на главную страницу
визитка
темы
-Как-то открываю почтовый ящик и обнаруживаю в нём письмо. Обратный
адрес: город Бологое -4 Калининской области, ул. Ленинградская, 30-32, Зоренко
В. Н. Что за бред? Письмо - мне. Однако такого знакомца у меня нет.
-А
ведь на самом деле у тебя уже был этот знакомец, ты только не знал его имени.
-Ну, да, имени она его не упоминала, но о нём рассказывала. Бывший школьный,
точнее, со школы влюбленный в неё товарищ; после школы поступил в какое-то
Ставропольское военное училище и тогда, когда она всё это мне рассказывала,
учился в нём. Я уже сказал, что парень был в неё влюблён, как говорится,
ухаживал. простаивал все вечера перед её домом с цветами и т.д. и т.о. трогал её
сердце, но не трогал сердце её родителей, а, точнее, её мамы, заслуженной
учительницы. А не трогал он сердце мамы потому, что был он уж очень из простых.
Мать у него была чуть ли не уборщицей, точно не помню, но что-то такое
неудовлетворительное во всём этом было. Словом, маме всё это не нравилось, не
такой партии она своей дочери желала. Тем более, что тут подвернулось нечто
получше: к ним начал захаживать доцент то ли музыкального училища, то ли
консерватории, не знаю, есть ли в Ставрополе консерватория. Но, наверное, что-то
такое подобное всё - таки есть, иначе откуда мог бы объявиться доцент по
музыкальной части. И Нелли описывала, как он приходит, садится за рояль или за
пианино, и играет, закатывая глаза. А, может быть, и не было никакого пианино,
потому что откуда и зачем может оказаться пианино, не говоря уж о рояле, в
доме у учительницы, хотя бы даже и заслуженной, у которой два сына и дочь, и всё
это, конечно, всё-таки теснится, всё-таки не в апартаментах живут, а на свои
кровные заработанные деньги. Как бы там ни было, объявился, значит, этот доцент,
и он приходил, и делал всякие мины, и по всякому смотрел на Нелли, и закатывал
глаза, но всё это, конечно, лирика, а не лирика было то, что он начал делать уже
и подарки, и дорогие, а в последний раз подарил шубу, которая не
знаю уж сколько и денег стоила. Так что дело начало закручиваться серьёзное, и
мама видит, что дело тут серьёзное, и мама видит, что оно, кроме того, еще
и хорошее. Но Нелли, несмотря даже и на шубу, даже и на все закатывания
глаз, доцент явно не пришелся по нраву. То ли он уж очень намного был старше
Нелли, то ли сам по себе не вызывал лирических чувств, но, как бы там ни
было, Нелли был гораздо ближе её бывший школьный товарищ с дешевыми цветочками,
хотя и тут никаких особых чувств не было, но всё-таки это было приятно. Это не
было что-то изначально отрицательное. И, главное, все эти их
музыкантские прибабахи, закатывания глаз, все эти демонстрации собственной
исключительности и важности на семнадцатилетнюю девочку впечатление производили
отрицательное, поскольку девочке нужна была не важность, а любовь. Но, как я
сейчас это понимаю, все эти доцентские экивоки и не имели своим адресатом
девочку, но - маму. Сама же девочка в расчет не принималась.
И вот тут-то Нелли и рванула в Ростов поступать на заочное отделение
юридического факультета, может быть, рассматривая это как средство
переменить обстановку, образ жизни; чтобы как-то выйти из этой удушающей
стягивающейся вокруг неё петли. А я, признаться, всё не мог понять, куда Нелли
гонит лошадей, когда через буквально дней десять обнаружились её родители,
которые явились знакомиться со мной как с её женихом. Только сейчас до меня
доходит комбинация, которую провернула Нелли и со своими родителями и со мной,
провернула инстинктивно, как человек, которого несет по течению и который
пытается остаться на плаву. Реального во всём этом, само собой разумеется,
ничего не было, а были буквально какие-то призраки. Словом, получилось так, что
чуть было меня без меня женили. Но, как говорится, чуть-чуть не считается.
Итак, Нелли поступила, и вот у них начались установочные лекции, и я
т.о. на своей первой лекции у них с ней и познакомился.
Она сидела на первом ряду, задавала какие-то вопросы. Одета она была во что-то
яркое, цветистое, её юбка чем-то напоминала цыганскую. Красоты я в ней не увидел
никакой. После лекции она подошла ко мне, о чем-то расспрашивая. У неё был
специфический говор женщин, которые привыкли нравиться мужчинам, и им нравится
нравиться. Эту особенность разговора с мужчинами я замечал у немногих женщин,
когда они хотят привлечь к себе мужчину. Этот сексуальный тон и тембр голоса с
элементами невинного ребенка в нём пробивает любую мужскую защиту,
фиксируя внимание мужчины на женщине и формируя в нём потребность слышать и как
бы пить этот голос снова и снова. И неважно, что говорит при этом женщина.
Но если у женщин, которых я знал, это было связано с действительным отношением
к мужчине, действительно отражало их состояние и желание привлечь к себе
внимание мужчины, или просто соответствовало такой их любовной минутке, то
у Нелли это было профессионально, и использовала она эту свою способность
профессионально для своих целей и независимо от того, как она к человеку
относилась. Это её отношение можно, пожалуй, рассматривать в качестве средства
её жизненной борьбы.
И, конечно, там, где она входила
в резонанс с собой, со своими чувствами, она была неотразима.
Разумеется, эта её способность превращать мужчину в дичь с лёту, не могла
ей не нравиться, и она не могла ею не пользоваться всюду, где только для этого
ей представлялась возможность. В этом отношении ей не был важен результат, ей
был важен сам процесс. Я сейчас думаю, что это было её сущностью, её образом
жизни, которому она подчиняла всё остальное. В этом была она. И т.о.,
оказывалось, что она не могла принадлежать никому, потому что принадлежала всем.
Я вас спрашиваю, вы могли бы выдержать такую женщину? Я - нет! Вы могли бы
оторваться, уйти от такой женщины? Разве что убив её.
Впрочем, тогда,
когда она подошла ко мне впервые, это была семнадцатилетняя девочка, о которой я
ровным счетом ничего не знал.
Она рассказывала "о
своих жизненных обстоятельствах", и, как водится у женщин этого типа, в её речи
было три этажа: один этаж был тот, почему она это рассказывала, то есть то, что
непосредственно двигало её сердцем, то, что ей было приятно. И это относилось к
её другу. Второй этаж относился к практической стороне дела. И этот этаж в
отношении её друга выглядел неудовлетворительно, и т.о. здесь плюс и минус
уничтожали друг друга. Эти два первые этажа относились и к доценту, но здесь
минус, относящийся к "нравится" настолько перевешивал плюс - материальное
положение, что от этого следовало бежать. "Получается, это как в старорежимное
время девушку продавали за деньги"- говорила-объясняла-жаловалась она. И,
наконец, был третий и самый важный этаж, который был связан с созданием нужного
ей образа себя у слушателя, который и определял то, как будут ею
представлены первые два этажа. Разумеется, все эти этажи я видел, но меня
попутал, судя по всему, тот же самый рефлекс, что и с Орхидеей: рефлекс помощи,
что ли. Словом, я слушал Нелли, и слышал только её слова, и принимал в расчет
только её слова, а до остального мне не было дела. Она одна была во всём права,
а все остальные были неправы по отношению к ней.