протянув руки, закинув голову, тоже отошла от окна.

   через полгода отец мой скончался (от удара) в Петербурге, куда только что переселился с моей матерью и со мною. За несколько дней до своей смерти он получил письмо из Москвы, которое его чрезвычайно взволновало... Он ходил просить о чем-то матушку и, говорят, даже заплакал, он, мой отец! В самое утро того дня, когда с ним сделался удар, он начал было письмо ко мне на французском языке. "Сын мой, - писал он мне, - бойся женской любви, бойся этого счастья, этой отравы..."

   17.01.08 г.